Василина Орлова - Больная

• Название: Больная
• Автор: Василина Орлова
• Издательство: Опубликовано в журнале: «Новый Мир» 2009, №3
• Жанр: Современная проза

В третьем номере «Нового мира» за этот год вышел роман «Больная» прозаика и критика Василины Орловой. Ещё до появления романа в печати Орлова в своих интервью не раз упоминала о работе над произведением, в котором затрагивается тема человеческого безумия. Этот интерес она называет естественным, «ведь речь идёт о таких состояниях сознания, которые всегда сопровождают человека, особенно если ему кажется, что он далёк от них как никогда». В «Больной» как раз предпринята попытка сублимировать и интерпретировать эту проблему глазами главной героини.

---

Торжественный строгий хор.

— В общем, это нестрашно, — сказала я и посмотрела на цветок. Он рос на клумбе. — Мне совершенно нестрашно.

Луч в окно.

— Я рад.

Высокий свод.

— Ну тогда будем считать, что ты приходил, чтобы я могла сказать тебе, что я тебя прощаю. А ты — прощаешь меня?

Холодный храм.

Он рассмеялся:

— Прощаешь? Ты? Меня? Боже мой, ну ты даешь!.. А за что ты меня прощаешь?

12

Было не больно. Встать из пепла. Может быть, сигаретного.

Я знала, что я несправедлива к Сергею. Что мои упования пустячны, ни на чем не основаны, ни на что реальное не рассчитаны.

Инна пришла и принесла яблоко.

— Не бойся, я вымыла его хозяйственным мылом.

— Как же его теперь есть… Когда пахнет мылом, да еще — хозяйственным?

— Зато нет бактерий.

Заглянула Нюра, на нее замахали руками.

— Куда прешь, рожа?

— А ей сказать…

— Что — сказать?

— Сказать. Все живы.

— Все — да не все!..

— Если ты будешь такая мрачная, — сказала Прасковья Федоровна, — то тебя опять вечером переведут в первую палату.

— Да не трогайте ее, у девчонки горе.

— Здесь у всех горе, Наталья Валерьевна, как вы не понимаете. Погоревать тут не дадут никому — вкатят дозу, и глаза закатились.

В светлой палате было очень тихо. И надо взять себя в руки, но я, по-моему, не могу. Не получится.

— Дали бы ей какую-нибудь таблетку!

— Да какую уже таблетку, уже все дали, что могли.

— Валерьянку.

— Ха-ха. Мы не держим тут валерьянки. Это строгое отделение, милые мои.

— Надо ее переводить.

— Не надо, оставьте ее, нам не страшно.

— Вам не страшно, а мне лично страшно.

— А в первой палате, что — не люди? Какая разница?

— Люди, но те люди не соображают ничего.

— Родители не могут забрать ее отсюда?

— Куда заберешь — она в таком состоянии.

— Господи, да сделайте что-нибудь. Отпустите ее, пусть умрет, раз ей так хочется.

— Это дурдом, здесь никто не умирает — всех откачивают.

— Ладно. Пойдем, Елена. Бери свои вещи.

Я поднялась. Любое движение все же лучше. Может, наконец, не надо уже будет ничего чувствовать или думать.

— Вы понимаете, у нее умер муж…

— Дуры бабы. И вы ей поверили? Жив он, здоров. Да и не муж он ей, и мужем никогда не был — и слава Богу, а был бы, так она уже давно сидела бы тут, с вами.

— А чего она так расстраивается, если он жив?

— Вот — спроси ее! Совсем ума решилась. Запустила себя, не борется уже совсем.

— Отборолась.

— Ша, кликуши. Пока никто не умер. Постель свою собери, у меня новой нет для вас всех тут!..

Сняла наволочку и пододеяльник, свернула, как пришлось, простынь. Короткий темный путь по коридору я уже проходила много раз, но, видно, так и не прошла, как следует.

— Укольчик не забудьте ей поставить.

— Да уж не забудем… Тебе укольчик сделать?

— Только чтоб уже совсем ничего-приничего, — сказала я.

— А и не будет, милая, ничего и не будет.

Я вернулась на кровать со знакомым дырявым матрасом, в угол. Милаида Васильевна вытаскивала из глотки существа, чьего имени я не запомнила, свернутый в жгут конец одеяла, который та заглатывала.

— Ложись.

— Я уже лежу. Давно.

— Чего ты не ешь-то ничего?

— Почему ничего?

— Ты второй день уже не ешь.

— Да это как бы не я.

— Не я! А кто?

— Не знаю.

— Ясно. Ничего, бывает. Терпи.

Нюра всунулась в первую палату, отсюда обычно ее не гнали.

— Просто на нее бес уныния напал, — сказала поучительно.

— Ах, да замолчи ты! — воскликнула Милаида Васильевна. — Я сама сейчас на тебя нападу!..

Она и вправду разозлилась, рассвирипела. Бледная тень Нюры растворилась в коридоре. Потом — когда-нибудь — они меня выпустят. Они же не могут держать меня здесь вечно. Ведь я здорова. Им это даже невыгодно: корми ее, пои.

— Иванова, тебе укол сделали?

— Да сделали уже, всё.

— Врет она! Не делали ей!

— Так, Иванова, вставай, марш в процедурный!..

И сестра рывком за руку подняла меня с железной кровати.

Железная кровать с шишечками. Груда подушек, белый тюль. За окном мыкнула корова, раздалась звонкая птичья перекличка, рассыпалась серебряными монетами. И Арсений спросил:

— А ты читала Пушкина? Вот это:

Для берегов отчизны дальной
Ты покидала край чужой…

— Какой еще край?.. — вскидывается сестра. — Что ты мелешь!..

Из края мрачного изгнанья
Ты в край иной меня звала.

— А ты почему такой бледный?.. — спросила я.

Но там, увы, где неба своды
Сияют в блеске голубом,
Где тень олив легла на воды,
Заснула ты последним сном.

— Не уходи, ладно? Я не сплю, а в процедурный, вернусь, сейчас. Ты только подожди меня еще немного. Осталось немного — совсем.

— Так, ждать тебя еще, Иванова! Прекратила!..

Твоя краса, твои страданья
Исчезли в урне гробовой —
А с ними поцелуй свиданья…
Но жду его; он за тобой…

— Нет, нельзя, — говорю я. — Ничего ты не дождешься. Я обещала не тебе.

— Уже все равно, — отвечает он.

И лица его я не вижу.

Эпилог

C: \Documents and Settings\Иванова\Мои документы\Valentina\Vademecum

Version2.doc

Она оторвалась от яркого компьютерного экрана и вгляделась в теплый сумрак комнаты. Два окна выходят на березовый перелесок. Ветер раскачивает деревья так сильно, что кажется: они ходят. Точнее, толкутся на одном месте, не решаясь сделать несколько шагов. Деревья неестественно оживлены по сравнению с комнатой, где стоят на своем месте кровать, стулья, стол, на столе — чашки, стеклянная банка с растворимым кофе, прямоугольный пакет молока.

Здесь она уже давно разговаривает сама с собой. Молча. Разговор течет на экране, нет соглядатаев. Их так и не будет: очень скоро компьютер перегорит. Пиксели на экране, которые складывались в черные буквы, перегруппируются в квадратики. Заставить квадратики разложиться на буквы и снова отобразить однажды забытую информацию не получится.

Она вряд ли станет сожалеть об этом.

Валентина выключила компьютер, встала из-за стола.

Взяла с полки у зеркала тускло поблескивающую полоску ключа, надела туфли, подцепила с вешалки сумочку. На дворе уже тепло. Даже на лестничной клетке сквозь стекло солнце греет перила, а если прошлепать босиком, то, наверное, и ступеньки.

Валентина шагает по направлению к метро, и мир будто двигается вместе с ней и вокруг нее, показывая себя с разных сторон. Вот у киоска с мороженым мамаша покупает пацану сладкую палочку эскимо — эскимо называется почему-то «Награда».

Бабуля, поправляя берет, другой рукой придерживает тележку на колесиках — металлические ручки тележки потускнели от вечного соприкосновения с человеческой ладонью, но они отражают деревья, небо, асфальт, автомобили, только вытянутыми до неузнаваемости, состоящей из одних цветных промельков.

Собака, припадая на одну лапу, ковыляет к магазину «Пятерочка» — ее правая передняя лапа вспухла и сочится кровью.

Солнце то скрывается за рваными облаками, то снова блестит, проявляя и гася прозрачные цветные тени.

Пролетает над «зеброй», качнувшись, крупный тяжелый автомобиль. Обдает горячим автомобильным дыханием, запахом разогретого железа.

Ветер доносит полынный дух степи.