Александр Аборский - Год веселых речек

• Название: Год веселых речек
• Автор: Александр Аборский
• Издательство: Туркменистан
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1969

Можно сказать и так, что повесть эта — об ирригаторах Туркмении, здесь много размышляют и спорят в нетесных рамках современной гидротехники. Но повесть все же о другом: о молодости.

Есть молодость лет, ее здоровье и благородство. Она легко сближает Ольгу Лугину, топографа-москвичку, с инженером Таганом Мурадовым, парнем из мургабского села. Есть молодость духа: нравственная сила, которая иногда оставляет и молодых, а порой не знает убыли с годами. Геологу Сергею Романовичу Скобелеву за шестьдесят, но он моложе важного путейского чиновника Завьялова, недавнего студента. Молодят человека мечта, работа, цель — достойно избранная цель, движение к ней. Вот, пусть неполный, ответ на вопрос, как же сберечь или, по крайности, вернуть молодость духа, как слить в одно молодость и жизнь человеческую. Такой вопрос неотступно стоит перед отяжелевшим в своей конторе Каратаевым.

Меняется лицо мира, молодеет древняя пустыня, где мечтают, любят, действуют герои повести. Чтобы вода и впрямь означала жизнь, нужны умные энергичные руки. Недаром говорит старый крестьянин Сувхан: «Вода, она ведь без движения — болото, а за болотом — паршивая земля, мертвый солончак». Само слово Вода, самый образ ее приобретают широкий смысл.

---

Сверкнул фарами, приблизился трактор, и вместе с его рокотом вдруг донесся густой бас дедушки и еще голос, молодой, звонкий. Вскоре голоса стихли, трактор стал удаляться, рокоча глуше и глуше. Потянуло прохладой. Таган сел, обхватил руками колени, глянул в небо и вспомнил лицо Ольги. Что она делает в своей комнате? Сидит возле открытого окна, думает? Молодец девчонка: переменить Москву на пустыню — и ни жалоб, ни просьб.

Таган не торопясь поднялся, пошел обратно.

Под деревьями на кошме, накрывшись одеялом, лежал дед. Рядом с ним — другое одеяло и белая подушка.

— Ложись, — сказал он внуку. — Под деревом в такую пору легко спится.

— А чего не спишь?

— Заснешь! — зевая проворчал старик. — Сажают за руль мальчишек. Думаю, напашет он там! Ничего, правда, дельный оказался… Да-а, на рассвете мне в город ехать.

— Мама спит?

— Нет, тут я. — откликнулась с веранды Джемал, подошла.

— Знаешь, мама, кого я видел сегодня? Помнишь, Лугины жили в Ашхабаде?

— Опять приехали?

— Нет, дочь их.

— Одна? Ну как же ей одной? Не нуждается ли в чем? — забеспокоилась Джемал.

— И я живу один в Ашхабаде.

— Мужчине везде дом, а девушке среди чужих одиноко, нелегко. Вот отец поедет, послать бы ей что-нибудь.

— Как хочешь, — уклончиво ответил Таган, поворачиваясь на бок. — Я сплю.

Он не знал, удобно ли навязываться с чем-нибудь Ольге, не обидят ли ее деревенские подарки.

Полчаса спустя невестка скрылась в доме, внук заснул, а Сувхан, словно бы безучастно слушавший их, откинул одеяло, встал и босой, в широком рубахе, зашагал к крыльцу. Щелкнул выключателем, но станция уже кончила работу, не давала света. Тогда он ощупью нашел спички, зажег лампу, взял ключ и отпер кладовую, где стоял кованый сундук с семейными ценностями. На дне сундука были сложены стопкой три ковра. Сувхан вытащил их, бросил на пол, отчего лампа, стоявшая на бочке, замигала и едва не потухла. Потом не спеша развернул и задумался, залюбовался ими. При слабом свете лампы на темно-багровом поле текинских ковров едва выделялся желтоватый орнамент. Но Сувхан не раз видел их при солнечном свете, помнил, как горели, переливались их краски. Ковры были заветными страницами его рода. Один соткала еще мать Сувхана, другой — мать его сына, Мурада, а третий был изделием Джемал.

Самый драгоценный, самый старинный из них — ковер своей матери — он свернул трубкой и перевязал бечевой, а два других сложил в сундук и запер.

Глава пятая

Утром отправились с Чарыяром на джар.

Лишь изредка, в периоды паводков, по оврагу проносились кратковременные потоки. Ныне откосы и дно покрывали полынь, верблюжья колючка, кое-где выступала соль. От Каракумского недавно сюда пробили так называемый машинный канал. Вода, поднятая насосами на высоту тридцати метров, далее распределялась обычным способом, шла в колхозы. Требовалось срочно подготовиться к ее приему.

Отрезок джара, где намечено гидросооружение, и впредь, став частью оросительной системы, в случае паводка должен принимать стихийные сбросы. В этом сезоне под новое сооружение уже сеяли хлопок. Через месяц надо его поливать. С другой стороны, обилие снега в горах Афганистана обещает грозный паводок.

Все вяжется в единый узел, медлить нельзя. Обстановка предгрозовая, но пока что сооружение лишь на бумаге, и зрелище здесь унылое. Серы, тоскливы окрестные поля. Только вдалеке работают люди на севе. Тракторы кажутся движущимися точками, люди с лошадьми и ослами, запряженными в арбы, едва видны.

Дышится по-весеннему легко, Таган чувствует себя превосходно, а Чарыяр, как всегда, озабочен и хмур. Поднялись по валу, и он кивнул на котловину рядом с джаром:

— Вот и Мертвая падь. Такая посудина пропадает. Если наполнить, представляешь — запас воды!

К удивлению Чарыяра, инженер лишь мельком бросил взгляд на котловину; зато с явным пристрастием осматривал сухой овраг.

— Пойдет ли вода самотеком к Серебряному холму и дальше, за поселок? — размышлял Таган вслух. Чарыяр опустился на колени, затем припал к земле, глянул вдаль. И наконец сказал убежденно:

— Как по маслу! Возьми в соображение и такой факт: отсюда к селу лошади легко идут, а сюда — с натугой.

— К кормушке лошадь всегда легче идет, — насмешливо заметил Таган. — Так мы вряд ли решим задачу. Надо вызывать топографа.

— Не худо бы, если сумеешь сам вызвать, — согласился Чарыяр, стряхивая с себя пыль; потом оглядел голые увалы и спросил: — А плотину где поставите?

— Не плотину, распределительное сооружение, подпор. Вот здесь. — Таган рассек ладонью воздух, словно перегораживая овраг. — Эти тяжелые глины как раз для подпора. — Он вынул из планшета чертеж и показал на синий кружок, от него влево и вправо расходились две — тоже синие — полоски.

— Это и есть Мертвая падь? — спросил Чарыяр, ткнув пальцем в кружок.

— Нет, здесь подпор. С падью, пожалуйста, не спешите.

— Э, так не годится, хлопочи за падь! Почему не заполнить ее? Я насосы поставил бы и качал да качал бы на посевы… Вот жизнь-то была бы, Таган-джан!.. — Чарыяр, воодушевясь, сорвал с себя шапку и бросил к ногам инженера. — Ты, я вижу, не зря приехал к нам… А тут ведь каналы? — Он ткнул пальцем в полоски, расходившиеся от синего кружка.

— Да. Один к вам, другой к соседу.

— К нему-то, к Мергенову, зачем же? — опешил Чарыяр. — И подпор, и Мертвая падь на нашей земле. Как же так?

Прав был дедушка: «Уж больно ему хочется обскакать Мергенова…» Таган молча сложил чертеж, спрятал в планшет и стал смотреть на разбросанные вдали посевы. Клиньями, полуостровами с причудливыми очертаниями врезались они в пустыню. Бесплодные пустоши стелились просторней, чем возделанные поля, а извилистые арыки напоминали железнодорожную сеть на карте, где-нибудь вокруг Москвы или в Донбассе.

— Сущее горе наше, — сказал он. — Сколько места занято, сколько добра уходит в песок! Поливаем — все равно что в решете воду носим.

— Не мы их выдумали, арыки, — поднимая шапку с земли, пробормотал Чарыяр. — Баи да племенные старшины, как шакалы, рвали на куски степь. И солончаки — от них же… Эге, за мной, должно быть, машину гонят, гляди. — Он указал на дорогу, по которой катился темно-зеленый УАЗ, сопровождаемый облаком пыли. — И всегда так: стоит отлучиться на минутку — жди неполадок.

Но машина шла не за ним. Обогнув белый от соли пустырь, УАЗ бойко подкатил и остановился. Рядом с шофером сидел худощавый человек с большими, будто нарисованными, черными глазами — секретарь райкома Мухаммед Назаров. Тщательно отглаженный костюм, фисташковая рубаха и вышитый галстук, каких нынче уже не носят, на голове шапка дорогого, золотистого каракуля. Таган еще не сталкивался с Назаровым, но слышал о нем. По специальности агроном-селекционер, учился в Москве, начинал парторгом МТС. Он казался слишком уж недоверчивым, скучноватым, по-крестьянски долго выспрашивал в второстепенном. Но вот улыбнулся я заговорил простодушно.

— Я сюда ради вас. Вчера узнал о вашем приезде, решил повидать. — Он вовсе не так скучен, этот Назаров. — Кстати, по вашей части дела у нас тут незавидны. Сейчас еду, гляжу на арыки и бью себя в грудь: кажется, так за сорок лет и не научились мы водой пользоваться. Вас-то колхозы интересуют или совхозная целина тоже? А здесь вы чем, собственно, увлеклись? — кивнул Назаров на солончаки.

— Да вот джар… Погляжу, а потом и к вам. Если разрешите, в четверг, в любой час, когда назначите, — мгновенно заразившись назаровским тоном, ответил Таган.

— Отлично. В четверг так в четверг. С утра. И прошу извинить — оторвал я вас…

— Что вы! Мне лестно, даже неловко — не я к вам, а вы сами, — сказал Таган с искренней почтительностью.

— Ну, к чему нам считаться. Я люблю сам ко всем заезжать. И, надеюсь, мы с вами надолго встретились. Осматривали свои родные нивы?

— Нет еще.

— Гидросооружения совершенно разболтаны, а к целине только примеряемся. Не так ли? — Назаров покосился на председателя. Тот понимал: речь шла о его «нивах».

— А вы с переменой целинных наделов задергали нас, — как и вчера, при встрече с Таганом, пожаловался Чарыяр, но, устрашась своей дерзости, прибавил мягче: — Мы же не землеустроители, не гидротехники. На севе люди нужны, на заготовке кормов сколько занято. Нет лишних людей.

— Видите, — Назаров насупился, — судим о своих нуждах как сезонники. А насчет наделов — верно, с целиной и Ашхабад, да и мы напутали.

— И водхоз слабо шевелится, — вставил Таган «на всякий случай».

— Не согласен. Корни следует искать в другом, — живо, словно он давно готов был к этому, возразил Назаров. — С некоторых пор водхоз стал ветхой конторой. А как же иначе, когда рядом выросли могучие тресты с бюджетом в миллиард рублей, с парком новейших механизмов.