Валентин Рыбин - Разбег

• Название: Разбег
• Автор: Валентин Рыбин
• Издательство: Туркменистан
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1984
• ISBN: Р 470254200-031-80-84

В новом романе писатель лауреат Госпремии ТССР им. Махтумкули В. Рыбин рассказывает о жизни Туркменистана с 1924 по 1945 год — время строительства социализма, первых довоенных пятилеток и периода Отечественной войны. Через трудные испытания проходят герои романа — братья Каюмовы — Ратх и Аман. Тесно переплетаются с их судьбой в судьбы красных командиров — Ивана Иргизова, Василия Чепурного, Сергея Морозова.

Роман написан на основе подлинных событий.

---

— Есть кто-нибудь здесь? — позвал Аман.

Наступила тишина — и у порога появилась молодая женщина в траурном платье. Мальчик, лет пяти, держась за подол платья женщины, боязливо спрятался за ее спиной.

— Вы, наверное, и есть Назима? — спросил Аман.

— Да, это я… А вам — что…

— Мы — родители Акмурада…

У Назимы дрогнули губы и из груди вырвался всхлип. В следующую секунду она бросилась в объятия Галии-ханум и обе женщины заплакали в голос. Аман содрогнулся от этого горестного, полного боли и отчаяния плача. Взял на руки перепуганного и тоже заплакавшего ребенка, принялся гладить его по голове. Но постепенно плач стал утихать, женщины заговорили между собой, и Аман облегченно вздохнул: понял, что вместе со слезами с сердца Галии свалился тот тяжкий ком, который мешал ей сосредоточиться и разжать губы, чтобы выплакать невосполнимую боль утраты.

XXII

Ратх Каюмов возвращался из Пятигорска самолетом. Темно-зеленый, краснозвездный «ЛИ-2» летел вдоль западного берега Каспия — слева за иллюминатором синело море, справа — тянулись отроги Кавказских гор и залитые солнцем, зеленые долины. Ратх почти полгода пролежал в госпитале, после тяжелой контузии и ранения. В болгарском городке, на железнодорожной станции во время ожесточенного боя взорвался вагон, начиненный взрывчаткой и боеприпасами. Не менее сотни солдат полка погибли при этом взрыве. Погибло два офицера, а Ратха Каюмова — начальника полкового штаба, ранило и контузило. В медсанбат его привезли с раздробленной левой ногой, с залитым кровью лицом. Здесь же в медсанбате ему ампутировали ногу и выскоблили из глазницы то, что можно было назвать остатками глаза. Во время операции и после Ратх судорожно двигал челюстями и не мог произнести членораздельно ни одного слова. Вскоре выяснилось — он тяжело контужен. С санитарным поездом его отправили в глубокий тыл, в Пятигорск — здесь он и выздоравливал целых полгода. Здесь ему изготовили на ногу протез и снабдили клюшкой с резиновой рукояткой. Здесь закрыли его глазницу черной повязкой. И речь восстанавливал он здесь. В общем-то восстановил ее, только заикался. Угнетали его поначалу протез, костыль, и повязка на глазу, как у пирата, но свыкся с ними. А позже обнаружил более тяжкий недуг: стоило Ратху разволноваться, как губы у него выходили из повиновения и начинали кривиться в улыбке. Впервые он обратил внимание на эту непроизвольную улыбку, когда читал письмо от жены. Узнав о том, что он на излечении в пятигорском госпитале, она спрашивала — как тяжела его рана, не приехать ли ей? Вот тогда, разволновавшись, он долго не мог совладать с пляшущими движениями губ и подрагиванием челюсти. Потом это повторялось не раз — при чтении писем, при спорах с товарищами по палате. Жутко Ратху было от того, что губы начинали улыбаться невпопад — как раз в то время, когда он начинал раздражаться или проявлял искренний интерес к собеседнику. Сердце его охватывала жуть, брови хмурились, а губы растягивались в улыбке. Улыбка невпопад — демоническая улыбка Ратха смущала его товарищей или вызывала удивление, и он махал рукой и покидал компанию.

В последние дни своего нахождения в госпитале Ратх только тем и занимался, что тренировал волю. Перед тем как заговорить с кем-то, он собирал усилием воли нервы, словно растрепанные нити в клубок, и начинал беседу. Если ему удавалось не сорваться, не впасть в волнение, он начинал тихо торжествовать. Но беда в том, что и эта тихая радость порой вызывала конвульсию губ.

Победа над самим собой у него началась с того, что он отчитал жену, после прочтения ее письма, за ненужные сентименты. «Ничего со мной страшного не случилось, — написал он ей. — Судьба моя — куда менее трагична, чем у Иргизовых и Акмурада. Если бжены бросали работу и ехали к своим искалеченным мужьям в госпитали, то, уверяю тебя, тыл бы ослаб непременно. Со мной произошло то, что и с десятками и сотнями тысяч солдат и офицеров. Я потерял ногу и глаз — только и всего. Но я научился смотреть в лицо смерти с улыбкой. Я стал, как самый вежливый японский слуга, который сообщает правду своему хозяину, как бы она ни была горька, — только с улыбкой…» Конечно, это была ирония над самим собой, но она зарядила Ратха надеждой, что при встрече с ним Тамара Яновна не будет разоружена, а примет его, уже свыкшись с мыслью о тяжелом ранении и контузии.

Написав ей письмо, он все же побаивался, а вдруг она приедет в Пятигорск? А вдруг, как тогда, в шестнадцатом, в первую империалистическую, когда он едва живой добрался из пинских болот до Москвы, с сабельным шрамом на щеке? Тогда она, ухаживая за ним — больным и беспомощным, стонала вместе с ним и плакала слезами растерянной девочки. Впрочем, тогда она была молодой.

Ответ от жены пришел примерно через месяц. И не было в нем, в этом ответном письме, ни жалости, ни сентиментов — была лишь трезвая оценка состояния изувеченного мужа:

«Ратх, дорогой мой муженек, ты по-прежнему бравируешь, как в далекой юности, пытаешься казаться другим, нежели есть на самом деле. Но зачем? Разве можно «провести» пожилую, умудренную опытом жизни женщину? К тому же не просто женщину, а женщину-врача, которая излечила за годы войны столько раненых и видела столько человеческих недугов! Не надо никакого артистизма — я все прекрасно понимаю, и готовить меня к встрече с тобой совершенно нет никакой необходимости…»

Дальше Тамара Яновна рассказывала о переменах в жизни сына. Юру сразу после окончания войны перевели в Ашхабад, теперь он работает инструктором промышленного отдела в ЦК, Таня в управлении геологии…

До того, как выписаться из госпиталя, он получил еще несколько писем от жены и сына, знал обо всех новостях, которые интересовали его. И вот сейчас, когда грузный «ЛИ-2», поднявшись из Минеральных Вод, летел дагестанским побережьем вдоль Каспия, Ратх мысленно уже перенесся в Туркмению, в Ашхабад, и все существо его было заполнено воспоминаниями о близких ему людях.

Ратх думал о сыне, который, казалось, без особого труда поднялся до «начальствующих высот» — не горячась и ни с кем не вздоря. Конечно, как и многие тыловики, рвался он на фронт, поскольку стеснялся, находясь в тылу, смотреть в глаза фронтовикам, которых ехало через Красноводск предостаточно. Сын без особого труда, словно стыдясь, что уж коли остался в тылу, то надо трудиться, как все, и не отставать от других, поставил со своей ротой и собранной в окрестных аулах допризывной молодежью портовые краны и заводские крекинги, наладил работу в озокеритовых карьерах Челекена. Позднее, когда Ратх уже был на фронте, Юра вновь занялся нефтью, но уже не в ролиинженера по бурению скважин, а в роли организатора производства нефти. Соответственно, и должность у него стала другой — инструктор обкома. Под его началом центр бурения был перемещен из Центрального Небит-Дага на западные участки, к Каспию, проведена новая гравийная дорога от города к Вышке и водопровод — от Казанджика. Но самое главное — нефтепровод. Он протянулся по барханам, по дну залива к нефтехранилищам Красноводска. После ввода его в эксплуатацию и решилась дальнейшая судьба сына — перевели его в промышленный отдел ЦК КПТ… Но опять же все это, если смотреть со стороны или верить словам Юры, который совершенно ни в чем и никогда не выпячивал себя, а наоборот старался держаться в тени, — свершилось без всякой парадности и шумихи… Сын, конечно же, пошел не в отца, — размышлял Ратх, постепенно настраиваясь на благодушный лад. — Юра — копия матери. Тамара точно такая же. Что не сделает — все жалуется, что не так, как надо получилось, стесняется своей работы, а на поверку — всегда лучше других. Оба они — мать и сын — воплощение доброты и спокойствия. Чужды им суета, горячность и категоричность, оттого и шишек на них нет… Деловитость не допускает шишек и царапин. Это люди новой эпохи. Всякое проявление жестокости они рассматривают, как слабость. Вот и Юра в последнем письме выдал: «Папа, жестокость никогда не была сродни могуществу. Жестокость лишь на каком-то этапе способствовала утверждению слепой силы, но она же потом разрушала эту силу. Вспомни древнейших владык — Чингиз-хана, Тимура… Гитлер — тоже не исключение: его жестокость порождена духовной слабостью».

Самолет сделал промежуточную остановку в аэропорту Баку. Ратх не стал выходить на воздух — спускаться даже по маленькой приставной лесенке ему было трудно. В открытый люк, как только вышли пассажиры, ворвался горячий воздух, пахнущий нефтью. Август давал о себе знать даже здесь, на Апшероне, а каково сейчас в Каракумах! В Ашхабаде теперь марево струится над крышами и асфальтом, а ночью люди спят во дворах, заворачиваясь в мокрые простыни. Ратх представил свой двор с виноградной беседкой и розами. Даже запах цветов ощутил. Когда-то он, на более или менее спокойных отрезках своей жизни, занимался разведением роз. Потом пошли «левые» и «правые» уклоны — и стало не до цветов.