Дженнифер Ли Кэррелл - Шифр Шекспира

• Название: Шифр Шекспира
• Автор: Дженнифер Ли Кэррелл
• Издательство: АСТ
• Жанр: Триллер
• Год: 2008
• ISBN: ISBN 978-5-17-054926-9, 978-5-403-00112-0

Серийный убийца — поклонник классического театра.

Он не просто отнимает жизнь у своих жертв, но и стилизует каждое преступление под пьесы Уильяма Шекспира.

Яд влит в ухо профессору-литературоведу.

Заколот престарелый библиотекарь.

Повешена сотрудница музея.

"Гамлет". "Король Лир". "Юлий Цезарь".

Какая трагедия "вдохновит" преступника в следующий раз?

Кто станет новым "героем" кровавой драмы, которую он разыгрывает?

Чтобы поймать убийцу, детектив Бен Перл решает сделать неожиданный ход — привлечь к расследованию театрального режиссера Кэт Стэнли, знаменитую постановками шекспировских пьес…

---

Так солдаты и священник укрылись в пещере, славя Бога и судьбу за найденную расселину, что привела их в прохладный обширный зал, словно высеченный в скале. Только потом они поняли, что находка была не случайной: их намеренно туда загоняли. Правда, им было уже не до сожалений: камни начали осыпаться. Двоих задавило в попытке прорваться сквозь град из булыжников. Другие забились вглубь и переждали, пока уляжется грохот. Тогда-то и началось это бесконечное бдение в темноте, а за ним — угасание, до тех пор, пока священник не остался наедине с сержантом, а вскоре — с самим собой.

Два дня назад он перестал мочиться. Губы потрескались, во рту до того пересохло, что каждый глоток отзывался мучительной болью. В какой-то миг одиночество ушло: в темноте то и дело стали появляться лица, слегка колеблясь в воздухе, точно русалочьи волосы. То ему мерещилась смуглая женщина в зеленом платье, то мужчина с лукавым взглядом — лукавым, насмешливо-циничным и в то же время печальным. Такой взгляд бывает у тех, кто на жизненном примере понял, что самый яркий свет и самая глубокая в мире тьма бывают переплетены невероятно причудливым образом. Но чаще всего перед ним всплывало лицо, которого он никогда не видел, точнее, личико девочки с каштановыми волосами, чей портрет он носил многие годы у сердца, спрятав внутри распятия.

Интересно, что бы сказал на это епископ? У священника вырвался смех, больше похожий на клекот. «Издержки духа и стыда растрата!» — прокричал он когда-то в гневе. Вполне епископские слова.

Хотя нет — растрата здесь ни при чем; священник давно это понял. Любовь не бывает растратой. «Любовь не знает убыли и тлена…»[51]

Она опять улыбнулась ему, отчего его сердце ёкнуло и пустилось вскачь.

— Но кто она? — услышал он собственный молодой голос.

— Та, кто есть, — ответили ему. — Роза красоты.

А дальше наступила тишина.

Акт пятый

48

Прошло пять месяцев со дня смерти Роз, и холодным декабрьским вечером я снова попала в «Глобус», на репетицию «Гамлета», намного раньше, чем ожидала.

Театр полностью восстановили. К июню он должен был вернуть себе былую славу: впервые после четырехсотлетнего перерыва в нем давали «Карденио». Дирекция попросила меня выступить в качестве постановщика.

Атенаида, впрочем, решила, что «Гамлета» нужно отыграть первым. Однако Джейсон Прайс был свободен только в декабре. Я подумала, что назначить открытие сезона посреди зимы — затея совершенно бредовая. Атенаида со мной не согласилась. «В елизаветинскую эпоху, — сказала она, — люди посещали театр круглый год. Так что нам мешает это устроить? Неужели мы стали такими неженками?» Потом Атенаида выписала чек в поддержку представления, чтобы почтить память Роз. А насчет билетов она оказалась права: их раскупили на весь сезон вперед, хотя до открытия оставалось еще десять дней.

В конце прослушивания актеры ушли со сцены, а я улучила драгоценный момент, чтобы побыть наедине с театром. В декабре солнце садится рано, чуть стрелка перевалит за полдень. Вот из-за крыши во двор упал косой луч зимнего солнца, и я заслонилась от него ладонью. Во времена Шекспира свято блюлась традиция, согласно которой представления должны были заканчиваться в обед, задолго до наступления сумерек. Оглядывая сцену, я была склонна не согласиться с ней. Взять хотя бы «Геркулесовы столпы»: в полуденном солнце они отливали бесстыдно-алым, а в пасмурную погоду меняли цвет на чопорно-аристократичный каштановый или гнедой, как спина лошади. Закоренелый циник сравнил бы их с полосками недожаренного бифштекса. Впрочем, я больше всего восхищалась ими на закате — зимой ли, летом ли, когда они и все кольцо «Глобуса» казались подлинно шекспировскими. Или библейскими. А может, и теми, и другими. Когда тени густели, словно в них притаились демоны, а колонны казались двумя реками крови с прожилками огня.

Я вздрогнула и плотнее закуталась в пальто, вспоминая пережитое.

Сэра Генри обнаружили спустя неделю после смерти. Чуть ниже по каньону, под слоем наносов и мусора, нашли порванную седельную сумку. Однако ее содержимое бесследно исчезло.

В конце концов он добился чего хотел: извлек последнюю пьесу на свет, но уничтожил все сведения о Шекспире, которые могли содержаться в письме, пожертвовав ради этого жизнью. И жизнью еще шести человек: Максин, доктора Сандерсона, миссис Квигли, Грасиэлы, Мэттью и Роз.

Атенаида посвятила ей «Гамлета», а я решила почтить ее память по-своему: постановкой «Карденио». Хотя до сих пор не могла ей простить того, что она мной играла. А еще больше (шептал внутренний голос) — того, что умерла и меня бросила. Я нащупала в кармане копию броши Офелии, которую носила с собой как талисман. «Оставь, — сказала мне Максин на признание в гневе и раскаянии. — Отпусти ее с миром».

Я глубоко вдохнула, спустилась с галереи во двор и подняла глаза к сцене.

— Спи, милый принц, — произнесла я вслух, и мой голос поплыл в пустоте. Трудно было сказать, к кому я обращалась — может, к самому театру. — Спи, убаюкан пеньем херувимов.

В тишине раздался хлопок, потом другой. Аплодисменты. Я развернулась на звук. Кто-то стоял у дверей, небрежно прислонившись к стене, и аплодировал мне. Вот вам и уединение.

Вмешательство, конечно, раздражало, но не удивляло: раз или два в неделю какой-нибудь турист непременно решал, что знак «Не входить, идет репетиция» его не касается, и ухитрялся проскользнуть в театр, минуя билетеров и охрану.

— Вы опоздали к звонку. Актеры уже разошлись, — сказала я вслух.

— Они отыграли отлично, — ответил знакомый голос с британским акцентом. Голос тона бронзы и шоколада. — Но аплодисменты не для них, а для тебя. — Бен оттолкнулся от стены и выступил вперед.

Я уставилась на него, точно на привидение.

— Прости, что не утерпел, — сказал он. — Просто я никогда еще не видел режиссера за работой. — Бен направился ко мне, слегка прихрамывая. — Не согласитесь ли вы, случаем, со мной выпить, профессор?

— Негодник, — ответила я улыбаясь. — А позвонить перед встречей тебе в голову не приходило?

— Черт, — невозмутимо отозвался он, — какая жалость! А я принес с собой славную бутылочку шампанского. Для свидания — в самый раз. Для встречи — даже более чем. — Он протиснулся мимо меня к ступенькам сцены, присел наверху, достал два фужера и принялся откупоривать пробку.

Я поднялась к нему.

— Раз уж ты решил напоить меня шампанским, можешь называть это как угодно, хоть свиданием.

Пробка с тихим хлопком выскочила, и Бен разлил игристый напиток по фужерам.

— За что выпьем?

Он улыбнулся:

— Может, за встречу?

Я кивнула и сделала глоток. Шампанское было холодным и вкусным.

— Как ты, Кэт?

Как я? А кто провел пять месяцев в реабилитации?

Я даже не знала, с чего и начать. Следующие после смерти сэра Генри часы запомнились ревом вертолета, криками и тревожным ожиданием, всполохами огней в темноте и облегчением, когда Бена благополучно вытащили из пещеры. Через день подняли и тело Мэттью.

Позже я, с благословения Хименесов, вернулась в пещеру с одним зоологом природоохранного общества США (который разыскивал бульдоговых летучих мышей), пятью археологами — из Аризонского университета, а также Мехико, Лондона и Саламанки (по поводу тел испанских колонизаторов и английского священника) и спелеологом из службы национальных парков Аризоны.

Как я и предполагала, каменные насыпи оказались могилами пяти солдат испанских колониальных войск. Шестое, непогребенное тело в самом деле принадлежало священнику-францисканцу. Внутри его распятия нашли миниатюру Хиллиарда, тончайшей работы портрет темноволосой девочки, обрамленный ажурной надписью, которая как будто привязывала его к «фолджерскому» Хиллиарду: «Но лета твоего- нетленны дни». Других ключей к установлению личности умершего не было. Однако и без того стало известно, что только один английский священник пропал в этой части света — и звали его Уильям Шелтон.

Спустившись в пещеру через нижний вход, мы повторили наш с Мэттью первоначальный путь мимо летучих мышей в большой зал, где умер Джем Гренуилл. При нем были какие-то бумаги, но все они отсырели, превратившись в нечитаемую заплесневелую массу. Впрочем, сожалеть о потере нескольких листков в свете последних событий было даже неловко.

Хименесы созвали пресс-конференцию, на которой объявили о находке рукописи. Наутро, как говорится, я проснулась знаменитостью. Гвалт поднялся невообразимый, хотя мир — по крайней мере большая часть — вскоре принял как данность историю англичанина по имени Уильям Шелтон, который стал священником-иезуитом и получил в подарок том «Дон Кихота» вместе с пропавшей пьесой Шекспира, а потом сгинул в Новом Свете. Дневники Офелии, однако, не были упомянуты благодаря своевременным переговорам Атенаиды с представителями англиканской церкви. Письма из Уилтон-Хауса тоже избежали огласки.