Ричард Бокэм - Иисус глазами очевидцев Первые дни христианства: живые голоса свидетелей

• Название: Иисус глазами очевидцев Первые дни христианства: живые голоса свидетелей
• Автор: Ричард Бокэм
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Религиоведение
• Год: 2011
• ISBN: 978–5–699–46401–2

Эта книга — удивительное расследование всемирно известного ученого, которое проливает свет на жизнь Иисуса и происхождение Евангелий. Сюда вошли результаты новейших исследований древней культуры, человеческого мозга, механизмов памяти. Автор объясняет, как получилось так, что слова и поступки Иисуса не были забыты и достоверно известны всему миру и теперь, и приоткрывает завесу над одной из величайших тайн Библии: тайной личности любимого ученика Иисуса, загадочного автора Четвертого Евангелия. Впервые на русском языке главный труд одного из самых авторитетных специалистов по Новому Завету.

Впервые:

Живые свидетельства всех непосредственных участников евангельских событий и древних церковных историков и апологетов, проанализированные одним из самых авторитетных исследователей Библии.

Результаты новейших исследований древней культуры, человеческого мозга, механизмов памяти и жизни первого христианского поколения.

Уникальная реконструкция цепочек, по которым устно передавались рассказы о словах и поступках Иисуса от человека к человеку.

Тайна личности анонимного любимого ученика Иисуса, загадочного автора Четвертого Евангелия.

Ричард Бокэм — специалист по Новому–Завету, профессор Университета Сент–Эндрюс ( Шотландия ), член Британской академии и Королевского научного общества Эдинбурга.

---

То, что «в дискурсе Четвертого Евангелия видеть и свидетельствовать означает верить и исповедовать» — постулат очень спорный. Мы уже отмечали, что использование в этом Евангелии терминологии «свидетельства» относительно периода Утешителя ограничено свидетельством тех, кто были непосредственными учениками Иисуса. Это условие в Евангелии приводится открыто и буквально: «И вы будете свидетельствовать, потому что вы сначала со Мною» (15:27). Значение «видения» — вопрос более сложный: в Евангелии используется множество глаголов со значением «видеть», употребляются они, по всей видимости, взаимозаменяемо, и их многообразие едва ли возможно уложить в какую–либо жесткую богословскую схему. Возможно, есть несколько случаев, где «видеть» — близко по значению к «веровать», хотя даже в 12:44–46 это, очевидно, не полные синонимы[1026]. Однако «видеть» бывает и четко отделено от «веровать», как, например, в 6:36 («вы и видели Меня, и не веруете») и в 20:29 («блаженны невидевшие и уверовавшие»). Выше, в главе 14, мы уже отмечали, что последнее речение Иисуса непосредственно указывает на цель и задачу этого Евангелия. Свидетельство тех, кто видел и уверовал, дает возможность уверовать и тем, кто не видел: именно Евангелие доносит свидетельство тех, кто видел, до тех, кто не видел, чтобы уверовали и последние.

Проблема не только в разграничении эмпирического видения и духовного восприятия. Граница носит и временной характер. Видение славы Бога во плоти Иисуса требует как эмпирического зрения, так и духовного восприятия; но, кроме того, оно ограничено периодом, когда Иисус жил во плоти на земле. «Видели славу Его» — в свете позднейших евангельских упоминаний о славе — относится прежде всего к деяниям (чудесам Иисуса) и к распятию, поскольку именно в этих событиях явилась слава Иисуса. О первом чуде говорится: «Так положил Иисус начало чудесам в Кане Галилейской и явил славу Свою; и уверовали в Него ученики Его» (2:11). Слава была явлена — и узрена — там–то и тогда–то, в конкретном месте, где произошло определенное событие. Марфа увидела славу Божью, когда Лазарь вышел из гробницы (11:40). Даже если в других случаях «видение» означает нечто иное, здесь видение неразрывно сопряжено со свидетельством. На это указывают даже некоторые примеры, приводимые Линкольном с целью доказать обратное[1027]. Например, Иоанн Креститель «свидетельствовал, говоря: я видел Духа, сходящего с неба, как голубя…» (1:32, ср. стих 34). Можно вести схоластические споры о том, как современники Иоанна воспринимали подобные видения; но, в любом случае, речь идет об откровении, полученном там–то и тогда–то, при вполне конкретных обстоятельствах. Иоанн в описываемый момент свидетельствует о том, что видел, когда ему было дано откровение — а откровение явилось, бесспорно, в связи с Иисусом во плоти. Дух в видении Иоанна сошел на человека из плоти и крови, которого Иоанн видел физическими глазами. Эта связь между эмпирическим и временным аспектами видения и свидетельства еще раз показывает, что мы не можем отвергнуть эмпирику, не слив воедино две временные стадии евангельского «судебного процесса».

Когда Иоанн использует понятие «видеть» применительно к свидетельству, оно имеет эмпирический и темпоральный аспекты, сближающие его с понятием «видеть» в историографии. Юридическая метафора свидетельства с историографией не связана — но понятие «видеть», безусловно, имеет к ней самое прямое отношение. Стремление историков пользоваться свидетельствами очевидцев или (еще лучше) своими собственными наблюдениями подтверждается известным изречением Гераклита[1028], процитированным у Фукидида (1.73.2) и у Полибия (12.7.1) в форме: «Глаза — свидетели более надежные, чем уши» (обратим внимание на лексику «свидетельства»!), а также у Геродота (1.8) и у Лукиана (Как надо писать историю, 29) в форме: «Уши не так надежны, как глаза». Историк, критикуемый Лукианом, начал свой рассказ так: «Уши не так надежны, как глаза — поэтому я пишу о том, что видел, а не о том, что слышал». Лукиан критикует его не за сам этот принцип, а за то, что историк ему не следует (Ис 29). Этот принцип был в историографии ключевым. Противопоставление зрения и слуха в изречении Гераклита — это противопоставление непосредственного опыта (в котором, разумеется, могут участвовать слух и другие чувства, но зрение первично) и выслушивания чужих рассказов[1029]. К такому непосредственному опыту обращается и Четвертое Евангелие, говоря: «Мы видели славу Его» (1:14) и: «Видевший засвидетельствовал» (19:35) или: «Видела Господа» (возвещение Марии Магдалины в 20:19). Этот эмпирический аспект, разумеется, не исчерпывает всего значения слова «видеть» в данных случаях — однако и отрицать его родство с приматом зрения в историографии невозможно. Мы снова видим, что в понятии свидетельства у Иоанна (в применении к ученикам) неразрывно слиты историографический и богословский аспекты.

Почему роль Любимого Ученика как основного свидетеля и автора не раскрывается до самого конца евангелия?

Вернемся теперь к вопросу, ответ на который мы уже несколько раз откладывали. Для начала полезно будет проследить, каким образом при первом последовательном чтении Евангелия в нем ставится и освещается тема свидетельств очевидцев, на которых оно основано. Уже в Прологе автор говорит о себе как об одном из очевидцев (1:14); таким образом, с самого начала читатели знают, что повествование строится на впечатлениях очевидцев, однако не знают, кто из учеников выступает в роли такого очевидца. Едва ли они ждут, что автор будет упоминать себя в ходе повествования в первом лице: стандартная историографическая практика предполагала, что в случае, когда автор принимает участие в описываемых событиях, он говорит о себе в третьем лице, как об одном из персонажей, переходя к первому лицу лишь в отступлениях, пояснениях и других не–повествовательных частях книги. Этому принципу следует и Четвертое Евангелие. Читатель, знакомящийся с ним впервые, едва ли обратит внимание на безымянного ученика в главе 1. Начиная с главы 13 и далее он, возможно, будет спрашивать себя, кто же такой этот «ученик, которого любил Иисус». В 15:27 узнает, что свидетели — это ученики, бывшие с Иисусом с самого начала, и предположит, что к этой категории принадлежит и автор. В 19:35 он отметит открытое заявление о свидетельстве очевидца, однако так и не поймет, кто же этот свидетель (хотя похоже, что ко времени написания книги он был еще жив), и свидетельствует ли он же о чем–либо еще. И наконец, четко выстроенное двухступенчатое заключение (20:30–31; 21:24–25) приведет его к открытию, что главный свидетель и автор книги — Любимый Ученик. В дальнейшем читатель при желании может еще раз перелистать книгу и отметить все детали повествования, указывающие на то, что Любимый Ученик может быть действительным свидетелем событий жизни Иисуса.

Евангелие тщательно готовит читателя к открытию, что его автор — Любимый Ученик, но столь же тщательно скрывает эту информацию до последних строк. Почему? По–видимому, Любимый Ученик был не так уж известен в качестве свидетеля. Он не был совсем неизвестен — иначе не разнеслись бы слухи, что он не умрет (21:23), однако не был и хорошо известен, особенно как персонаж евангельской истории. Он не был одним из Двенадцати: характерно, что их бережно сохраненный список мы встречаем у всех трех синоптиков — но не у Иоанна. Он не был одним из тех видных членов группы Двенадцати, что появляются под своими именами в повествованиях других евангелистов. Читатели/слушатели, скорее всего, ничего не слышали о нем как о персонаже евангельских преданий: о нем не упоминает Марк, знания которого Иоанн, возможно, ждет от своих читателей, скорее всего, не упоминали и другие известные им евангельские традиции. Таким образом, ему было не так–то легко заявить свое право на написание Евангелия с позиции очевидца — тем более, если (мы уже показали, что это очень вероятно) он сам и его читатели воспринимали Евангелие от Марка, по сути, как свидетельство Петра. Безымянное и ненавязчивое появление Любимого Ученика в главе 1 как бы говорит читателям: «Я знаю, что вы обо мне не слышали. В тех евангельских повествованиях, которые вам известны, меня нет; но на самом деле я был с Иисусом с самого начала, даже прежде Петра». Анонимность Любимого Ученика, появляющегося в повествовании под названием «ученика, которого любил Иисус» — такое же парадоксальное сочетание скромности и уверенности в себе. Он признает, что он — не из тех учеников, которых большинство читателей знает по именам; но в то же время эпитет, заменяющий имя, демонстрирует его особую близость к Иисусу. Он не перебарщивает: появляется лишь несколько раз, но в узловых точках повествованиях. Постепенно читатели начинают видеть в этом таинственном персонаже человека, не только близкого к Иисусу, но и особенно восприимчивого. У него есть возможность видеть физически то, чего не видят другие ученики; и в то же время у пустой гробницы и позже, при появлении Иисуса в главе 21, он понимает значение происходящего, как минимум, быстрее других. К тому времени, когда он наконец рекомендует себя главным свидетелем и автором, читатели уже знают о нем достаточно, чтобы ему доверять. И все же неожиданное и дерзкое притязание на превосходство своего свидетельства перед свидетельством Петра могло быть сделано лишь в самом конце Евангелия, после загадочного финального речения Иисуса, не понятого никем из учеников.