Вольфганг Леонгард - Революция отвергает своих детей

• Название: Революция отвергает своих детей
• Автор: Вольфганг Леонгард
• Издательство: Overseas Publications Interchange Ltd
• Жанр: История
• Год: 1984
• ISBN: 0-903868-66-0

В этой книге описываются все мои впечатления и переживания за время десятилетнего пребывания в Советском Союзе (1935—1945) и за время моей четырехлетней деятельности в центральном аппарате руководства СЕПГ (1945—1949); в этой книге рассказывается о советских школах и университетах, о студентах и комсомольцах, о первых днях войны, заставшей меня в Москве, и о жизни в военное время в Караганде; об обучении членов иностранных компартий в школе Коминтерна и о Национальном комитете «Свободная Германия», а также о «группе Ульбрихта» в мае 1945 года; о первых шагах советской политики в послевоенной Германии, о построении советско–зональной государственной системы и о партии, которая сегодня как государственная партия определяет в советской зоне судьбу восемнадцати миллионов человек.

Эта книга родилась, однако, не только из стремления рассказать о некоторых мало известных сторонах сталинской системы и советской политики в Германии, а главным образом из желания показать людям несоветского мира, что думает и чувствует новое поколение обученных партийных деятелей восточного блока, к каким оно приходит решениям и в чем проявляется его критическое мышление. Я пытаюсь при этом, вполне сознательно, так описывать встречи и дискуссии, события и переживания, как они тогда воспринимались, оценивались и продумывались. Только таким образом, кажется мне, станет западному читателю понятно, что означает для человека разрыв со сталинизмом, если он вырос на теориях этого учения. Мое решение — результат многолетнего мучительного процесса сомнений и оправданий, угрызений совести и построения теорий для ее успокоения. Но когда решение принято — возврата больше нет. Тогда даже в состоянии тяжелого внутреннего конфликта, человек неудержимо движется к решающей грани, переход которой окончательно срывает пелену сталинизма с облика мира в его душе.

---

Снова на несколько секунд воцарилась мертвая тишина. Мы уже ко многому привыкли и имели за плечами много вчеров критики и самокритики. Но так резко еще никто никогда не говорил.

Внезапно мне бросилось в глаза, что Вандель нашего ученика Вилли ни разу не назвал «товарищем». Было ли это случайностью? Может быть Вилли уже ожидали кое–какие «мероприятия»?

Но я отогнал эти мысли. Так далеко все‑таки дело зайти не могло.

Между тем уже поднялось множество рук. Я выжидал. Один за другим курсанты произносили проклятия по адресу Вилли. Что это было за зрелище!

Сзади меня сидел мой друг Ян, всегда так восторженно говоривший о маршале Жукове. Он был единственным из молодых, имевшим кое–какое представление о жизни в армии. Он сам много месяцев был в Красной армии. У него была слабость к разбору сложных случаев и, кроме того, он был среди нас одним из самых мужественных.

Он вызвался:

— Я сам был в армии и имел касательство к службам, организующим подобные вещи. При определенных, очень редких, особых обстоятельствах может, однако, случиться, что, например, дело повернется так…

Вандель его резко оборвал:

— Мы здесь сидим не для того, чтобы рассказывать разные сказки, а чтобы занять позицию по отношению к изменническим высказываниям Вилли.

Но молодой, смелый Ян, был совершенно захвачен своей идеей.

— Товарищ Класснер, я хотел бы только один случай… один случай, который я лично пережил в армии…

Но Класснер не дал ему договорить.

— Довольно, я лишаю тебя слова.

Ян удрученно замолчал. В эти мгновения я был ему особенно признателен. Он не защищал Вилли открыто, но все же попытался как‑то выгородить его.

Один за другим почти все курсанты нашей группы «заняли позицию». Уже два раза Вандель пристально посмотрел на меня, но я все еще молчал. Когда не высказавшихся оставалось только двое, Вандель назвал мое имя.

— Товарищи, никто из нас не хочет недооценивать значимости и последствий опасных высказываний Вилли, — начал я. — Но при всей серьезности, с которой эти высказыванья необходимо разобрать, нельзя, с другой стороны, недооценить и сложность поставленного вопроса. Мы все знаем товарища Вилли и знаем также, что он всегда примерно..

Я не смог продолжать, Вандель меня прервал:

— Никаких попыток затушевывания случившегося! Дело идет о принципиальных политических вопросах. Нам не нужны никакие оппортунистические замазывания.

Я замолчал. Я просто не мог его открыто осудить, хотя я доподлинно знал, что это будет мне снова стоить критики и самокритики.

Вандель ждал, но я молчал. Многие из нашей группы глядели на меня изумленно и неодобрительно. Наконец, последним, попросил слова староста нашей группы Сепп. Вместе с Вилли он сражался в Испании и в течение многих лет был его близким другом, — теперь он облил его грязью.

После короткого заключительного слова Ванделя семинар о нелегальной работе в армии был закончен.

На следующий вечер вся группа была вызвана в кабинет директора. Мы знали, что дело касается Вилли.

С ужасом думал я о том, что все мы еще раз должны будем выступать. Но к счастью до этого не дошло. Появились многие из руководства школы, чего я еще никогда до тех пор не видел. Присутствовали многие преподаватели из других национальных групп.

Почти все они выступали. Мы, ученики немецкой группы, были на этот раз лишь гостями.

Вновь пережил я то же, что на первом вечере критики и самокритики — только еще гораздо обостренней.

Бедный Вили! Всю свою жизнь он посвятил партии и почти три года сражался в Испании в труднейших условиях. Теперь его из‑за нескольких слов на семинаре обвиняли в «игре на руку фашизму», «в призыве к пассивности в борьбе с Гитлером» и в тому подобных преступлениях. Один оратор сравнил его даже с Франко.

Время от времени вспоминали и Яна и меня. Яну ставилось на вид «запутывание», а мне «оппортунистическое замазывание», но было ясно, что на этот раз мы были аб–солютно незначительными второстепенными фигурами. Весь огонь критики и самокритики обрушился на Вилли.

Все это время Вилли сидел на стуле, глядя куда‑то в пространство и не произнося ни единого слова. Шли часы. Обвинения повторялись, но может быть как раз такие постоянные повторения и создавали ту невыносимую атмосферу, которая царила на подобных вечерах критики самокритики.

Внезапно, когда мы уже было думали, что вечер подходит к концу, тон еще более обострился. Один оратор заговорил о «необходимых выводах», которые следует сделать из поведения Вилли, поскольку случай превосходит всё, что было до сих пор в школе. Со всей остротой должен быть поставлен вопрос о дальнейшем пребывании таких людей, как Вилли, в школе Коминтерна. Оратор не ограничился тем, что «поставил вопрос», но сразу дал и ответ.

— Для лиц, — слово «товарищ» здесь уже больше не употреблялось, — которые хотят бездейственно наблюдать за убийством советских людей и распространяют такие взгляды, для лиц, объективно становящихся на позиции поддержки фашизма, в школе Коминтерна места нет.

Такой же взгляд выразил в своей заключительной речи и Михайлов.

Этот вечер подействовал на меня, как тяжелый удар, — почти еще тяжелее, чем критика и самокритика, направленные против меня.

Я возмущался не только холодностью и бессердечием, но также и хамелеонством тех, кто обвинял Вилли и требовал его исключения из школы. Каждый из них доподлинно знал, что Вилли был чистый, верный работник и что таким же остался бы и впредь. То, что он ответил на вопрос, поставленный на семинаре, — и это знал каждый, — выражало лишь его растерянность при ответе на отвлеченное построение.

Вилли думал, что нужно строго придерживаться принципа, который внушался нам на всех лекциях по нелегальной работе, как главная и важнейшая задача, то есть при всех случаях сохранять конспирацию. За несколько слов на семинаре Вилли должен был теперь поплатиться не только исключением из школы Коминтерна, но почти наверное исключением из партии, поплатиться отказом от какой бы то ни было политической деятельности. Это означало, автоматически, падение в низшие слои советского населения, жизнь на положении отвергнутого партией подозрительного иностранца в каком‑нибудь заброшенном колхозе или чернорабочим на удаленной от центра советской фабрике. В большинстве случаев это было лишь ступенью к тюрьме или лагерю. Это всем нам было ясно, хотя ни на собрании, ни в группе об этой не говорилось.

Официальное решение не было принято, но каждый из нас, конечно, понимал значение этого вечера для Вилли.

Сам Вилли так и не произнес ни слова. Он пошел в общежитие и стал упаковывать свои вещи. На другой день он исчез. Мне удалось еще раз заговорить с ним, когда мы остались вдвоем. Я сказал ему несколько слов утешения, но он не ответил. Ни одного слова не сорвалось с его уст.

Позже мне один курсант шепнул, что его послали в Караганду. Но я, конечно, не мог проверить, правда ли это.

Имя Вилли больше не упоминалось ни Ванделем, ни кем‑либо из других преподавателей. Будто он никогда и не жил на свете. Но я его не мог забыть. Вновь и вновь возвращались мои мысли к берлинскому юноше — рабочему, который большую часть своей жизни пожертвовал партии, работая на нее в самых тяжелых условиях, но из‑за нескольких слов на семинаре был выброшен, как кусок старого железа.

«КОМИНТЕРН РАСПУЩЕН!»

Со дня нашего вступления в школу Коминтерна прошло уже 9 месяцев: в середине августа 1942 года начались занятия, а сейчас был май 1943 года.

Никто из нас не знал, как долго продлится курс, потому что после окончания прорабатываемой темы всегда объявлялось о предстоящем разборе только одной следующей темы. Это делалось, вероятно, для того, чтобы в спешных случаях дать возможность отдельным курсантам или целым группам прервать учёбу.

На нашем курсе это случилось лишь однажды: в феврале 1943 года неожиданно была удалена из школы Коминтерна словацкая группа. Но, в данном случае, это не было следствием критики и самокритики. Речь шла о политическом задании.

Уже по намекам, проскальзывавшим в лекциях, и по разговорам мы могли заключить, что из всех союзных с «осью» государств Словакия наиболее благоприятна для нелегальной работы. Там не только можно было надеяться на поддержку населения, но даже, как рассказывали, сами полицейские чиновники закрывали глаза на деятельность людей, направленную против нацизма.

Поэтому нас не удивило, когда в феврале 1943 года мы увидели наших словацких товарищей перед зданием школы, ожидающих саней, которые должны были отвезти их в Уфу. Конечно, ничего не говорилось о том, куда они дальше попадут. Но было ясно, что это какое‑то задание, связанное со Словакией.

Позже, когда весной 1944 года вспыхнуло крупное антифашистское восстание в восточной Словакии, мы узнали, что все курсанты нашей школы принимали в нем активное участие. После 1945 года участники словацкого восстания были в новой Чехословакии в большом почете. Но долго это продолжаться не могло. Чем сильнее выпячивалась «ведущая роль Советского Союза» — особенно после 1948 года — тем настойчивей отодвигалось на задний план воспоминание о словацком восстании и об антифашистском движении в Чехословакии. Наконец, начиная с 1950 года вожди словацкого восстания Гусак и Новомеский, а также сотни других активных его участников, были обвинены в различных «уклонах» и арестованы.