Артур Дойл - Пять зернышек апельсина

• Название: Пять зернышек апельсина
• Автор: Артур Дойл
• Жанр: Классический детектив
• Год: 1966

---

Я взял конверт и увидел, что на внутренней стороне клапана, возле полосы клея, красными чернилами была три раза написана буква «К». В конверте не было ничего, кроме пяти сухих зернышек апельсина. Почему дядя так испугался?

Я вышел из-за стола и взбежал по лестнице наверх. Навстречу спускался дядя. В одной руке у него был старый, заржавленный ключ, должно быть, от чердака, а в другой — небольшая медная шкатулка.

«Пусть они делают, что хотят, я им еще покажу! — проговорил он, сопровождая свои слова проклятием. — Вели Мэри затопить камин в моей комнате и пошли в Хоршем за адвокатом Фордхэмом».

Я выполнил его приказания, и, когда приехал адвокат, меня позвали в комнату дяди. Пламя ярко пылало, а в камине лежала куча черного пушистого пепла, по-видимому, от сожженных бумаг. Рядом с камином стояла открытая пустая шкатулка. Взглянув па нее, я невольно вздрогнул, так как заметил на внутренней стороне крышки три буквы «К» — точно такие же, как на конверте.

«Я хочу, Джон, чтобы ты был свидетелем при составлении завещания, — сказал дядя. — Я оставляю свое поместье моему брату, твоему отцу, от которого оно, несомненно, перейдет к тебе. Если ты сможешь спокойно владеть им, отлично! Если же ты убедишься, что это невозможно, то послушайся моего совета, мой мальчик, и передай поместье своему злейшему врагу. Мне очень жаль, что приходится оставлять тебе такое сомнительное наследство, но я не знаю, какой оборот примут дела. Будь добр, подпиши бумагу там, где тебе укажет мистер Фордхэм».

Я подписал бумагу, как мне велели, и адвокат взял ее с собой. Этот странный случай произвел на меня, как вы понимаете, очень глубокое впечатление, и я все время думал о нем, тщетно пытаясь найти разгадку. Я не мог отделаться от смутного чувства страха, хотя оно притуплялось по мере того, как шло время, и ничто не нарушало привычного течения нашей жизни. Правда, я заметил перемену в дяде. Он пил больше прежнего и стал еще более нелюдимым. Большую часть времени он сидел в своей комнате, закрыв дверь на ключ, но иногда словно в каком-то пьяном бреду выскакивал из дому и принимался бегать по саду с револьвером в руке, крича, что никого не боится и не позволит ни человеку, ни дьяволу держать его взаперти, как овцу в загоне. Однако когда эти приступы проходили, он снова запирался в своей комнате на ключ и на засовы, как человек, охваченный безумным страхом. При этом лицо его даже в холодные дни блестело от влаги, как будто он только что окунул его в таз с водой.

Чтобы покончить с этой историей, мистер Холмс, и не злоупотреблять вашим терпением, добавлю только, что однажды ночью он совершил одну из своих пьяных вылазок и больше не вернулся. Отправившись на поиски, мы нашли его в маленьком, заросшем тиной пруду в глубине сада. Он лежал ничком. На теле не обнаружили никаких признаков насилия, а пруд был не более двух футов глубиной. Поэтому присяжные, принимая во внимание чудачества дяди, сочли причиной его смерти самоубийство. Но я знал, как его пугала самая мысль о смерти, и не мог убедить себя, что он сознательно лишил себя жизни. Как бы то ни было, на этом дело кончилось, и мой отец вступил во владение поместьем и четырнадцатью тысячами фунтов, которые лежали на его текущем счете в банке…

— Простите, — перебил его Холмс. — Ваше сообщение в высшей степени интересно. Назовите, пожалуйста, дату получения вашим дядей письма и дату его предполагаемого самоубийства.

— Письмо пришло десятого марта 1883 года. Он умер через семь недель, в ночь на второе мая.

— Благодарю вас. Пожалуйста, продолжайте.

— Когда отец вступил во владение хоршемской усадьбой, он по моему настоянию тщательно осмотрел чердак. Мы нашли там медную шкатулку. Все ее содержимое было уничтожено. На внутренней стороне крышки была приклеена бумажка с тремя буквами «К» и надписью внизу: «Письма, записи, расписки и реестр». Как мы полагаем, эти слова указывали на содержание бумаг, уничтоженных полковником Опеншо. Кроме этого, на чердаке не было ничего существенного, если не считать множества разрозненных бумаг и записных книжек того времени, когда дядя жил в Америке. Некоторые из них относились ко времени войны и свидетельствовали о том, что дядя хорошо выполнял свой долг и заслужил репутацию храброго солдата. Другие бумаги относились к периоду реконструкции Южных штатов и по большей части касались политики, так как дядя, очевидно, играл большую роль в оппозиции «саквояжникам» — политическим деятелям, присланным с Севера.

Так вот, в начале 1884 года отец поселился в Хоршеме, и до января 1885 года все шло как нельзя лучше. Четвертого января, когда мы сидели за завтраком, отец внезапно вскрикнул от изумления. В одной руке он держал только что вскрытый конверт, а на ладони другой руки — пять сухих апельсиновых зернышек. Он всегда высмеивал мои, как он выражался, небылицы насчет полковника, а теперь, получив такое же послание, очень удивился и встревожился.

«Что бы это могло значить, Джон?» — пробормотал он.

У меня дрогнуло сердце.

«Это три буквы «К», — ответил я.

Отец заглянул внутрь конверта.

«Да, те же самые буквы! — вскричал он. — Но над ними что-то написано».

«Положите бумаги на солнечные часы», — прочитал я, заглянув ему через плечо.

«Какие бумаги? Какие солнечные часы?» — спросил он.

«Солнечные часы в саду, других здесь нет. А бумаги, должно быть, те, которые уничтожены».

«Черт возьми! — сказал он, овладев собой. — Мы живем в цивилизованной стране. Здесь не место подобной чепухе. Откуда это письмо?»

«Из Данди», — ответил я, взглянув на почтовую марку.

«Чья-нибудь нелепая шутка, — сказал он. — Какое мне дело до солнечных часов и каких-то бумаг? Стоит ли обращать внимание на всякий вздор!»

«Я бы заявил в полицию», — сказал я.

«Чтобы меня подняли на смех? И не подумаю».

«Тогда позвольте мне это сделать».

«Ни в коем случае. Я не хочу поднимать шум из-за пустяков».

Уговаривать отца было бесполезно: он был очень упрям. Меня охватили тяжелые предчувствия.

На третий день после получения письма отец поехал навестить своего старого друга майора Фрибоди, который командует одним из фортов Портсдаун-Хилл. Я был рад, что он уехал: мне казалось, что вне дома он подвергается меньшей опасности. Но я ошибся. На второй день после его отъезда я получил от майора телеграмму с просьбой немедленно приехать. Отец свалился в один из глубоких меловых карьеров, которыми изобилует местность, и лежал без чувств, с проломленным черепом. Я поспешил к нему, но он умер, не приходя в сознание. По-видимому, он возвращался из Фэрема в сумерки, а так как местность была ему незнакома и меловые карьеры ничем не огорожены, дознание, не колеблясь, вынесло вердикт: «Смерть от несчастного случая».

Я тщательно изучил обстоятельства его смерти, но не мог обнаружить ничего, что указывало бы на убийство. Отца не ограбили, на его теле не было никаких признаков насилия, дознание не обнаружило никаких следов, на дорогах не было замечено никаких подозрительных лиц. Но нужно ли говорить, что я потерял покой и был почти уверен, что отцу подстроили ловушку.

При таких мрачных обстоятельствах я вступил в права наследства. Вы спросите меня, почему я не отказался от него? Отвечу: я был убежден, что все наши несчастья каким-то образом связаны с давними событиями в жизни моего дяди и что опасность будет угрожать мне, где бы я ни находился.

Мой бедный отец скончался в январе 85-го года; с тех пор прошло два года и восемь месяцев. Все это время я мирно прожил в Хоршеме и начал уже надеяться, что это проклятие не тяготеет над нашей семьей после гибели старшего поколения. Однако я слишком рано успокоился: вчера утром меня постиг такой же удар, какой постиг моего отца.

Молодой человек вынул из жилетного кармана смятый конверт и, повернувшись к столу, высыпал на него пять маленьких сухих зернышек апельсина.

— Вот конверт, — продолжал он. — Почтовый штемпель — Лондон-восточный. Внутри те же слова, которые были в письме, полученном моим отцом: три буквы «К», а затем «Положите бумаги на солнечные часы».

— Что вы предприняли? — спросил Холмс.

— Ничего.

— Ничего?

— По правде говоря, — проговорил он, закрыв лицо тонкими белыми руками, — я почувствовал себя беспомощным, как жалкий кролик, к которому подползает змея. По-видимому, надо мною тяготеет какой-то непреодолимый рок, от которого не спасут никакие предосторожности.

— Что вы говорите! — воскликнул Шерлок Холмс. — Нужно действовать, иначе вы погибли. Только энергичные меры могут вас спасти. Не время предаваться отчаянию.

— Я заявил в полицию.

— Ну и что же?

— Инспектор выслушал мой рассказ с улыбкой. Я убежден, что он считает эти письма чьей-то злой шуткой, а причиной смерти моих родных, как установило дознание, — несчастный случай, никак не связанный с этими предупреждениями.