Кристина Рой - Работник

• Название: Работник
• Автор: Кристина Рой
• Жанр: Религия

Кристина Рой родилась в семье евангелического пастора в г. Стара Тура. В своём родном городе в 1897 году она совместно со своей сестрой Марией основала общество терпимости «Голубой крест» и диаконический центр, целью которых было моральное преобразование общества, помощь тем, кто находится в алкогольной зависимости, поднятие морального уровня населения. Позже она основала приют для беспризорных детей и сирот. В 1911 году основала небольшую амбулаторную больницу, в1926 году — сиротский дом, а в 1933 году — дом престарелых. Свою писательскую деятельность начала с небольших рассказов. Затем писала новеллы, романы, другие крупные произведения. Многие из её рассказов издавались в словацких журналах. Кристина написала более 80 произведений, часть из которых до сих пор не изданы. Также Кристина писала тексты христианских песен, девяносто пять из которых были изданы в сборнике «Сионские песни». Некоторые из них впоследствии были переведены на русский язык и вошли в сборник «Песнь Возрождения». С 1925 года издавала журнал «Вечерница».

---

Я понимал, что старого Давида, претерпевшего столько обид и горечи в жизни, скоро не возьмёшь и что, если прийти к нему и сказать о завещании его внука, он или не поверит, или не захочет даже слушать меня: Давид ведь был еврей, а его внук умер христианином. Дело обещало быть долгим.

Чтобы быть к старику как можно ближе, я нанялся к Ондрачику в работники и молил Бога, чтобы Он дал мне силы обратить сердце старого еврея ко Христу. Вышло очень удачно. Простой работник не вызывал подозрения в еврее. Только сразу ведь уважение и доверие человека нельзя завоевать, нужно время, а я боялся, чтобы зять Ондрачика, вернувшийся домой из Пенсильвании, не узнал меня. К счастью, он меня не узнал. При нашей первой встрече у меня была борода, да и платье на мне было иное — я не был одет работником.

Вечером, в день свадьбы у Петрачей, я хотел было тебе всё рассказать, но не удалось. Тогда я решил ещё остаться в Градове до тех пор, пока не услышу из уст деда моего друга, что он нашёл Христа Мессию и принял его как своего Спасителя. Теперь я всё сказал и благодарю моего Господа за то, что Он дал мне силы выполнить моё обещание, а также за то, что я не напрасно пробыл здесь два года. Теперь я могу спокойно уйти отсюда: поручение вашего внука исполнено.

Мефодий поднялся. Поднялся и старый Давид, поражённый услышанным рассказом. Он, как во сне, пошёл за молодым другом в дом. Войдя в дом, Мефодий запер дверь, зажёг свечу и из бокового кармана на груди достал дорогие для старика фотографии. То были портреты горько оплакиваемых им дочери, её мужа, Соколова, и чудный портрет внука, самоё лицо которого говорило о светлой душе.

— Вот, мой дорогой сосед, ваши сокровища, а вот ещё, пожалуй, более дорогое — Новый Завет, книга, с которой Рувим проповедовал Христа. Читайте его. Прочтите всё до конца, и завтра, если Богу будет угодно и если мы будем живы, я приду опять к вам и помогу вам решить те вопросы, которые ночью за чтением у вас могут возникнуть.

Мефодий пошёл домой, а старик остался один со своими сокровищами и со своим Богом, неизмеримую любовь Которого он только сегодня впервые познал полностью.

На другой день, рано утром, Мефодий с Андреем поехали в лес за дровами. Они повалили громадный дуб и вернулись домой почти к вечеру. Оба были усталые и голодные, поели и легли спать. Наутро, едва только стали собираться к завтраку, Ондрачик встретил в саду работника и сказал ему:

— Послушай, вчера тут был у нас старый Давид и рассказывал такие удивительные вещи, что я отказываюсь верить.

— Почему отказываетесь верить? — весело улыбнулся Мефодий.

— Да разве это правда, что ты будто бы только ради старого еврея явился сюда, в Градово?

— Да, ради него.

— Быть не может! — удивлялся подошедший зять Ондрачика.

— А разве ты и теперь не можешь узнать меня? — всё также весело улыбаясь, спросил Мефодий.

— Узнать?.. Тебя?..

— Ну да, меня. Помнишь ли ты молодого человека, который был у тебя в Пенсильвании, в Америке, и расспрашивал тебя о твоей деревне и о старом Давиде?

— Ах ты, Боже мой! — всплеснул руками молодой крестьянин. — Теперь я всё понимаю: недаром ты мне всё время кого-то напоминал. Но ведь ты тогда носил бороду, да и платье на тебе было нарядное, а сейчас?..

— Что ж, разве сейчас я не нравлюсь тебе? ~ рассмеялся Мефодий.

— Постой! — перебил Ондрачик. — Тогда, если правда, что говорил тут старый Давид, ты раньше никогда не был в работниках и тебе не было нужды в крестьянской работе?

— Это верно. Я получил от родителей большое наследство, и я вполне обеспечен.

— Как же ты тогда мог среди нас жить и так унизить себя ради еврея?

— Нет ничего удивительного!.. Я знаю одного Сына Царя царей, Которого знаете и вы, Который оставил престол и венец и не два года, а целых 33 года служил нам из любви в унижении. После этого разве может быть речь о двух годах моей службы одному человеку? Кроме того, мне так хорошо было здесь у вас, вы все любили меня, и я думаю, что и я был вам небесполезен. Кто знает, что ещё ждёт меня в жизни? Работником, может быть, действительно более не буду, но одно знаю, что два года, прожитые мною у вас в работниках, будут навсегда счастливейшими годами моей жизни.

Приветливое и улыбающееся лицо работника сделалось серьёзным, и они не стали более говорить об этом; их позвали завтракать. За завтраком разговор шёл о Дорке и Самко, как они заживут в новом доме.

Глава 8

Опять был воскресный полдень. Осенний туман спускался на горы и долины, листья опадали. В дубовом лесу, на том самом месте, где Мефодий рассказывал, как ласточки собираются и летят домой, и где дети тесной толпой окружали своего «дядю», сидел Самко, но на этот раз один. Мефодия не было в Градове, и дети уж не кричали более: «Дядя Мефодий, дядя Мефодий!» Мефодий ушёл. Кончил свою службу у Ондрачика, построил дом, относительно которого теперь стало известно, что он и не строил его для себя вовсе, а только для того, чтобы показать град овцам, как нужно и можно строить удобные дома, а затем исчез. Исчез так же внезапно, как и явился сюда. Держать его никто не мог, он был нездешний.

Самко опустил голову на руки и, благо никто не видел, горько плакал (в который уже раз!) о своём товарище. Он знал, что другого такого ему уж не найти. Кто бы мог подумать, что за какие-нибудь два года всё так переменится?! Как были теперь все счастливы у Петрачей: и старики, и сестры, и зять, и он, Самко, с Доркой в прекрасном доме Мефодия. А возрождённая семья бывшего горького пьяницы Подгайского! А дом Ондрачика, где все славят Бога каждым своим словом, каждым делом, всей своей жизнью! Кто всё это сделал? Работник Ондрачика.

«Да, это был действительно работник, — думал Самко, — только не просто Ондрачика работник, а работник Божий. И сколько ещё Божьей работы ждёт своих работников!"

Самко оглянулся и вспомнил: вот здесь они сидели с Мефодием, вот здесь он рассказывал о ласточках. Сам Мефодий улетел в более тёплые страны. Только назад уж более в гнездо, которое он построил, он не вернётся. Соседи знали, что дом «на болоте», как они прозвали его, был выстроен Для старого Давида на деньги, оставленные ему внуком. Давид будет там на покое доживать свой век: внук завещал ему достаточные средства.

Мефодий хорошо придумал, чтобы Самко и Дорка жили в доме Давида: он не был бы один и они могли ухаживать за ним. Но старый Давид этого не захотел. Его томило желание видеть могилы дочери, зятя и внука и быть погребенным подле них, чтобы, если хоть не при жизни, то после смерти находиться рядом.

Так толковали в деревне. Но Самко полагал иначе. Он знал, что старик умер бы, если бы должен был расстаться с Мефодием. Самко не удивился этому, он понимал это. Он часто и сам думал, что не будь у него родителей и любимой жены, и он пошел бы за своим другом.

Теперь же Петрачи вместе с Ондрачиками купили у Давида дом для детей. Старик продал им всё почти за полцены, а старую хижину подарил старухе, матери Мартына, чтобы она освободила место у Подгайских, где было очень уж тесно от детей. Порядком — таки их там набралось.

Старик Давид собрался в путь. Его провожали всей деревней и напутствовали благословениями.

— Если увидишь где Мефодия, кланяйся ему, — говорили градовцы. — Скажи, что мы помним его.

Помним. Но долго ли? Будут лт градовцы и впредь помнить работника Ондрачика? Кто знает.

Имя, может быть, и забудется. Но будут помнить, и один другому передавать, как однажды явился некий работник и изменил всю их жизнь. Он сам изчезнет из памяти, но не исчезнут из их жизни свет правды и тепло любви, которые он заронил здесь.