Олег Игнатьев - Самый длинный месяц

• Название: Самый длинный месяц
• Автор: Олег Игнатьев
• Издательство: Вече, Персей, ACT
• Жанр: Детектив
• Год: 1995
• ISBN: 5-7141-0099-1 («Вече»)

Эта книга адресована любителям криминального жанра, ценящим острый, динамичный сюжет, захватывающую интригу и запоминающихся героев. Детективные произведения, написанные талантливым автором и составившие эту книгу, объединены одним общим героем — майором Климовым, которому не привыкать к безвыходным ситуациям…

---

— К вашим услугам.

Климов перешел к делу. Он сказал, что ему стало известно об ограблении квартиры, в которой он сейчас находится, и положил свою дерматиновую папку на журнальный столик.

— Почему вы в милицию не обратились?

Задереев улыбнулся. Мягко. Снисходительно.

— Версий здесь гораздо меньше, чем это может показаться.

— А точнее?

— Банальное неверие в ваши возможности. Как говорится, полный расцвет общества: никто ни за что не отвечает. Вы — за меня, я — за себя.

— Зачем такие крайности?

— Простите. Я, кажется, сморозил глупость.

— Ничего. Я к этому привык.

— Нет, в самом деле, — оживился стоматолог. — Куды бедному хрестьянину податься? По статистике количество квартирных краж за этот год взлетело на сорок процентов! Вот я и решил, что в моем случае разумнее отреагировать как при семейной ссоре: кто-то должен уступить. Взять чужую вину на себя.

Климов возразил:

— Что хорошо в семейной жизни, не совсем подходит для общественной. Мало того, как вы сами должны догадываться, ваше умолчание делает вас как бы соучастником кражи. Понимаете?

— Слова! — вяло махнул Задереев. — Тот, кто меня обворовал, плебей: утащил шапку, куртку, семь видеокассет, а того не понял, идиот, что вот за эту махонькую статуэтку, — он поднялся с кресла и вынул из книжного шкафа изящную фигурку китаянки, нюхающей цветок, — любой советский толстосум отвалит кучу денег. Это же конец семнадцатого века, уникальная вещь, школа семи мастеров! Я уже не говорю о том, что статуэтка эта украшала спальню одного из полководцев маньчжурской династии Цин.

— Такая старинная вещь?

— О! Тот, кто понимает…

Задереев недоговорил и бережно прижал фарфоровую китаянку к покрасневшей от волнения щеке.

— Какое чудо!

Он еще понянчил у себя в руках блистательную статуэтку и так же бережно, как прижимал к щеке, поставил в нишу книжного шкафа.

Климову показалось, что хозяин в ослепительном своем костюме на какое-то мгновение превратился в старца, скупердяя и подагрика, с трясущейся плешивой головой.

Когда он вернулся в кресло и посмотрел увлажнившимися, умилительно блестевшими глазами, дескать, понимаете, о чем я говорю? — Климов счел неприличным выпытывать подробности того, как и откуда статуэтка очутилась в этом доме. Да у него и времени особо не было на экскурсы в историю. Он только спросил Задереева, что тот думает о Звягинцевых, о соседях по площадке.

— Их ограбили пять дней назад, ровно через двое суток…

— Знаю, — отмахнулся стоматолог. — Сперва ограбили меня, а после их.

— Так что вы о них скажете?

— Два сапога пара. Растяпы. У самой у нее — бзик, маниакальная страсть чистить зубы. Она имеет массу полотенец: для рук, для лица, для ушей, для… не будем уточнять для чего, махровые для родственников, марлевые для гостей… Когда к ним ни зайди, все время генеральная уборка. Страхолюдина, а мнит себя гранд-дамой. Отец ее — побочный сын Лаврентия…

— Берии? — изумился Климов.

— А то кого же? Любил, бродяга, комсомолок.

— Вы хотите сказать…

— Да, — не дал ему договорить хозяин дома. — Все женщины живут обидой. Моя дурища тоже.

— В каком смысле?

— А в таком. Будь сейчас у власти кто-нибудь из той когорты, из эмгэбэшной элиты, Звягинцева бы напомнила кое-кому, кто ее папочке дал вид на жительство. А так шипит и жалит мужа. Кобра. Впрочем, так ему и надо, размазне. Другой давно послал бы ее к маме, а этот нет… Он, видите ли, верный муж… и семьянин… А я гуляка, бонвиван, повеса… Да! Живу и радуюсь, не пропадать же деньгам попусту. Ведь кто такие мы, мужчины? — нарочито ироничным тоном спросил он и поднял палец. — Выгодные приживалы, безобидные авантюристы. Выгорит — хорошо, не выгорит — еще лучше. Никто не вечен под женой.

Он неожиданно подмигнул и так по-свойски растянул свой рот, что не улыбнуться в ответ было нельзя.

— Цены растут, жить веселее.

Климову показалось, что для демагога он слишком рассудочен, а для настоящего мужчины чрезмерно болтлив.

— Я слышал, у Звягинцева в этом доме проживает мать?

— Живет! — небрежно произнес хозяин и показал глазами на бананы. — Да вы ешьте! Я их как-то не люблю, держу для… — он прищелкнул пальцами, — исключительно дня дорогих гостей. Жена в отъезде, не пропадать же деньгам попусту.

Климов взял банан и начал очищать его от кожуры.

— И кто она, эта старушка?

— Груша моченая! — откинулся на спинку кресла Задереев. — Стерва, каких свет не видел.

Он поднял глаза к хрустальной люстре, помолчал, вздохнул.

— Между прочим, столбовая дворянка.

— В самом деле?

— Совершенно точно. Перетока-Рушницкая. Это она после лагерей и ссылок стала Яшкиной.

Есть банан расхотелось.

— Откуда вы все это знаете?

Задереев многозначительно прищурился.

— А у меня друзья. В соответствующем заведении. Лечу им зубки, — и не преминул добавить: — Плата информацией. Когда имеешь дело с людьми, трудно рассчитывать на благодарность, вот и довольствуюсь, чем бог послал.

— По принципу, чем хуже дела, тем шире улыбка? — не удержался от легкой подковырки Климов, и тот рассмеялся.

— Вот именно.

Климов положил заморский фрукт на блюдо и перехватил взгляд Задереева.

— Скажите, вы в картинах разбираетесь?

— В каких?

— В абстрактных.

— Надо посмотреть.

— Да вы их видели.

— Не понимаю.

— У Звягинцевых две висели.

Климов указал рукой на дверь.

— Обратили внимание?

— А, эти… Видел. Только я бы их абстрактными ни при какой, простите, перестройке не назвал. Это же послевоенный авангард. Работы ценные, особенно сейчас, когда все продается на корню.

— А кто их автор, вы не узнавали?

— Очень даже узнавал, иначе не могу. Так воспитали. Во всем мне хочется дойти до самой сути, до… э… как там у Бориса Леонидыча? — он взболтал перед собой воздух, отвел руку в сторону, облизнул губы. Впрочем, не важно. Одним словом, до сердцевины. Интеллигентный человек сначала знакомится с автором, а потом с его произведением.

— Если есть возможность.

— Разумеется.

— Звягинцевы автора картин не помнят.

Задереев развел руки.

— Я же говорил. Два сапога пара. Имя у него такое легкое, еще ассоциируется с птичьим… черт… совсем из головы… забыл!

Он хлопнул себя по колену и обиженно признался:

— Надо же! Склероз.

— Вы говорите, легкое?

— Да… будь оно неладно! Вертится в мозгу…

Подняв глаза к роскошной люстре, он зашевелил губами и с бесподобным приморским выговором, впитавшим в себя разноголосицу бродяг, торговцев и аристократов, врастяжку произнес:

— Чтобы я так жил, как помню. Хоть убей.

Он все никак не мог напасть на нужное ему слово.

— Черт!

Опустив глаза, он впервые нахмурился. Даже как-то сник, увял, пытаясь вспомнить автора похищенных картин; затем он перевел свой взгляд на большую напольную вазу, расписанную золотыми лотосами.

— Легкое, птичье…

Климов потянулся за бананом.

— Может, Легостаев?

— О!

Надо было видеть глаза ценителя и знатока китайского фарфора.

— Это бесподобно! Взять и угадать. Вы просто гений!

— Легостаев? — переспросил Климов, хотя и так было ясно: Легостаев.

Чтобы как-то скрыть охватившее его возбуждение, Климов дочистил сладко пахнущий банан и умял его за милую душу.

Искать — это прежде всего уметь слушать.

Глава 5

Странно, почему Звягинцевы утаили имя автора картин?

Распрощавшись с металлически-блестящим стоматологом, он на всякий случай решил заглянуть к бабке, которая собирала пузырьки, к матери Звягинцева. К столбовой дворянке Яшкиной, вернее, Перетоке-Рушницкой.

— Вы к кому? — предстала перед ним в дверях встревоженная старушенция. — Я никого не жду.

Ее на редкость ясные, в таком почтенном возрасте, глаза надменно сузились. Она даже не стала поправлять обвисший на груди халат.

— Як вам, Мария Николаевна.

— Из ЖЭКа?

— Из уголовного розыска.

— Надо же, какая честь.

Шелестяще-сухой голос понизился до неразборчивого шепота и, поскольку она отвернулась и пошла вглубь коридорчика, оставив дверь открытой, можно было считать, что незваному гостю, который, как известно, хуже татарина, оказана милость и соизволено пройти в господскую.

Сегодня Яшкина встречала его отнюдь не кротким выражением лица. Возможно, потому, что он пришел один, пришел не вовремя, а может быть, тому причиной давняя обида на милицию, НКВД. Если стоматолог прав и ей, действительно, пришлось хлебать на Соловках тюремную баланду, старческую раздражительность и неприязнь можно понять.

В комнате ему было указано на стул с расшатанными ножками.

Сама хозяйка примостилась на диванчике. Дряблая морщинистая кожа на ее лице по цвету походила на пыльный музейный пергамент, испещренный крапинками старческих веснушек, а волосы… Нет, это были не волосы, а пакля. Пепельно-серые, спутавшиеся на затылке, подоткнутые ржавой шпилькой. И этот клубок волосяной пакли напоминал серое осиное гнездо. Трудно было отделаться от опасения, что из него вот-вот не ринутся злобно зудящие твари.