Сергей Черепанов - Родительский дом

• Название: Родительский дом
• Автор: Сергей Черепанов
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-7688-0028

Жизнь деревни двадцатых годов, наполненная острой классовой борьбой, испытания, выпавшие на долю новых поколений ее, — главная тема повестей и рассказов старейшего уральского писателя.

Писатель раскрывает характеры и судьбы духовно богатых людей, их служение добру и человечности.

---

— Где Танька? Почему ее до этакой поры дома нет? — не здороваясь с дочерью, рывком сбрасывая у порога сапоги, потребовал Согрин.

Не пугливая стала Ксения. На окрик ответила, как ни в чем не бывало:

— Пусть свое отгуляет. Ей это полагается за двоих: за меня и за себя! Ты меня заставлял дома сидеть, как запечного сверчка, так вот я и знаю с тех пор, каково не иметь своей воли.

Из одних мослов и костей сложена баба: руки длинные, с мужичьими ладонями, ступни ног на последний размер. Не придумаешь, в кого уродилась такая?

— Какой еще воли?! — яро сказал Согрин. — Поседела уже, а ума не набралась!

— Сам ты меня умом обделил, — ничуть не смутилась Ксения.

— Обожди, подкинет тебе твоя гулящая Танька младенца неизвестно от какого отца! Ведь сама-то такая же…

Грубо обидел Ксению. Та выпрямилась, давнула ногой половицу.

— У Таньки отец был один. И я его ни в чем не виню. Спасибо ему, не побрезговал, взял некрасивую. Хоть мало, но ласку я от него поимела. И дите мне в радость пришлось! — Это она сказала гордо, будто кукиш отцу поднесла к самому носу. — А ты, батя, не ездил бы, не тревожил бы нас, если не нравится наш семейный порядок.

— Может, тебя стану спрашивать?

— Милости просим всегда, только без ругани. Прежде наслышалась я от тебя ее вдоволь.

— А как же не ругать, если твое бабье понятие происходит от глупости? Ты что же, собралась Таньку за сына Гурлева выдавать?

— Уговору еще не было. Гуляют пока.

— Откуда ж тогда слух о женитьбе?

— Колька Саломатов болтает, наверно. Он подбирался к Танюшке, даже ко мне приходил за подмогой, а она ему дала поворот…

— Ну и дура! — глухо сказал Согрин. — По крайней мере, никто не попрекнул бы прежним сословием!

— А кто попрекает?

— Самого Гурлева вы в расчет не берете!

— С чего это стал бы он попрекать? — искренне удивилась Ксения. — Когда ты прогнал нас, куда мне было деваться? А Павел Иваныч ни слова не молвил, угол нам дал и на работу определил. И когда награды дают, меня не вычеркивает.

— За награды служишь?

— Роблю по совести, не хуже других.

Не сломишь бабу. «Ишь, навострилась тут! — мрачно подумал Согрин. — Где-то совесть нашла. Уродина!» И перестал ругать. Сел за стол, с жадностью выпил большую чашку чаю со сливками, без аппетита пожевал свежую булку. Захотелось вдруг одурманить себя, провалиться в беспамятство.

— Водка у тебя есть?

— Не держу, — сказала Ксения опять удивленно. — А ты разве себе разрешаешь?

— Устал, — опустив плечи, пояснил Согрин. — Жить устал, вот что!

Потом вышел на крыльцо, сел на сходны и понурился. Экая тяжесть невыносимая! И в ночи нет тишины: где-то все еще стрекочут машины; высвечивая фарами дорогу, в улице проходят грузовики; за переулком поют девки; в обнимку, не таясь, повернули к озеру парень с девкой; чей-то теленок бродит, беспокойно мычит, потеряв свой двор. Нет тишины, нет покоя. По-бабьи поплакать бы сейчас. Облегчить себя. Но за всю жизнь ни одна слеза еще не падала из глаз Согрина.

5

Под навесом у правления колхоза стояла «Волга». Гурлев, посмотрев на ее городской номер, смущенно подумал: «Приехал-таки Федор Тимофеич. Дернуло же меня ему позвонить. И давно ждет, наверно. Неловко. Нехорошо получилось!» А сразу в помещение не поспешил. Постоял в раздумье под впечатлением разговора с Прокопием Согриным. Еще не мог понять странную перемену в себе: куда-то девалась вдруг вся прежняя неприязнь к этому человеку. Не уступил ли? Не пожалел ли, увидев его старым и беспомощным? Прежде думал всегда: если встречу, то все выскажу, все свои сомнения и подозрения, и что не может быть между нами мира никогда, а сейчас только руку не подал, по имени не назвал, но и воспоминание о прошлом обрезал. «Нет, это не жалость и не уступка, — поглубже заглянув в свои чувства, решил Гурлев. — Безразличие! Вот так вернее!» И думать о нем перестал: не потому, что «волк уже без зубов, лиса без хвоста», не из принципа «лежачего не бить», но исключительно из-за той дальней дали, в которой Согрин остался прозябать и существовать. Ведь торчит же где-то на бывшей меже пень от давно срубленного дерева, догнивает, водятся под его мертвыми корнями жуки, черви, всякая пакость, но в вышине сверкает солнце, а вокруг, куда ни посмотри, цветут травы, тучнеют хлебные поля.

В правлении колхоза в такой еще далеко не поздний час бывает всегда оживленно. Днем решать дела недосуг, только вечером. То бригадиры приходят, то животноводы, то просто люди по своим домашним заботам. И сейчас народу полно. Собралось старшее поколение. Смотрят развешанные по стенам эскизы будущего Дома культуры, автостанции, универмага и жилых домов. Тихо переговариваются. И Гурлев тоже сейчас охотно прильнул бы глазами к этим «картинам», где уже наяву виделась его давняя мечта, а неловко перед Чеканом. Тот сидит за председательским столом и что-то объясняет Софрону Голубеву, Ивану Добрынину, Акиму Окурышу.

Кинув запыленную фуражку на вешалку, вытерев руки носовым платком, Гурлев поздоровался и виновато спросил:

— Честишь, наверно, меня, Федор Тимофеич, почем зря?

— Да нет! — улыбнулся тот. — Время не пропало. Вот спорим тут: не очень нравится мой проект.

— Почему?

— А пошто дома в два, в три этажа? — взволнованно запетушился Иван Добрынин. — Пошто не просто дом на одну семью. Огорода рядом нету, скотину надо держать на усторонье, курей тоже. И самим не шибко ловко придется: ну-ко, походи, поползай в моем возрасте на третий этаж?

— Пожалуй, разумно, — согласился Гурлев.

— Коли у нас земли не хватит? — добавил Окурыш. — Эвон ее сколько вокруг. Чего же тесниться?

— А мне название не глянется, — заметил Софрон Голубев. — Зовемся по старому: Малый Брод! Чего оно значить может? Вроде мы все еще в потемках бродим. Хоть бы река была рядом да поперек ее брод, где бы ходили без мостика, по мелкой воде. Но реки нет, и живем, как люди, а с того старое название надо похерить!

— Насчет названия не мешает подумать, — сказал Чекан.

— Надо ли? — не поддержал Гурлев. — Прежде пословица была: «Хоть горшком назови, только в печь не ставь!» Не в названии причина, а в самой жизни…

Заметив вошедшего в комнату сына, Гурлев подозвал его к столу.

— Привез, чего требовалось?

— Привез! — коротко ответил Володька, молча здороваясь с Федором Тимофеевичем. — Еле выбил. Давали только темные краски…

— Они что, не понимают разве — не склад же красить нужно, а помещение, где дети станут играть! — сердито сказал Гурлев. — Черноту-то разводить!

— Я не взял, — пояснил Володька. — Пришлось в райком идти. Оттуда позвонили директору, тогда прорвало.

— Правильно поступил, — одобрил Гурлев. — Во все двери колотиться не станешь, полдела не сделаешь.

— Везде много строят, — вмешался Чекан. — Потребности в материалах большие. Поневоле приходится пробивать.

— Вот это одно и смущает меня, — обернулся к нему Гурлев. — Напланируем, нарисуем на бумаге, людям наобещаем, а потом и начнем себе лбы расшибать: тут не дают, там отказывают, еще где-то велят обождать!

— Просто своевременно надо оформить фонды, — по-деловому сказал Чекан. — Не опаздывать…

— Я не опоздаю, — уверенный в себе, усмехнулся Володька.

— Заране не хвастайся, — строговато взглянул на него Гурлев. — Это у тебя сейчас покуда объектов мало — садик да котельная и водонапорная башня, — а вот как развернем остальные стройки, на месте не посидишь, не загуляешься…

— Мне к тому времени гулять уже не понадобится, — поняв отца, опять усмехнулся Володька. — А вы, Федор Тимофеич, все листы привезли? — уходя от двусмысленных намеков, спросил он.

— Пока только часть, — ответил Чекан. — Но и эти придется, наверно, еще поправлять.

— Есть возражения?

— Да! Не нравятся многоквартирные дома.

— У нас была договоренность с Федором Тимофеичем проектировать дома двухквартирные, на две семьи, — чтобы не обидеть Чекана, осторожно произнес Гурлев.

— Не перспективно! — возразил Володька. — Что-то очень напоминающее единоличников. Я Федору Тимофеичу тоже высказывал свое мнение. Мы же не останемся на теперешнем уровне. Очевидно, сельское хозяйство, судя по решениям партии и правительства, будет двигаться дальше по пути индустриализации. Мелкие хозяйства станут в таком случае нерентабельными и мало жизнеспособными. Будут создаваться, стало быть, и большие коллективы людей. Наконец все эти наши индивидуальные огороды, садики, свои коровы и овцы, свои куры и сколоченные из досок уборные не смогут дальше заполнить всю жизнь людей…

Такое заявление сына Гурлеву тоже показалось резонным. Строить надо не на год, даже не на десять-двадцать лет. Пройдут, может, немногие годы, и то, что с таким трудом сейчас будет без дальнего расчета сделано, — станет обузой.