Николь Апсон - Печаль на двоих

• Название: Печаль на двоих
• Автор: Николь Апсон
• Издательство: Астрель, ВКТ
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-40604-1, 978-5-226-04974-3

В 1903 году две женщины — Амелия Сэч и Энни Уолтерс — были казнены в Лондоне за детоубийство.

Прошло тридцать лет, и Джозефина Тэй решила написать роман о печально знаменитых «губительницах младенцев».

Однако работа по сбору материала внезапно прервалась.

Буквально в двух шагах от элитного лондонского ателье, где собирается весь модный свет, совершено жестокое двойное убийство юной модистки Марджори Бейкер и ее отца Джозефа.

Поначалу Арчи Пенроуз, которому поручено расследование, склоняется к самому простому объяснению случившегося. Но вскоре становится известно, что под именем Джозефа Бейкера скрывался муж детоубийцы Амелии Сэч.

Тогда к делу подключается Джозефина Тэй, которая с самого начала догадывается: ключ к разгадке этого преступления следует искать в прошлом…

---

— Нет-нет, вы не так меня поняли. Дело Финчли привлекло к себе огромное внимание, редкостное даже для серьезного преступления, и если Джозефина довершит задуманное, то воскресит его для еще одного поколения. — Пенроуз хотел ей возразить, но удержался: ему важнее было дослушать рассказ до конца. — Дело вызвало столь бурную общественную реакцию частично оттого, что речь шла об убийстве младенцев, но частично из-за самой Амелии Сэч. Видите ли, она выдавала себя за респектабельную особу, заботившуюся о женщинах, с которыми общество обходилось незаслуженно жестоко. В результате она не только зарабатывала деньги, но и поднялась по социальной лестнице. Но все это оказалось лишь фасадом. В районе, где Амелия жила, ее все прекрасно знали — у нее в Финчли был не один родильный дом — и после казни Сэч для ее близких жить там стало невыносимо. Помимо позорного пятна, была еще и серьезная опасность: матери — из тех, что по неведению отдали Амелии их детей на погибель, — могли прийти и отомстить. Найти человека по фамилии Сэч не так уж и трудно.

— И тогда Джейкоб поменял свое имя на менее приметное. Джейкоб Сэч стал Джозефом Бейкером.

— Верно. Бейкер, кажется, девичья фамилия его матери. В то время шли бесконечные толки о том, участвовал он в делах Амелии или нет, но правды я не знаю. Думаю, кроме него, правду не знает никто. Но после суда он сделал все возможное, чтобы отмежеваться от преступной жены. Он оставил Джейкоба Сэча в Финчли и начал новую жизнь Джозефом Бейкером. В то время это было довольно просто, и он не терял времени даром. Мне кажется, надпись «на продажу» красовалась на их доме уже в день казни.

— И вам все это уже тогда было известно?

— Да.

— Я ни в коей мере не хочу вас обидеть, но неужели вы, обычная тюремная надзирательница, могли все это знать?

Селия не нашла в таком замечании ничего обидного:

— Я и сама, инспектор, считаю, что не очень-то подходила для работы надзирательницы. Я так и не освоила искусство отстраненности, которое, чтобы преуспеть на этой работе, необычайно важно. Я слишком сильно втягивалась в жизнь заключенных, потому и в «Холлоуэе» долго не продержалась. Мне казалось, я могу решить все их проблемы. — Бэннерман грустно улыбнулась. — На самом деле все, что можно сделать для женщин в заключении, это относиться к ним по-человечески и самой не потерять человеческое достоинство. Но так трудно удержаться и не давать им невыполнимых обещаний, особенно тем, кто приговорен к казни, — ты говоришь то, что им хочется услышать, считая, что они все равно не узнают правды. В последние недели жизни Амелии я сидела с ней часами и узнала ее лучше, чем кого-либо из тех, с кем я вместе работала, и лучше большинства членов этого клуба. Когда ценной становится каждая минута, человек говорит лишь о самом важном, а для Амелии этим самым важным была ее дочь. — Увидев выражение его лица, Селия всплеснула руками. — Я знаю, о чем вы думаете: учитывая ее преступления, мои слова звучат более чем странно. Но знаете, из Амелии получилась бы отличная тюремная надзирательница: она обладала поразительной способностью отстраняться от совершенных ею преступлений. Я до сих пор не знаю — почувствовала Амелия мою податливость и воспользовалась ею или просто была в отчаянии и изливала мне душу, но, как бы то ни было, я пообещала ей, что, когда ее не станет, я позабочусь о ее дочери.

— Очень благородно с вашей стороны.

— Вы хотите сказать, очень глупо.

— Справедливее сказать — наивно. Поэтому вы и вступили в контакт с ее мужем?

— Да. Амелия не верила, что он сможет как следует позаботиться о девочке. Правда, ей, видимо, и в голову не приходило, что он вообще ее бросит.

— А почему он все-таки ее бросил?

— Я могу только догадываться, но, мне кажется, девочка уж очень напоминала ему Амелию. Лиззи была точной копией своей матери.

— Для Лиззи уход отца, наверное, был большим ударом.

— Вероятно, но тот, кто собирался начать новую жизнь, скорее всего не мог и представить, что рядом с ним постоянно будет зеркальное отражение образа, от которого он бежал как можно дальше. Однако я его никогда не спрашивала, почему он так поступил, это было не мое дело, и потом, я прекрасно понимала, что уже и без того переступила черту дозволенного.

— Продолжайте, пожалуйста, — подтолкнул инспектор примолкнувшую было Селию.

— Я пошла поговорить с ним за два дня до казни. Это, разумеется, было неофициально: если бы в тюрьме узнали, что я встречаюсь с членом семьи заключенной, меня бы тут же уволили. Но я обещала Амелии, что поговорю с Джейкобом и предложу ему помощь, если он в ней нуждается. Я хотела перед смертью Амелии честно посмотреть ей в глаза и сказать, что выполнила свое обещание. — Селия встала и подошла к окну, выходившему на Генриетта-стрит. — Насколько я помню, в тот день шел снег. Перед Рождеством зима всегда поднимает настроение, а после Рождества почему-то подавляет. Так вот, я нашла их дом и, пока не передумала, постучала в дверь. Когда Джейкоб открыл, то поначалу меня не узнал: он видел меня не раз, навещая в тюрьме свою жену, но в другой обстановке люди и выглядят по-иному. И Джейкоб принял меня за репортера: после ареста Амелии вокруг дома все время вертелся кто-то из прессы. В конце концов он впустил меня в дом, а там все выглядело так опустошенно и тоскливо — я такого ни до, ни после никогда больше не видела. Пока мы шли на кухню, я заметила, что в комнатах — одни голые стены. И Лиззи нигде не было видно. К тому времени Джейкоб уже пил беспробудно. Во дворе стоял ящик, битком набитый пустыми бутылками. — Селия, погрузившись в воспоминания, тяжело вздохнула и откинулась на спинку стула. — Короче говоря, я объяснила ему, зачем пришла, и спросила, могу ли я чем-нибудь помочь ему с Лиззи. Не задумавшись ни на секунду, он сказал мне, что если я действительно хочу ему помочь, то должна забрать у него Лиззи, и чем скорее, тем лучше.

— Это, наверное, поставило вас в чрезвычайно сложное положение.

— Конечно. Как я могла вернуться и рассказать Амелии, что ее дочь вот-вот потеряет не только мать, но и отца? Однако я теперь своими глазами увидела, что девочке в этом доме лучше не находиться.

Пенроуз тут же подумал: сколько же раз в жизни Селии Бэннерман приходилось принимать решения за других людей?

— Судя по тому, что я там увидела, Джейкоб явно намеревался спиться и как можно быстрее свести себя в могилу, — продолжала Селия, — и присутствие дочери его ничуть не останавливало. А потом он бросил мне пачку писем, посланных Амелии женщинами, которые хотели взять детей на воспитание.

— А я-то думал, что ее разговоры об усыновлении — сплошная выдумка! — с изумлением воскликнул Пенроуз. — Я-то считал, что она ими только прикрывала свои злодеяния.

— Нет, инспектор. Все не так просто. Не всех детей отдали в семьи на воспитание, но некоторых все же отдали.

— Вы показали эти письма полиции?

Селия посмотрела на него так, как смотрит родитель на ребенка, утверждающего, что феи все же существуют.

— Полиция и без того о них уже знала. По их представлениям, чтобы повесить Амелию, им достаточно было уличить ее в смерти одного ребенка. Те, другие дети, что прошли через ее руки, полицию ничуть не интересовали.

— И что же вы сделали?

— Я сказала Джейкобу, что об этом позабочусь, но что мне нужно на это время. Я взяла у него письма и послала их в одно из детских благотворительных учреждений, сложив в пакет вместе с ними анонимное письмо, в котором описала положение Лиззи. Инспектор, пожалуйста, не смотрите так на меня: я и сама знаю, что зашла слишком далеко. Я знаю, что мне не следовало во все это вмешиваться, но положение было отчаянное, а я так хотела помочь. И что же вы думаете? Не прошло и нескольких дней после казни Амелии, как все было устроено. В дело вмешалась Филида Эшби — она была в попечительском совете того благотворительного заведения, и ребенка отдали ее экономке. Все оформили по закону, и все шло хорошо, по крайней мере до поры до времени: жизнь у Лиззи могла сложиться самым прекрасным образом, если бы никто не стал ворошить ее прошлое. Я не знаю, что вы успели услышать из нашего разговора с леди Эшби, но я по-прежнему считаю, что она не должна была влезать в дела, в которых ничего не смыслила.

— Но ведь вы сказали, что совершили ошибку двадцать лет назад — не тридцать.

— Имея в виду, что я виновата в том, что случилось впоследствии, а не в том, что случилось вначале? Да, так оно, видно, и есть. Я гордилась тем, что знала, когда мои ученицы нуждаются в помощи, но оказалось — это вовсе не так. Было бы ужасно, если бы трагедия случилась с любой из моих учениц, но всего ужаснее то, что она случилась с Элизабет. У меня было чувство, что я предала обеих: и Элизабет, и Амелию.

Пенроуз уже не в первый раз отметил, что Селия Бэннерман говорит об Амелии скорее как о приятельнице, а не как о заключенной, но сейчас ему было не до этого — хотелось услышать продолжение рассказа.