Фред Бодсворт - Чужак с острова Барра

• Название: Чужак с острова Барра
• Автор: Фред Бодсворт
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1974

Канадский писатель и ученый Фред Бодсворт пишет в предисловии к русскому изданию своего романа: "В этом романе рассказывается о некоторых коренных жителях этого края и о больших диких гусях, с которыми тесно связаны судьбы людей. В частности, это история умной и тонкой девушки-индианки, которая родилась в лоне одной культуры, воспитывалась в иной, а затем, чуждая и той и другой, была отвергнута ими. Кроме того, это история молодого и очень честолюбивого биолога, занимающегося изучением гусей; еще это история гуся, заброшенного бурей за Атлантический океан, - это удивительный и героический пример помог сломить ложные расовые перегородки, разделявшие юношу и девушку".

---

Кэнайна все  еще  была  слаба,  и  временами голова  у  нее  отчаянно кружилась.  Во время службы Кэнайне впервые удалось разглядеть остальных индейцев;  почти у  всех запали виски и  глубоко ввалились глаза — немое свидетельство перенесенных зимой  лишений.  Лица  были  суровы,  но  без каких-либо  следов бурного проявления печали.  Люди  сами слишком близко стояли к  смерти,  чтобы  теперь раскиснуть в  ее  присутствии.  Кэнайна знала,  что в  процессии позади нее много голодных желудков и  тревожных глаз,  которые даже  сейчас испытующе смотрят в  небо,  так  как  воздух прогрелся, ветер дует с юга и вот-вот должны прилететь гусиные стаи.

А они все шли и шли. Кэнайна устала, она чувствовала, что в ее рваные мокасины  набирается  холодная  вода.   И   тут  донеслась,   словно  бы неотделимая от ветра,  как благоухание пихты,  сначала еле слышная между ударами  погребального  колокола,   потом   исчезнувшая  совсем,   потом возникшая снова, сладостная, нежная песня весны. Гуси!

Носильщики остановились, и Кэнайна, тоже всматривавшаяся в небо, чуть было не  наткнулась на  гроб.  Все  как  один остановились,  все задрали головы,   уставясь  в  небо,  кроме  шествовавшего  впереди  миссионера, который,   ничего  не  замечая,  в  одиночку  продолжал  шагать  вперед, торжественным, бубнящим голосом читая молитвенник.

Клики гусей приближались,  перекрыв заупокойный звон колоколов. Потом Кэнайна увидела их,  большую стаю,  летевшую ниже по течению,  над самым лесом но гораздо дальше,  чем на расстоянии выстрела. Она увидела боль и тоску на  заострившихся лицах окружавших ее  людей,  увидела,  как они с мольбой перевели взгляд с  удалявшейся стаи  на  отца  -  ведь это  было прежде всего его горе, — который стоял, опершись одной рукой на гроб, но глазами тоже провожал стаю гусей.

И вдруг:

— Ка-ронк, онка-онка-онка.

На  сей  раз  это  были  не  гуси  -  кричал  ее  отец.  Большой клин заколебался. Одетый в белое миссионер, далеко ушедший вперед, оборвал на середине  молитву  и  обернулся,  державшая  молитвенник рука  безвольно упала.  Темные очки не  могли скрыть испуг на  его  лице.  Джо Биверскин опять  поманил  гусей.  Несколько охотников подхватили этот  клич.  Гуси повернули и, изогнув шеи, с любопытством смотрели по сторонам. Тогда Джо Биверскин бросился к палатке, где остановились они с Кэнайной.

Все только этого и ждали. Носильщики поспешно опустили гроб на землю, погребальное шествие мгновенно распалось,  поднялась суматоха,  охотники разбежались  за  ружьями.   Гуси  приблизились  настолько,  что  Кэнайна различила у них на голове белые пятна. Потом эти крупные птицы заметили, что  здесь  нет  другой стаи,  которая могла  бы  позвать их,  и  быстро повернули назад.  Ни один из охотников не успел выбежать с ружьем.  Гуси удалялись,  они были уже почти вне досягаемости.  От  нетерпения Кэнайну охватила дрожь.

И тут быстро один за другим раздались два выстрела,  и два гуся упали наземь.  Кэнайна оглянулась назад,  на вигвамы.  Там был только ее отец. Выпалив из  двустволки,  он  уложил сразу  двух  гусей.  Через несколько секунд из вигвамов повыскочили другие охотники,  затрещали выстрелы,  но теперь гусей было не  достать,  и  больше они  не  подстрелили ни  одной птицы.

Столпившись вокруг Джо Биверскина,  мужчины смеялись и хлопали его по плечу. Миссионер поднял молитвенник и кашлянул отрывисто и повелительно. Составив ружья у  передней стенки палатки и  бросив гусей там,  где  они упали,  все заняли свои места в погребальном кортеже. Носильщики подняли гроб. Миссионер вновь затянул молитву. Процессия снова двинулась вперед. Но  теперь на  исхудалых,  изможденных лицах больше не осталось и  следа скорби  -  на  лицах  людей,  которые  шли  за  Кэнайной,  сияли  улыбки облегчения.

Отец тихонько разговаривал с  мужчинами,  которые несли гроб с  телом Дэзи Биверскин.

— Это все она, — сказал он. — Мне всегда везло, когда она была рядом.

ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ

Белощек отдыхал,  сунув голову под крыло;  но он не спал и ясно чуял, что ветер начал выдыхаться, а солнце — пробиваться сквозь мрачную завесу туч.  Время от времени он поднимал голову и осматривался. Другие казарки в  стае тоже настороженно поглядывали по  сторонам.  Вышло солнце,  тучи двинулись на восток,  к  зубчатому силуэту Гебридских островов,  и через час осталось от туч лишь сероватое пятно,  потрепанным чепцом увенчавшее скалистую главу  Хивэла,  самого высокого холма  Барры.  К  закату ветер совсем стих,  превратившись в ленивый,  мягкий и теплый бриз,  в котором чувствовалось нежное и ласковое дыхание весны.

В  сумерках казарки поднялись в  воздух,  стряхивая с  перьев соленую морскую воду,  и  повернули к Барре на ночную кормежку.  Заросли морской травы в  проливе Гусиного острова сильно поредели -  стоял уже  март,  а стаи гусей ежедневно бывали там с октября.

Большинство казарок потянулись через  песчаные дюны  на  махэйр,  где зазеленела вика и  другие травы.  Вместе с  одной из стай полетел туда и изголодавшийся Белощек с  желтой лентой на  шее:  с  жадностью начал  он щипать траву.

В  начале зимы его еще посещали смутные воспоминания о лете у берегов залива Джемса,  о  подруге,  которую он нашел среди болот в том далеком, чужом краю,  о долгом путешествии домой,  которое в конце концов привело его снова на  Барру.  В  начале зимы он порой тосковал по своей подруге, благосклонности которой добивался на  том зажатом со  всех сторон землею озере,  где  страшные леса мрачно и  грозно подступали к  самой воде.  И когда  появлялась новая  стая  гусей,  он  внимательно рассматривал них, чтобы узнать, нет ли ее среди них, может, она прилетела к нему.

Но  птичья  память  состоит из  отдельных ячеек,  каждая  из  которых соответствует определенному времени  года,  медленно  закрываясь,  когда кончается это  время  года,  и  открываясь,  когда оно  наступает вновь. Теперь от фазы годичного цикла, соответствовавшей половому влечению, его отделяло уже несколько месяцев,  и  все воспоминания о  подруге и  об их совместной жизни улетучились из памяти.

Но  в  эту ночь,  когда он  кормился,  ощущая разлитое в  солоноватом воздухе нежное тепло возвращающейся весны,  новое чувство шевельнулось в глубине его  души.  Смутное беспокойство,  ничего  общего  не  имевшее с испугом,  неясный,  дальний зов — то ли сон,  то ли явь, — неизвестный и непонятный ему.

И  вот  с  ночного  неба  донеслись звонкие  трубные  голоса  птиц  с побережья, которые первыми отправлялись в полет на север вслед за весной Луна  зашла,  я  стаи  чередой потянулись назад,  в  пролив,  дожидаться рассвета.  Теперь Белощек заметил,  что  другие гуси  тоже объяты новой, странной тревогой.  Время  от  времени какой-нибудь гусак,  вытянув шею, набрасывался на  другого оказавшегося поблизости гусака,  и  между  ними завязывалась   короткая   ожесточенная  схватка.   Взошло   солнце,   и, оглушительно хлопая крыльями,  гуси взвились в воздух.  Высоко над морем Белощек вновь остро ощутил будоражащее чувство тревоги,  тягу лететь все дальше и дальше вслед ширившейся весне. Только куда лететь?

В спешке и нетерпении кормились гуси на махэйре в ту ночь.  К проливу они вернулись раньше обычного,  и,  как только стаи опустились на  воду, поднялся грозный гам  и  возня.  Гусаки,  которые всю  зиму в  полнейшем согласии искали корм,  теперь воинственно разбились по двое, молотя друг друга расправленными жесткими крыльями, да так, что вода вокруг кипела и пенилась.

Но Белощек с  желтой лентой держался особняком,  потому что не ощущал ничего похожего на  их  воинственность.  Вскоре после  этого один  гусак поблизости от Белощека подплыл к  соседней птице и  повел себя совсем не так,  как дерущиеся самцы.  Он быстро подергивал головой, вставал в воде свечкой,  топорща перья  на  груди и  медленно и  грациозно покачивая из стороны в  сторону шеей.  В его поведении сквозили нежность и учтивость, которых  лишены  были  грозные  наскоки самцов.  Это  было  первое,  еще неуверенное ухаживание самца  за  своей  самкой,  первые робкие признаки полового  влечения,  пробудившегося с  весной.  Словно  какой-то  ключик повернулся в  дальнем закоулке мозга  Белощека,  открыв ячейку,  которая долгие  месяцы была  заперта,  и  то,  что  скрывалось в  ней,  смутные, блеклые, бессвязные воспоминания, проникло в его сознание.

Он снова вспомнил о ней.  Она ожидала его далеко-далеко отсюда,  там, где пресная,  мелкая, тихая вода, где меж двух узких песчаных кос, густо поросших ивами,  лежит  небольшая заводь и  где  из-за  темных деревьев, грозно подступавших к самой воде,  совсем не видать горизонта. Но больше он ничего припомнить не мог.

У  него  было  неясное ощущение,  что  где-то  в  этих  пробудившихся воспоминаниях сокрыт  источник пронзительного,  тревожного беспокойства, которое овладело им с прошлой ночи.