Вольфганг Леонгард - Революция отвергает своих детей

• Название: Революция отвергает своих детей
• Автор: Вольфганг Леонгард
• Издательство: Overseas Publications Interchange Ltd
• Жанр: История
• Год: 1984
• ISBN: 0-903868-66-0

В этой книге описываются все мои впечатления и переживания за время десятилетнего пребывания в Советском Союзе (1935—1945) и за время моей четырехлетней деятельности в центральном аппарате руководства СЕПГ (1945—1949); в этой книге рассказывается о советских школах и университетах, о студентах и комсомольцах, о первых днях войны, заставшей меня в Москве, и о жизни в военное время в Караганде; об обучении членов иностранных компартий в школе Коминтерна и о Национальном комитете «Свободная Германия», а также о «группе Ульбрихта» в мае 1945 года; о первых шагах советской политики в послевоенной Германии, о построении советско–зональной государственной системы и о партии, которая сегодня как государственная партия определяет в советской зоне судьбу восемнадцати миллионов человек.

Эта книга родилась, однако, не только из стремления рассказать о некоторых мало известных сторонах сталинской системы и советской политики в Германии, а главным образом из желания показать людям несоветского мира, что думает и чувствует новое поколение обученных партийных деятелей восточного блока, к каким оно приходит решениям и в чем проявляется его критическое мышление. Я пытаюсь при этом, вполне сознательно, так описывать встречи и дискуссии, события и переживания, как они тогда воспринимались, оценивались и продумывались. Только таким образом, кажется мне, станет западному читателю понятно, что означает для человека разрыв со сталинизмом, если он вырос на теориях этого учения. Мое решение — результат многолетнего мучительного процесса сомнений и оправданий, угрызений совести и построения теорий для ее успокоения. Но когда решение принято — возврата больше нет. Тогда даже в состоянии тяжелого внутреннего конфликта, человек неудержимо движется к решающей грани, переход которой окончательно срывает пелену сталинизма с облика мира в его душе.

---

Так, один интеллигент сказал мне однажды: «Нападение Гитлера на Францию вызвало среди московской интеллигенции резкую перемену настроений. Пока война шла в Польше и Скандинавии, большинство было равнодушно, некоторые даже сочувствовали Гитлеру. Но это переменилось, когда произошло нападение на Францию. Постепенно растет антипатия к Гитлеру, не столько из любви к Англии, сколько из сочувствия к трагической судьбе Франции. Ибо очень сильна духовная связь многих интеллигентов с Францией».

Среди студентов я тоже слышал аналогичные высказывания, но не берусь судить насколько перемена настроений затронула другие слои населения.

15 июня 1940 года советские газеты сообщили о взятии Парижа немецкими частями. Купив газету, я поехал в трамвае на Таганскую площадь. Рядом со мной сидел старик, с виду крестьянин, приехавший навестить кого‑то в Москве.

— А ну‑ка, молодой человек, что пишут в газете о войне во Франции?

— Немецкие войска заняли Париж. Он радостно захлопал в ладоши:

— Гитлер им теперь покажет, этим французам! Никто из присутствовавших не стал ему возражать. Через несколько минут я был свидетелем другой сцены у газетного киоска. Мальчик еврейского типа, лет четырнадцати, развернул газету и, волнуясь, стал читать сообщение о взятии Парижа.

— Париж взят! — горестно воскликнул он и слезы показались у него на глазах. Затем он побежал домой, вероятно, рассказать, печальную новость родителям.

Так по–разному реагировали тогда москвичи.

26 июня 1940 года на первой странице «Правды» появился призыв Центрального совета профсоюзов с предложением об увеличении рабочего дня на предприятиях с семи до восьми часов, а в учреждениях с шести до восьми. Рабочий день для подростков от 16 до 18 лет, у которых был до сих пор шестичасовой рабочий день, тоже должен был быть увеличен до восьми часов.

Вместо «шестидневки» профсоюзы предлагали ввести опять семидневную неделю[2].

Профсоюзное руководство не ограничилось, однако, предложением oб удлинении рабочего дня и рабочей недели, оно предложило еще и отмену свободы выбора места работы, В обращении стояло:

«Центральный совет советских профсоюзов считает необходимым запретить самовольный уход с места работы рабочим и служащим государственных, кооперативных и коммунальных предприятий, а также самовольный переход из одного предприятия в другое или из одного учреждения в другое».

Было ясно, что за профсоюзными «предложениями» последует правительственное постановление.

Соответствующее постановление было опубликовано уже на следующий же день. А потом, задним числом, была, организована кампания «единогласного» одобрения этих мер.

Все «предложения» профсоюзов — увеличение продолжительности рабочего дня до восьми часов, переход на семидневную неделю и запрещение самовольного ухода с работы — были отражены в постановлении Президиума Верховного совета.

Параграф пятый точно определял положения о запрете перемены места работы:

«Рабочие и служащие за самовольный уход из государственных, кооперативных и коммунальных предприятий и учреждений будут предаваться суду и караться, по приговору народного суда, тюремным заключением сроком от двух до четырех месяцев».

Не только рабочим грозило тюремное наказание, но и директорам предприятий, недостаточно строго следящим за выполнением постановления.

Хотя новый закон нас непосредственно не затрагивал, на подготовительном курсе было созвано общее собрание. Нам было сказано, что закон от 26 июня должен служить нам стимулом для усиленной учебы. Мы тоже «приветствовали» и, конечно, единогласно.

Вскоре закон был дополнен приказом наркомата юстиции от 22 июля 1940 года, согласно которому опоздание на 20 минут квалифицировалось как прогул и каралось «принудительно–воспитательным трудом» по месту работы сроком до шести месяцев, с удержанием до 25 процентов заработка.

«Двадцатиминутный закон» имел невероятные последствия. От воспитанников нашего бывшего детдома, работавших на предприятиях, я узнавал, что там происходило. Это было ужасно. Транспортное сообщение было настолько плохим, что опоздания свыше 20 минут происходили и без всякой вины со стороны рабочих. Но никакие доказательства не помогали. Директора предприятий сами дрожали от страха. Число предававшихся суду и приговаривавшихся к «принудительно–воспитательным работам» непрерывно росло.

Несмотря на трагичность положения, в Москве появился новый анекдот об этом законе:

— Ты слышал уже, что Большой театр сгорел дотла?

— Как же это возможно? А что же делала пожарная команда?

— Пожарная команда сидит в тюрьме.

— В тюрьме?

— Да, она прибыла на место пожара через 20 минут и не была допущена к горящему зданию. Теперь пожарники приговорены к принудительно–воспитательным работам и сидят в тюрьме.

Волна арестов на основании нового закона приняла вскоре такие размеры, что суды не успевали справляться с делами. Поэтому указом президиума Верховного совета от 10 августа 1940 года было постановлено, что судопроизводство по вопросам нарушения трудовой дисциплины должно впредь вестись народными судами без участия присяжных заседателей.

Эти события находились в центре внимания жителей Советского Союза, переставших на время интересоваться другими вопросами. Разгром Франции, воздушная война над Англией, захват советскими войсками прибалтийских стран и их превращение в «союзные республики», занятие Бессарабии и Северной Буковины, все это поблекло перед «борьбой против прогульщиков, лентяев и дезорганизаторов».

В памяти у меня осталось единственное событие этого времени, находившееся вне сферы общих интересов — смерть Троцкого.

24 августа во всех советских газетах было опубликовано на видном месте краткое сообщение о смерти Троцкого. Со ссылкой на американские газеты сообщалось, что на Троцкого было совершено покушение. «Один из его приверженцев» проломил ему череп. Троцкий умер в больнице в Мексике.

Все советские газеты ограничились этим кратким сообщением. Только «Правда», центральный орган партии, посмертно поносил ленинского соратника в длинной статье под заголовком «Смерть международного шпиона». Статья была полна ругательств и исторических фальсификаций. «Троцкий был уже с 1921 года агентом иностранных разведок и международным шпионом», — значилось в ней. Статья «Правды» o председателе Петроградского совета 1917 года и создателе Красной армии заканчивалась словами: «Бесчестно окончил жизнь этот достойный лишь презрения человек. Он ляжет в могилу, отмеченный каиновой печатью международного шпиона и убийцы».

В тот же вечер, гуляя, я встретил знакомого шуцбундовца[3], работавшего на одном из предприятий. Невольно мы заговорили о смерти Троцкого.

— Был ли это действительно его приверженец? — высказал он мысль, которая возникла и у меня при чтении сообщения. Но оба мы не имели ни малейшего понятия о событиях, приведших к смерти Троцкого. Продолжая прогулку, мы подошли к тумбе для афиш, на которой был наклеен большой плакат, возвещавший о народном гулянье в Парке культуры.

— Знаешь, что говорят наши рабочие? Что будто бы народное гулянье устроено по случаю смерти Троцкого.

Я ничего не ответил. Несмотря на окончание чисток, было опасно говорить на эту тему.

Но мне показалось знаменательным, что в августе 1940 года, через 13 лет после исключения Троцкого из партии и 11 лет после его высылки из Советского Союза, нашлись рабочие, не верившие официальной версии о смерти Троцкого и убежденные в том, что Сталин способен отпраздновать смерть этого революционера, устроив народное гулянье.

В ИНСТИТУТЕ ИНОСТРАННЫХ ЯЗЫКОВ

Летом 1940 года закончился подготовительный курс. Быстро прошли заключительные экзамены.

Несколько дней спустя, волнуясь, я сидел в помещении приемной комиссии Московского педагогического института на Метростроевской 38. Это было большое старое трехэтажное здание, находившееся на полдороге между станциями метро «Дворец Советов» и «Парк культуры». От студентов я слышал, что здесь раньше помещалось учебное заведение, в котором учился Гоголь и другие русские писатели.

— Итак, вы окончили подготовительный курс учительского института. Почему же вы не хотите поступить туда? — спросили меня.

— Мне очень хочется учиться именно в вашем институте.

Председатель приемной комиссии засмеялся.

— Ну, посмотрим, что можно будет сделать. Вы готовы сдавать у нас вступительные экзамены?

— Да, конечно. Когда?

— Нет, так быстро это не делается. Заполните сначала эту анкету и принесите ее завтра. Там посмотрим.

Это была очень подробная анкета, с целым рядом вопросов о родителях. На вопрос относительно моей матери я написал столь обычный в те времена ответ: «арестована органами НКВД». Это была общепринятая формулировка. Но предварительно я справился у знакомого студента: