Владимир Пичета - Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том II

• Название: Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том II
• Автор: Владимир Пичета
• Издательство: Издание Товарищества И. Д. Сытина
• Жанр: Военное
• Год: 1911

Вниманию читающей публики предлагается замечательный 7-томник. Замечателен он тем, что будучи изданный товариществом Сытина к 100-летней годовщине войны 12-го года, обобщил знания отечественной исторической науки о самой драматичной из всех войн, которые Российская империя вела до сих пор. Замечателен тем, что над созданием его трудилась целая когорта известных и авторитетных историков: А. К. Дживелегов, Н. П. Михневич, В. И. Пичета, К. А. Военский и др.

Том второй.

---

Мария Федоровна в 1801 г. (Клаубера)

Переходя к характеристике современного политического положения России, Карамзин впадает в крайне пессимистический тон, говоря: «Россия наполнена недовольными, жалуются в палатах и хижинах». Причину этого всеобщего общественного ропота он усматривает в ошибочных мероприятиях правительства, в сфере как внешней, так и внутренней политики. «Никто не уверит Россиян, — восклицает, полный консервативного пафоса, публицист, — чтобы советники трона в делах внешней политики следовали правилам истинной мудрой любви к отечеству и доброму государю». Еще более обличительным тоном дышит записка Карамзина, когда он переходит к оценке реформ, предпринятых Александром в период преобразовательных начинаний и в годы его сближения со Сперанским. «Советники государя, — говорить он, — оставили без внимания правила мудрых, что всякая новость в государственном порядке есть зло, к коему надобно прибегать только в необходимости, ибо одно время дает надлежащую твердость уставам». С особой силой своего пылкого красноречия нападает Карамзин на учреждение министерств, явившееся, по его мнению, мерою крайне поспешной и необдуманной: «Министры стали между государем и народом, заслоняя Сенат, отнимая его силу и величие». Восставая против учреждения Государственного Совета и отстаивая значение петровского Сената, Карамзин высмеивает формулу: «вняв мнению совета», которой государь должен был скреплять одобренные Государственным Советом законопроекты. «Государь российский, — заявляет он, — внемлет только мудрости, где находит ее, в собственном ли уме, в книгах ли, в голове ли лучших своих подданных, но в самодержавии не надобно ничьего одобрения для законов, кроме подписи государя». Усматривая в этой формуле точный перевод с французского, защитник исконных русских основ замечает: «Пусть французы справедливо или несправедливо употребляют оное. Выражение „le conseil d'etat entendu“ не имеет смысла для гражданина Российского». Не без намека на Сперанского Карамзин выносит такой приговор ближайшим сотрудникам государя: «вообще новые законодатели России славятся наукой письмоводства более, нежели наукой государственной». Отрицательно относясь и к административным реформам императора Александра и к тем лицам, трудами которых обновлено было все центральное управление, консервативный публицист делает государю следующее предостережение: «Перемены сделанные не ручаются за пользу будущих; ожидают их более со страхом, нежели с надеждой, ибо к древним государственным зданиям прикасаться опасно». «Новости ведут к новостям и благоприятствуют необузданностям произвола». В глазах автора записки мероприятия правительства, направленные в пользу крепостных крестьян, чреваты самыми неожиданными последствиями: «В государственном общежитии право естественное уступает гражданскому и что благоразумный самодержец отменяет единственно те уставы, которые делаются вредными или недостаточными и могут быть заменены лучшими». Вполне понимая те соображения, которыми руководствуется в данном случае государь, Карамзин, тем не менее, выставляет следующие соображения: «Он желает сделать земледельцев счастливее свободой; но ежели сия свобода вредна для государства? и будут ли земледельцы счастливее, освобожденные от власти господской, но преданные в жертву их собственным порокам, откупщикам и судьям бессовестным?» Успокаивая совесть Александра и вместе с тем стараясь положить предел его преобразовательным начинаниям, историк, выражая господствующее в то время мнение консервативного дворянства, замечает: «Государь! история не упрекнет тебя злом, которое прежде тебя существовало, но ты будешь ответствовать Богу, совести и потомству за всякое вредное следствие твоих собственных уставов». Попытки создать гражданское уложение, в которых, как известно, наиболее видную роль играл Сперанский, вызывают со стороны Карамзина целый ряд язвительных замечаний. «Издаются две книжки, — не без явного юмора замечает он, — под именем проекта Уложения. Что же находим? Перевод Наполеонова кодекса». «Какое изумление для Россиян! Какая пища для злословия! Благодаря Всевышнего, у нас еще не Вестфалия, не Италианское королевство, не Варшавское герцогство, где кодекс Наполеонов, со слезами переведенный, служит уставом гражданским». Карамзин, полный искреннего возмущения, восклицает: «Для того ли существует Россия, как сильное государство, около тысячи лет, чтобы нам торжественно перед лицом Европы признаться глупцами и подсунуть седую нашу голову под книжку, слепленную в Париже 6 или 7 экс-адвокатами и экс-якобинцами?» Подвергая всесторонней критике проект нового гражданского уложения, историограф дает волю своим противофранцузским убеждениям. «Оставляя все другое, — восклицает он, — спросим: время ли теперь предлагать Россиянам законы французские, хотя бы оные и могли быть удобно применены к нашему гражданственному состоянию? Мы все — любящие Россию, Государя, ее славу, благоденствие, — все так ненавидим сей народ, обагренный кровью Европы, осыпанный прахом столь многих держав разрушенных — и в то время, когда имя Наполеона приводит сердце в содрогание, мы положим его кодекс на святой алтарь отечества. Для старого народа не надобно новых законов». Ярко проявляя свой национализм, Карамзин в конце своей записки обнаруживает довольно определенно и сословно-дворянскую тенденцию своего публицистического трактата. Неограниченное самодержавие и дворянские привилегии у него сплетаются в нераздельную историческую ткань, прочность и целость которой он заботливо охраняет. «Самодержавие есть палладиум России, целость его необходима для ее счастья; но из сего не следует, чтобы государь, единственный источник власти, имел причины унижать дворянство столь же древнее, как и Россия». Стоя на страже дворянских интересов, Карамзин полагает, что дворянству наносится тяжкое оскорбление тем, что люди низкого происхождения появляются на ступенях трона, «где мы издревле обыкли видеть бояр сановитых». В заключение сословные мотивы еще сильнее подчеркиваются историком-публицистом. «Итак, желаю, — говорит он, — чтобы Александр имел правилом возвышать сан дворянства, коего блеск можно назвать отливом царского сияния». В этих целях он даже предлагает, чтобы, государь изредка, в торжественных дворянских собраниях, появлялся в качестве главы дворянского сословия и не в военном, а в дворянском мундире.

Таким образом, в этом консервативном публицистическом трактате опытное перо историографа облекло в изящные, литературные формы те идеи, которые витали в тверском салоне Екатерины Павловны. На фоне ненависти ко всему, что шло из Франции, что прямо или косвенно носило на себе отпечаток великой революции, Карамзин, совершенно в унисон с великой княгиней и постоянными посетителями ее дворца, рисует идеал твердой, самодержавной власти, опирающейся на сословные привилегии землевладельческого дворянства и на порабощение крестьянской многомиллионной массы. Идеал Карамзина не в будущем, а позади, в Екатерининской эпохе, когда в России царила эра широких дворянских привилегий. В этой записке, которая является как бы сплошным панегириком неограниченному самодержавию, русское консервативно-настроенное общественное мнение сказало свое наиболее веское, наиболее решительное слово. И это слово в устах Карамзина было сказано как раз в такой момент, когда волны патриотизма и национального возбуждения начинали подниматься все выше и выше. На их гребне выплыли на широкую общественную арену те самые представители консерватизма и реакции, которые первые 10–12 лет царствования Александра стояли в оппозиции правительственным начинаниям. Под влиянием надвигающейся грозы Наполеоновского нашествия правительство должно было уступить напору патриотической партии: оно как бы испугалось и растерялось. Идеи «записки» Карамзина теперь восторжествовали и сделались руководящими. Все уже знакомые нам фрондирующие государственные деятели и легитимные публицисты занимают теперь первые места на административном поприще. Шишков облекается званием государственного секретаря, а гр. Ростопчин превращается в московского главнокомандующего. Что касается Карамзина, то ему император хотел предложить сперва место государственного секретаря, а затем пост министра народного просвещения, но хотя, в конце концов, историограф и не получил никаких административных назначений, однако его влияние на Александра с каждым годом росло и крепло.

В. Бочкарев

Императорский дворец в Екатерингофе (нач. XIX в.)

Дворец Екатерины Павловны в Твери

IV. Падение Сперанского Проф. В. И. Семевского

ервыми правительственными мерами, вызвавшими в обществе раздражение против Сперанского, были указы 3 апреля 1809 г. о лицах придворных званий и 6 августа того же года об экзаменах на чины.