Юрий Герт - Сборник "Лазарь и Вера"

• Название: Сборник "Лазарь и Вера"
• Автор: Юрий Герт
• Издательство: VIA Press, Vestnik Information Agency
• Жанр: Публицистика
• Год: 2000
• ISBN: 1-885563-21-3

---

Что-то мистическое, нереальное чудится мне в этом движении, в этом беге по шоссе, белому от луны, посреди спящих лесов...

13

Но вот над рядами бегущих взлетает:

— За что, товарищ курсант?..

Знакомый вопрос...

Негромкий, одинокий голос, тут же заглушенный гулким топотом... Но за ним то здесь, то там взмывают другие голоса:

— За что?.. За что?..

Воронцов (это к нему обращен вопрос) останавливает взвод.

— За что?.. — повторяет он, угрюмо усмехаясь. — Кому не понятно — два шага вперед!..

Желающих не находится.

— Дураки были, да все переженились... — вздыхает кто-то.

Медленно, вглядываясь в лица солдат, прохаживается Олег вдоль строя. Лунным блеском отливают его глаза, белой полоской светятся зубы. Это не тот Воронцов, с которым сиживали мы в ночной казарме у печки. Не только солдаты — я тоже, глядя на него, невольно вытягиваюсь в струнку.

— Значит, всем все ясно?.. — цедит Олег, поигрывая бархатистым баритоном.

— Никак нет!

Это Рыжиков, наш «остряк-самоучка». Молодцевато, прищелкивая об асфальт стальными подковками, вышагивает он из строя и поворачивается лицом к затаившему дыхание взводу.

— Значит, вам не ясно, Рыжиков?..

— Так точно! — выкрикивает Рыжиков. — Не ясно!..

В гнетущей тишине слышно, как гудят провода протянувшейся вдоль дороги высоковольтной линии передач.

— А вы подумайте... — говорит Воронцов. — Подумайте... Авось и додумаетесь...

— Никак нет! — чеканит Рыжиков. — Один индюк уже думал-думал, да в суп и угодил!..

Не бог весть какая острота, но взвод смеется — в пику Олегу, в пику нам...

Воронцов с трудом выжимает на подрагивающих губах блеклую улыбку. Я боюсь, что вот-вот он не выдержит, сорвется. Но два-три мгновения — и Олег, преодолев растерянность, находится:

— Рядовой Рыжиков, смир-рно!.. — Голос его вновь обретает командирскую зычность. — Вокруг взвода — бегом марш!..

Рыжиков делает шаг-другой и останавливается.

— Бегом марш!..

Рыжиков стоит, не двигаясь.

— Выполняйте приказание, Рыжиков!..

Рыжиков ни с места.

У меня все холодеет внутри. От ярости. От бессилия. От позора... Не знаю, что я сделал бы на месте Олега... Но он командует неожиданно звонким, почти веселым голосом:

— Взвод, равняйсь! Смирно! Вокруг рядового Рыжикова — бегом марш!..

Громко топая, взвод бежит, описывая вокруг Рыжикова круги — один, второй, третий...

— Шире шаг! Шире шаг!.. — подгоняет Олег.

Топот становится все тяжелей, глуше. Усталое, хмурое выражение на солдатских лицах сменяется ожесточенно-злобным.

— Левый фланг! Не отставать!..

Не знаю, что испытывал в эти минуты Титов, стоя рядом со мной в сторонке, на обочине, и наблюдая за экзекуцией, но у меня не было и малой капли сочувствия или жалости — ни к нашим солдатам, ни к Рыжикову. Пусть знают, в чьих руках — сила и власть!.. Но было еще и другое чувство, подспудное и острое. Мне хотелось — да, хотелось!.. — чтобы наши солдаты вышли вдруг из состояния покорности... Даже к Рыжикову я ощущал нечто вроде симпатии... Ведь нас было только трое — посреди бескрайних лесов, ночного безмолвия, на безлюдной дороге... Что им стоило взять и смять нас, отмутузить, устроить нам «темную» или, по крайней мере, сломать строй, достать из карманов пачки с махоркой и закурить, невзирая на все наши команды и окрики? Я слышу, как бухают в землю их сапоги, слышу, как запаленно, хрипло они дышат, вижу, каким сумраком наполнены их глаза...

Взвод послушно бежит, следуя коротким, отрывистым командам Воронцова, пока наконец Олег не останавливает его и не возвращает на прежнее место.

— Смирно!.. — командует он Рыжикову, который стоит, весь поджавшись, пригнув голову, в перекрестии раскаленных, угрожающих взглядов. Не знаю, что на него действует — властный ли голос Воронцова, эти ли взгляды, но Рыжиков обегает рысцой взвод... Раз... И еще раз...

— Вот так-то, Рыжиков, — усмехаясь, говорит Олег. — Становитесь в строй....

Воронцов передает мне взвод, я должен вести его дальше.

14

Прозрачная, серебристая рябь облаков плывет по небу, словно кто-то дунул и разметал по нему нежный пух одуванчиков... Передо мной — выстроенный в две шеренги взвод, погасшие глаза, угрюмые лица...

— Есть вопросы? — спрашиваю я, подражая, повелительной интонации Олега. — Нет вопросов?.. Тогда...

Но я не успеваю скомандовать.

— Разрешите вопрос...

Это Рабинович. Его тщедушная, узкоплечая фигура колом торчит на правом фланге.

— Задавайте.

— Почему вы наказываете не тех, кто виноват, а всех разом?.. — Говоря, он смотрит не прямо перед собой, а куда-то вкось, мимо меня, будто видит что-то за моей спиной...

— Да, почему... — шелестит между рядами. — Почему всех гамузом...

Титов спешит мне на помощь:

— Один за всех и все за одного — произносит он твердым, не допускающим возражений тоном. — В армии такое правило...

— Такого правила нет... Я читал устав... — Рабинович проговаривает эти слова ровным, чуть ленивым голосом, по-прежнему глядя куда-то мимо меня.

Взвод напряженно следит за мной.

— Отлично, — говорю я. — Тогда пускай выйдет из строя тот, кто бегал в самоволку и принес в лагерь водку...

Я иду вдоль шеренги, заглядывая в глаза солдатам, и вижу, как их лица сникают, глаза разбегаются, чтобы не встречаться с моими.

— Ну, что же вы?..

Слова мои падают в пустоту.

Слышно, как посвистывает ветер, колебля вершины деревьев.

— Есть еще вопросы, рядовой Рабинович?

Рабинович молчит.

— Я спрашиваю, теперь вам все ясно, рядовой Рабинович?..

— Так точно... — Голос у него вялый, понурый.

— Отвечайте, как положено!

— Так точно, товарищ курсант!

— Взвод, равняйсь! — командую я. — Смирно! Правое плечо вперед... Бе-гом марш!..

15

Мы гоним их, как баранов.

Рассыпавшись по дороге, взвод походит скорее на овечий гурт, чем на колонну, а мы — больше на гуртоправов-погонщиков, чем на командиров. Мы подтягиваем отставших, равняем шеренги, стараясь придать колонне хоть какой-то порядок, но колонна снова и снова распадается, растягивается вдоль шоссе наподобие мехов гармошки или аккордеона. Все чаще кто-нибудь откалывается от нее, опускается на придорожный валун, чтобы перевести дух, или приседает на корточки, или в изнеможении плашмя падает на землю. Тогда мы останавливаем взвод, он колотит каблуками на месте, пока отставшие не присоединяться к нему.

Смешно сказать, но в иные минуты я чувствую себя не то Чингисханом, не то Наполеоном. В конце концов, не все ли равно, сколько человек покорны твоей воле — десять, тысяча, сто тысяч... Не знаю, как это назвать, но во мне пробуждается что-то такое, чего я не подозревал в себе раньше...

Белые, крашенные известью столбики на поворотах дороги указывают нам путь, луна, по-прежнему яркая, побледнела, будто и ее обмакнули в раствор известки, даже шоссе, залитое лунным светом, словно натерто мелом. Бледными, прозрачно-призрачными кажутся солдатские лица, бледными, покрытыми бельмами — слепые глаза...

Молча, угрюмо взвод продолжает бег.

16

— Фашисты... Настоящие фашисты...

Когда мы вернулись в лагерь и распустили солдат, чтобы перекурить и оправиться перед тем, как разойтись по палаткам, и они, торопливо доставая из карманов махорку и на ходу расстегивая ширинки, выстроились вдоль дорожной обочины, вот здесь-то, сквозь журчание ударившей в землю мочи, я и расслышал эти слова.

— Фашисты...

Потом, все трое, мы сидели в курилке и было так тихо, что до нас доносилось тарахтение картофелечистки, работавшей в столовой.

— А кто же мы на самом-то деле?.. — сказал я, продолжая начатый разговор.

Насупленные лица Воронцова и Титова не выражали ничего, кроме усталости.

— Кто мы?.. Без пяти минут сержанты, вот кто... — нехотя возразил Титов. — И нечего разводить канитель... Пускай привыкают.

— Титов прав, — поддержал его Воронцов.

Я позавидовал этой простоте, ясности — в отличие от одолевавшего меня сумбура.

Передо мной, как белая, уходящая в бесконечность дорога, мелькнула просека... Сапоги Бондаря с раздутыми голенищами...

Бритвенно-тонкие губы Кичигина, гибкий прутик, сбивающий снег, в его руках...

Титов зевнул и поднялся.

— Ну, вы философствуйте, коли охота, а я пошел... — Он потянулся всем телом, разминаясь. — Люблю повеселиться, особенно поспать...

Тяжело ступая и покачиваясь, он направился к палаткам.

До чего же ярко сияла в ту ночь луна... Курилка находилась на краю небольшого плато, на котором располагался наш лагерь, отсюда внизу отчетливо виднелись штурмовая полоса с перевитыми проволокой колышками, с дощатой, бросающей резкую тень стенкой и рвом для прыжков, и дальше — влажно блестевшая крыша летней столовой, за ней — речка, на которую по утрам бегали мы умываться, сейчас она переливалась и мерцала, как рыбья чешуя...