Валерий Золотухин - Таганский дневник. Кн. 1

• Название: Таганский дневник. Кн. 1
• Автор: Валерий Золотухин
• Издательство: ОЛМА-ПРЕСС, Авантитул
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-224-03282-2

В «Таганском дневнике» Валерия Золотухина отражено сорок без малого лет жизни Театра на Таганке. Это уникальное и наиболее полное издание будет интересно самому широкому кругу читателей как роман о жизни, смерти, любви, славе, человеческих страстях, дружбе и предательстве, где действующие лица — известнейшие актеры, режиссеры, писатели и поэты — В. Высоцкий, Ю. Любимов, А. Эфрос, Л. Филатов, Н. Губенко, А. Демидова, Ю. Нагибин, Б Полевой, А. Вознесенский, Е. Евтушенко, Б. Ахмадулина и другие…

---

Был у Полоки вчера с 4 до 6.

Продолжаю утреннюю мысль — где они? Почему никто не заботится об этом и кто должен думать в первую голову о них. Потом: года три назад Петрович, разнося труппу, грозился разогнать и набрать молодых, взять снова целый курс с выпускным спектаклем. Но из этой замены не может вырасти дважды театр, это уже невозможно. Каждый год он набирает молодых, а театр не крепнет от них, а если и держится, то только за счет старой закваски, тех, кто пришли — остались в первые дни-месяцы. Даже те, которые остались от старого театра условно, играют теперь главные роли или одни из главных, не так просто поменять контингент артистов и лучше всего держаться за «старых» артистов, беречь их, надеяться, доверять им, и по одному, по два актера, действительно талантливых, верных и перспективных вводить в ведущую десятку, но только доверять им как фаворитам.

18 ноября 1968

У Полоки обсуждали план письма коллектива артистов, работающих по созданию киноленты «Величие и крах дома Ксидиас» в ЦК. Ему инкриминируется, что мы, артисты, работали под каким-то гипнозом, он затуманил нам мозги и мы бессознательно поддались его формалистическим тенденциям. Хотел Полока или нет, но в картине заняты лучшие артисты ведущих театров, от лауреата Ленинской премии Толубеева до артистов с Таганки — Высоцкого и Золотухина.

Вчера был выездной в Лыткарино «Добрый». Ездили в машине Жени и Наташи. По пути обсуждали жизнь и судьбу театра и пришли к выводу, что причиной такого панического настроения Любимова есть какое-то внутреннее сознание, что «Тартюф» не получился. Такой спектакль может бьггь победой любого театра, кроме театра Любимова. И опять классика, и опять те же разговоры, что на «Герое»: «Артисты, артисты не дотягивают до режиссера…» Но артистов он воспитывает 5 лет, в конце концов, может других взять (или не идут), в общем, сам виноват, получается все равно. Какой панический, совершенно жуткий страх Любимовым провала, заставляет его выпускать по существу одну премьеру в сезон и вытрясать душу из артистов.

19 ноября 1968

Какой-то внутренний разлад. Чувствую, что мной кругом недовольны. Можаев безразличен, Назаров сух, с Любимовым неприятная заочная война. Вдруг почему-то он Веньке про меня бросил: «Надеюсь, твой друг возьмет свою голову в руки». Я ее не терял, если он имеет в виду съемки — я не участвовал в «Тартюфе»? А что мне оставалось делать?! И у меня началось к нему время придирок, кстати, они всегда взаимны. Я избегаю встреч с ним, мне ужасно неприятно встречаться с ним, неспокойно.

22 ноября 1968

Пятница, 19 часов 25 мин. Ну так. Сначала хроника.

19 ноября за мной приехали в 8.45. Попросил тещу отправить первую партию книг в Междуреченск, купленную еще до праздников, хоть какой-то груз с плеч. Досъемки планов к правлению с Антоном. Не до искусства. Поругался с Васильичем. Не дает дубля, хоть разорвись. Его помощники сразу, по первому сигналу, выключают свет, никакого уважения к режиссеру. Во время «Послушайте» состоялась беседа Высоцкого с шефом, где шеф ему пригрозил вдруг: «Если ты не будешь нормально работать, я добьюсь у Романова, что тебе вообще запретят сниматься, и выгоню из театра по статье».

Володя не играет с 8-го ноября. Последний раз он играл Керенского. Сегодня «Пугачев». Завтра «Галилей», Господи, сделай, чтобы все было хорошо.

23 ноября 1968

Уходит Губенко. Положил на стол Макенпотта. Забросал Дупака заявлениями с угрозами:

— Не дадите квартиру — не буду играть… уйду и пр. Жена у него — Болотова — дочка посла, сам снимается постоянно, давно бы уж кооператив построил, жлоб.

Вечер. После «Галилея». Володя без голоса, но трезв и в порядке. Вывешена репетиция «Галилея», говорят — Сева Шестаков и даже — Хмель. Дай Бог! Но мне жаль Володьку, к нему плевое отношение. Но ничего не выходит, надо укреплять позиции. Театр колотит от фокусов премьеров. Никто, кроме шефа, не виноват в этом. Если он стоит на принципах сознательного артистического общества, нельзя одним и тем же потрафлять, надо растить артистов, давать хоть какие-то надежды попасть в премьеры и другим. Вообще я устал и пишу черт знает что. Каждый должен думать о своей судьбе сам, разумеется, не делая большого разрыва между собой и интересами театра.

24 ноября 1968

Зайчик второй день не в духе и ночью толкался всю дорогу и ворчал чего-то. Его третий день не тошнит, может, из-за этого расстраивается, дескать, ничего и не было. А может жалко уходить из работы, вчера Танька Ж. объявила Петровичу о своей брюхатости, а он ей хотел дать следующий спектакль сыграть, она отказалась — уже трудно с пузом. И Зайчик думает, что и ей предстоит отказываться играть, терять роли и пр. Зайчик! Не расстраивайся, вспомни всех наших рожениц-актрис, чего они потеряли? Ровным счетом ничего. Нет ролей для баб хороших, из-за которых можно было бы подождать рожать. Да и возраст подпирает. Зайчик, нам уже под тридцать совсем, надо поторопиться с бэби. Я думаю ведь и не одного мы должны завести, тьфу, тьфу, и тьфу, двух-трех-то уж обязательно. Наперед, конечно, загадывать не станем, хоть бы одного Бог послал.

Морозно. Деревья мохнатые серебром. И солнце в окно, аж глаза ломит от света. Дорогу поливают каким-то незамерзающим составом, может просто соленой водой. Зайчик ушел за продтоварами в магазин. Через десять минут я подался на «Антимиры». З. Высоковский в яблочко Петровичу сказал:

— Раньше Вам было далеко не все равно, кто будет играть Шен Те[49], теперь вам все равно, кто будет играть Галилея.

Обед. Опять какие-то раздраженные интонации у всех домашних. Оказывается, засор в ванной произошел, подумаешь, беда.

25 ноября 1968

Понедельник.

Какие-то хорошие мысли сегодня проведывали. Это от того, что умную, хорошую книгу читаю — 9 т. Бунина о Толстом. И вот я думал, что жил Паустовский в одно время со мной. Я снимался в Тарусе, когда он жил там, я видел его дом издалека, хотел пойти к нему, постучать в ворота, посмотреть на него, услышать голос и не сходил. Некогда было, некогда, а может, оттого, что мужики сказывали — он не принимает никого, злится, когда приходят посторонние, а ходят много, надоедают, а он человек больной, ему покой нужен. Так или иначе, я не сходил к нему и каюсь — ну не принял бы, так и что? Убыло б меня, а если бы принял, что бы я ему сказал, я ведь и читал его не много — тоже некогда было. Что бы я сказал-то ему? Вот вопрос. В общем, получается, что и правильно, что я не помешал лишний раз ему. Ему и без меня мешали многие, не успел умереть, как воспоминания за воспоминаниями о нем появляются, как будто заготовленные были.

Андрей Вознесенский. Ужасно плохо мы знаем поэзию современную. Но ведь признано, что в этой поэзии он бриллиант. И часто бывает у нас в театре, года полтора назад читал стихи новые в «Антимирах», книги дарит нам свои новые каждый раз с автографами. Мне написал: «С радостью за Ваш талант». Мы запоминаем каждую встречу с ним, ловим каждое слово, на всякий случай, вдруг придется воспоминания писать, когда не станет поэта и получается, что мы ждем — когда же что-нибудь случится с ним (на полях: т. е. когда же он станет классиком), чтобы сказать, а мы его знали, он с нами водку не раз пил, мы спорили с ним об искусстве, он нам книжки дарил с надписями — мы обыватели, мы серость, волей чьей-то оказавшиеся рядом с явлением.

Не то же ли есть и мой друг Высоцкий. Мы греемся около его костра, мы охотно говорим о нем чужим людям, мы даже незаметно для самих себя легенды о нем сочиняем. И тоже ждем — вот случится что-нибудь с другом нашим (не приведи Господь), мы такие воспоминания, такие мемуарные памятники настряпаем — будь здоров, залюбуешься, такое наковыряем, что сам Высоцкий удивится и не узнает себя в нашем изложении. Мы только случая ждем и не бережем друга, не стараемся вникнуть в мрачный, беспомощный, одинокий, я убежден, мир его. Мы все меряем по себе, если нам хорошо, почему ему должно быть плохо? Шеф говорит: «Зажрался. Пол-Москвы баб пере… и даже Париж начал, денег у него — куры не клюют… Самые знаменитые люди за честь почитают в дом его к себе позвать, пленку его иметь, в кино в нескольких сразу снимается, популярность себе заработал самую популярную и все ему плохо… С коллективом не считается, коллектив лихорадит от его запоев…» И шеф, получается, несчастный человек по-своему.

Невнимательны мы друг к другу и несчастны должны быть очень этим, а мы и не замечаем даже этого.

У моего Зайчика жесткое сердце или он делает вид, что так? Резкое и колючее, безразличное отношение его к людям. Сейчас говорили о том, что я написал выше: «Зачем ты этот бред сивой кобылы пишешь? О ком легенды, какие легенды?! К Высоцкому ли невнимательны? Если бы невнимательны, его бы давно в театре не было…» — А что такое «в театре», что такое «театр», почему он должен почитать за счастье свое присутствие в нем, а не наоборот. Это ведь ужасно больно сознавать, что кто-то может сказать, «мы внимательны к нему, иначе его давно бы в нашем коллективе не было». Как это грустно все!!!