Аркадий Кудря - Кустодиев

• Название: Кустодиев
• Автор: Аркадий Кудря
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-235-02781-7

Творчество этого художника широко известно всякому, кто хоть немного разбирается в живописи. Однако не каждый знает, что жизнь Кустодиева, пришедшаяся на переломные для России времена, была омрачена тяжелой болезнью. Он мужественно боролся с недугом и наперекор судьбе воспевал в своем творчестве радость жизни. Впервые публикуемые в книге архивные материалы позволяют значительно шире показать отношения Кустодиева с родными и друзьями, прояснить его политические симпатии и антипатии, углубить представление о том, что писали о нем современники и что ценил в собственном творчестве сам художник.

---

Газета «Речь» 29 марта 1913 года упомянула о двух событиях, связанных с именем Кустодиева. Во-первых, было сказано, что Б. М. Кустодиев заканчивает портрет августейшего президента Академии художеств великой княгини Марии Павловны и, согласно постановлению общего собрания академии, портрет будет висеть в конференц-зале Академии художеств.

Второе же сообщение газеты гласило, что Б. М. Кустодиев начал писать картину под названием «Бал в Дворянском собрании в присутствии Высочайших особ». «На картине, размер которой займет свыше 3 аршин, будет помещено около 50 портретов. С этой целью художником уже написаны эскизы портретов председателя Совета министров В. Н. Коковцова, Н. С. Таганцева, предводителя дворянства Сомова и др. Картина эта, по всей вероятности, появится на ближайшей выставке “Мира искусства”»[270].

Если продолжить перечень эскизов, выполненных к этой картине, можно добавить, что Кустодиев написал этюд зала Дворянского собрания в Петербурге, портрет Е. Г. Шварца и не только портрет В. Н. Коковцова, но и его супругу А. Ф. Коковцову. Вероятно, он все же испытывал угрызения совести, что когда-то, в 1906 году, изобразил Коковцова, в то время министра финансов, в шаржированном виде для журнала «Адская почта».

Надо полагать, что, сделав ряд предварительных этюдов к картине на тему бала «в присутствии Высочайших особ», Борис Михайлович все же вовремя одумался. Фактически он взваливал на свои плечи задачу, сопоставимую по сложности с «Торжественным заседанием Государственного совета…». Но там над полотном работали трое художников, а теперь он будет один. Там можно было сходить в Мариинский дворец, где, по достигнутой с Репиным договоренности, регулярно позировали члены Государственного совета. А теперь каждую высокопоставленную «модель» надо уговаривать позировать поодиночке. Наконец, в том полотне господствовала статика, а здесь, на балу, должны быть движение, танцы, динамика. И ради чего, спрашивается, предпринимать этот сизифов труд? Чтобы показать весь блеск высшего света, их роскошные туалеты, их тягу к развлечениям? Это, пожалуй, и без картины известно.

Словом, трезво все обдумав, Борис Михайлович от исполнения этой картины отказался. Его теперь в значительно большей мере влекли иные проекты, о чем и написал В.В. Лужскому 22 марта: «Все время занят всякими посторонними работами, которые кончаю через неделю. Кончу, засяду за “Воеводу”, чтобы к Вашему приезду подготовить первую картину»[271].

Несмотря на уверения швейцарского доктора Ролье, обещавшего полное выздоровление, рука временами начинает ныть, и приходится снова и снова консультироваться с петербургскими врачами. Они советуют дать руке отдых, временно воздержаться от работы. Очень полезны могут быть морские ванны, например, где-нибудь на юге Франции. Кто-то из друзей подсказал отправиться в местечко Жуан ле Пэн недалеко от Канн: там, мол, и море и солнце те же самые, но цены весьма умеренные и можно ехать всей семьей.

Жена и дети в восторге. Наконец-то проведут все лето вместе, да еще в Европе, на морском побережье!

В середине мая 1913 года, после недолгой остановки в Берлине, семейство Кустодиевых прибыло в Милан. Борис Михайлович бродит по залам галереи Брера, любуется полотнами знаменитых художников. Работая в начале года в Москве над портретом Н. К. фон Мекка, он получил от председателя правления Московско-Казанской железной дороги заказ на роспись плафона здания Казанского вокзала. И вот теперь Кустодиев находит, что при создании эскизов плафона у великих итальянцев есть чему поучиться в композиционном плане.

В двадцатых числах мая Кустодиевы добрались до Жуан ле Пэна и неплохо устроились в семейном пансионате. Через десять дней в Петербург, Ф. Ф. Нотгафту, Борис Михайлович пишет, что чувствует себя прекрасно, но отчаянно скучает по работе. Ездили в близлежащий городок Антибы, «совсем итальянский», и там задумал он кое-что зарисовать.

С юга Франции летит открытка и в Англию, к отдыхающему там Лужскому: «Здесь чудесное море, солнышко не очень жаркое… Купаемся, я лежу на солнышке и от безделья почти что превратился в какую-то амфибию»[272].

Ирина Кустодиева с нежностью вспоминала об этих днях на побережье Средиземного моря — вот отец, заметив с мола морскую звезду, ныряет за ней, и она с братом с восторгом рассматривают принесенный из моря трофей. Вот они бродят под пиниями после заката солнца, а над головами проносятся летучие мыши. Вот едут в Ниццу, где посещают могилу Герцена на местном кладбище.

В середине сентября, по пути домой, на десять дней остановились в Генуе. Затем отправляются в Венецию. Бродят по церквям, все вместе любуются полотнами Тинторетто Веронезе, Тициана… Кустодиев наблюдает, изучает, сравнивает и — делает неожиданный вывод: «Наши старые церкви красотой своей за душу берут, а здесь театральная красота, театральный блеск!»[273]

Из Италии направились в Берлин: Борису Михайловичу посоветовали показаться знаменитому нейрохирургу профессору Оппенгейму. Профессор тщательно обследовал больного и вынес поразивший Кустодиева вердикт: «У вас никогда никакого костного туберкулеза не было. Снимите корсет. У вас заболевание спинного мозга, видимо, опухоль в нем, нужна операция. Отвезите детей домой и возвращайтесь в Берлин в клинику…»[274]

Выходит, швейцарец Ролье морочил ему голову, поставив неправильный диагноз? И для чего было томиться девять месяцев в Лейзене?!

Отдых на морском курорте не очень-то помог Борису Михайловичу. В Петербурге боли усилились. Работать в таком состоянии он не может. В необходимости операции, несмотря на ее риск, он уже не сомневается.

О настроении его в то время можно судить из письма В. В. Лужскому: «Завидую всем вам, что много работаете — ведь работать для любимого дела, хотя бы даже уставать на нем, “выбиваться из сил”, все-таки большая радость, в этой повышенной нервной атмосфере очень много настоящего искусства… Я тоже жду не дождусь, когда через месяц освобожусь от этой “кары небесной”, чтобы вовсю пуститься работать»[275].

Ему очень не хочется, чтобы слух об обострении его болезни вновь распространялся по Москве и Петербургу: «Только ради Бога, Василий Васильевич, не говорите о моей болезни никому — а напротив, что я здоров, а главное, весел, впрочем, это правда, несмотря на ужасные боли, — я сам удивляюсь на свою жизнеспособность и даже жизнерадостность. Уж очень люблю, видно, “жить”!!»[276]

Глава XVII. БЕРЛИН: ОПЕРАЦИЯ НА ПОЗВОНОЧНИКЕ

Решившись на операцию, Борис Михайлович в сопровождении Юлии Евстафьевны в ноябре 1913 года возвращается в Берлин. Дети оставлены в Петербурге под присмотром Кастальских — сестры Кустодиева, Александры Михайловны, и ее мужа Василия Александровича. Из Берлина Борис Михайлович пишет Ф. Ф. Нотгафту: «Были вчера второй раз у Оппенгейма, и он направил меня в West-Sanatorium, где должен я лечиться. Завтра или послезавтра там с Краузе будет смотреть еще раз меня и назначит день операции, которая и будет сделана в продолжение этой недели. Итак, ставлю, можно сказать, все на карту — конечно, это большой риск, но это все-таки единственный возможный выход. Чувствую себя очень хорошо и как-то совсем не волнуюсь…»

Далее упоминает, что был в выставочном зале «у Кассарера» и любовался чудесными полотнами Дега и Сезанна. «Вашу книгу об импрессионистах прочел всю сразу»[277].

И вот — операция. Продолжалась она четыре часа под общим наркозом. Опухоль найдена и удалена, однако врач предупредил, что возможны рецидивы болезни и через год-два операцию придется повторить.

Следующее письмо Ф. Ф. Нотгафту написано уже под диктовку мужа Юлией Евстафьевной, а Борис Михайлович смог лишь расписаться: «Если бы знали, как я рад был получить Ваше письмо, которого так давно дожидался. Лежать всему разрезанному, с ужаснейшими болями и не иметь ни одной весточки от Друга было бы прискорбно. Но теперь вполне вознагражден Вашим хорошим душевным письмом. Как раз сегодня первый раз, что мог прочитать письмо сам. Рене Ивановна пусть не сердится, что я пока еще не могу продолжать ее портрета, приеду, напишу Целую галерею с нее…

Клара Адольфовна и Елизавета Федоровна бывают у нас каждый день… добры и любезны…»[278]

Упоминавшиеся в письме посетительницы — это мать и сестра Ф. ф. Нотгафта.

Об операции, которой подвергся муж, Юлия Евстафьевна сочла необходимым известить и В. В. Лужского: «Пишу Вам, чтобы дать весточку о муже. Ему сделали 12-го утром Серьезную операцию. Вскрыли два первых грудных позвонка и найдено скопление жидкости, как и предполагал проф.

Оппенгейм, под оболочкой мозга. Сделана операция доктором Краузе в присутствии проф. Оппенгейма. Прошла она благополучно, и сейчас все идет хорошо, доктора довольны. Конечно, он еще страдает, и надо еще время, чтобы все зажило, но наркоз он перенес хорошо… Руки и пальцы у него двигаются, так что надеюсь, все придет в порядок. Шлет Вам свой привет»[279].