Сергей Князьков - Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том IV

• Название: Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том IV
• Автор: Сергей Князьков
• Издательство: Издание Товарищества И. Д. Сытина
• Жанр: Военное
• Год: 1911

Вниманию читающей публики предлагается замечательный 7-томник. Замечателен он тем, что будучи изданный товариществом Сытина к 100-летней годовщине войны 12-го года, обобщил знания отечественной исторической науки о самой драматичной из всех войн, которые Российская империя вела до сих пор. Замечателен тем, что над созданием его трудилась целая когорта известных и авторитетных историков: А. К. Дживелегов, Н. П. Михневич, В. И. Пичета, К. А. Военский и др.

Том четвертый.

---

Партизанские отряды и во время преследования наполеоновской армии действовали то в одиночку, то сообща. Так, узнав, что в деревне Ляхово остановился на дневку отряд генерала Ожеро[192], партизаны Давыдов, Сеславин и Фигнер соединились вместе, привлекли к себе гр. Орлова-Денисова, напали на Ляхово и принудили Ожеро положить оружие и сдаться в плен; подмогу, шедшую к Ожеро, они тоже разбили. Не мало затрудняли партизаны движение великой армии и тем, что, забегая вперед, портили всячески дорогу, разрушали мосты, гати и плотины на пути ее следования; благодаря постоянному соприкосновению с противником, партизаны всегда были великолепно осведомлены о планах и намерениях противника; захватывая неприятельскую почту, перехватывая курьеров, посылавшихся в отдельные корпусы или во Францию, а также ехавших оттуда, партизаны нарушали связь между отдельными частями армии и тем затрудняли их совместное действие, а, с другой стороны, доставляя все добытые сведения в главную квартиру, давали Кутузову возможность знать почти наверняка и о состоянии французской армии и обо всем ее движении. Партизаны поддерживали в то же время связь между главной армией и армиями Витгенштейна и Чичагова. Но, может быть, самым важным результатом деятельности партизанов был тот толчок, который они дали развитию народной войны. Бежавшие в местностях, занятых неприятелем, крестьяне, вооружаясь топорами, вилами, дубьем, у кого были и ружьями, предпринимали настоящие охоты за отсталыми французами, осмеливались даже нападать на отдельные мелкие отряды фуражиров, неосторожно забиравшихся далеко от своих главных сил. Эта народная партизанская война разрасталась сама по себе все сильнее и шире по мере дальнейшего вторжения французов вглубь страны, а по занятии ими Москвы приняла и очень серьезный характер.

С. Князьков

Орлы (1812 г.) — Ж. Руффе

III. Народная война В. П. Алексеева

I.

рушение нашего первоначального плана военных действий в 1812 году и отступление русских войск в глубь страны ясно показали, что война не может вестись силами одних регулярных войск и неизбежно должен быть вовлечен в военные действия весь народ, все взрослые мужчины. Правительство наше так и поняло свое положение. Александр, прибыв вместе с 1-й армией в Дриссу, «решил, как он сам выразился, призвать народ к истреблению врага». В таком привлечении народа к военным действиям русский император видел даже залог успеха своего в борьбе с Наполеоном. Он рассчитывал «сплотить общество вокруг правительства» и нанести удар врагу именно силами заинтересованного, таким образом, в войне народа (Шильдер, «Александр I», т. III, 101)[193].

Тогда же было положено и начало привлечению к войне мирного населения. Отъезжая из Дриссы, Александр издал манифест (6 июля), в котором призывал народ прийти на помощь правительству образованием народных ополчений и материальными средствами. Одновременно с этим главнокомандующий 1-й армии Барклай-де-Толли, вступив в пределы Смоленской губернии, призвал всех к вооруженному восстанию против неприятеля. В воззвании Барклая указывалось даже, как действовать против неприятеля, какими способами мирному населению вести эту впервые тогда начавшуюся партизанскую войну.

На призыв русского правительства откликнулись все классы населения, и весь народ в своем целом принял довольно широкое участие в войне 1812 года. Из отдельных же классов, несомненно, наибольшее участие приняли низшие и, в частности, крестьянство. Не говоря уже об ополчениях, которые сплошь состояли из крестьян, вся тяжесть защиты родной земли в полосе военных действий вынесена крестьянскими плечами[194].

Участие крестьян и отчасти других представителей низших классов населения в военных действиях 1812 года мы собственно и называем народной войной.

В первый момент, однако, все население, в том числе и крестьяне, реагировало на вступление неприятеля в русские пределы не вооруженным восстанием, а страхом и бегством в леса и отдаленные уезды. Так, Смоленская губерния, по свидетельству современников, быстро стала пустеть с приближением французской армии. «Все покидали свои дома, стар и млад, чиновник, помещик и крестьянин, повсюду тянулись обозы с наскоро захваченным скарбом». «Гжатский уезд был совершенно пуст», «Поречский уезд также страдал отсутствием крестьян и чиновников», в Дорогобужском уезде организатор народных отрядов Денисов «не нашел ни одного человека, могущего заняться вербовкой партизанов». Одним словом, как доносил тверской губернатор Кологривов, взявший в свое заведывание Смоленскую губернию, здесь «все попряталось и разбежалось, даже смоленский губернатор скрылся неизвестно куда» («Русск. Ст.», 1900 г., IX, 651–665). Когда же неприятель после Бородина направился к Москве, то, по словам Ростопчина, «жители здешней губернии от страха быть ограбленными от неприятеля или от своих войск, более, нежели на 50 верст в окрестностях Москвы, оставив свои селения, разбежались» (Щукин, «Бумаги», VII, 413). Ту же картину можно было наблюдать и в других местах — даже в таких отдаленных губерниях, как Вологодская, по свидетельству Завалишина «Древняя и Новая Россия», 1879 г., № 2, 148–149).

Если, тем не менее, народ поднялся против неприятеля и народная война не только возникла, но и приняла очень широкие и грозные размеры, то причиной тому были, на наш взгляд, во всяком случае, не обращения к народу правительства. Правительственные манифесты и воззвания были рассчитаны на пробуждение в крестьянах патриотического чувства. Только ростопчинские афиши взывали к шовинизму, точнее, просто старались вызвать в народе животное озлобление к иностранцам. Но какое же может быть отечество у раба? А русский крестьянин очень часто тогда стоял ниже раба, был вещью. И подвинуть его на защиту именно отечества было вовсе не так легко.

Современник событий Рунич объясняет широкое участие крестьян в войне, деятельное истребление ими неприятелей, совсем иными мотивами, далекими от патриотических. «Патриотизм был тут ни при чем», говорит он. По его мнению, «русский человек защищал в 1812 году не свои политические права. Он воевал для того, чтобы истребить хищных зверей, пришедших пожрать его овец и кур, опустошить его поля и житницы» («Русск. Ст.», 1901 г., III, 612). И нельзя не согласиться с Руничем. По крайней мере, факты подтверждают его диагноз.

Отступление (Фабер-дю-Фор)

Собственно, военные действия крестьян начались с того момента, когда неприятель посягнул на его собственность и жизнь. До этого же момента можно было наблюдать равнодушное отношение народа к неприятелю и даже в отдельных случаях мирное сожительство, проявление симпатий. Той, будто бы исконной ненависти к иностранцам, о которой говорят некоторые историки Отечественной войны и которую всячески старался вызвать Ростопчин, на самом деле не было[195]. Между находившимися в Москве французами и оставшимися здесь русскими нередко устанавливались вполне дружественные отношения, и некоторые из французских маршалов, как Коленкур, Кампан, оставили по себе светлую память в народе. В Москве, как и в Смоленске, налаживались торговые сношения окрестных крестьян с неприятелем, а в Витебской губернии, по наблюдениям генерала Дедема («Историч. Вести», 1900 г., т. 79, стр. 226), местные крестьяне были настроены дружественней к ним, чем к своим помещикам. При разгромах помещичьих усадьб и Москвы русские крестьяне часто действовали рука об руку с неприятелем, наводили его на след. Это факты, так сказать, иной категории, чем выше приведенные, но все же и они были возможны только при отсутствии ненависти к неприятелю. Еще характерно обращение русского народа с пленными в начале войны. К. К. Павлова рассказывает о следующем трогательном случае. В Орел прибыл транспорт пленных в самом ужасном состоянии. Одна бедная мещанка сжалилась над несчастными, взяла некоторых к себе в дом и стала ходить за ними и кормить их. «Истратив на них все, что имела, до последнего рубля, она, не решаясь и тогда покинуть их, стала обходить город нищею и полученными подаяниями продолжала содержать призренных ею бедняков» («Русск. Арх.», 1875, IX — XII, 228). В Сычевском уезде, центре партизанских действий, один местный бурмистр явил пример редкого великодушия и милосердия. Будучи смертельно ранен в схватке с французами, он завещал крестьянам не мстить за его смерть («Русск. Арх.», 1876 г., II, 310). Потом, особенно при отступлении «большой армии», отношение народа к неприятелю резко изменилось. И причиной этой перемены были именно грабежи и насилия наполеоновских войск. Генерал Ермолов склонен даже думать, что при другой тактике неприятеля не было бы никакой народной войны. «Если бы, — говорит он, — вместо зверства, злодейств и насилий неприятель употребил кроткое с поселянами обращение и к тому еще не пожалел денег, то армия (французская) не только не подверглась бы бедствиям ужаснейшего голода, но и вооружение жителей или совсем не имело бы места, или было бы не столь общее и не столь пагубное» («Записки», 242)[196].