Ирина Шкаровская - Никогда не угаснет

• Название: Никогда не угаснет
• Автор: Ирина Шкаровская
• Издательство: Государственное издательство детской литературы УССР
• Жанр: Детская проза
• Год: 1960

Осенним утром шла в школу через старый парк девочка. Было ей двенадцать лет, звали её Инкой. До начала занятий оставалось еще полчаса, и девочка не торопилась. Задумчиво смотрела она, как слетают с деревьев и кружатся в воздухе жёлтые, красные листья. И вдруг — это длилось всего лишь один миг, — к девочке подбежал беспризорник, вырвал у неё из рук портфель и убежал. Инка догнала его у входа в парк.

— Отдай портфель! — крикнула она.

— Не реви, дура! — насмешливо ответил беспризорник.

— Здрасте, кто это ревёт?

Так познакомились герои повести «Никогда не угаснет» — пионерка Инна Ивицкая и беспризорник Степан Голубенко, по прозвищу Руслан. Познакомились они — и стали друзьями на всю жизнь.

Тема повести — светлая романтика пионерской жизни. В книжке этой рассказывается о том, как в конце двадцатых годов пионеры одной киевской школы боролись с беспризорничеством — тяжёлым наследием гражданской войны и разрухи. Читатель познакомится с настойчивыми, славными ребятами, узнает, как вместе со своими старшими товарищами-комсомольцами крушили они старый мир, как учились, дружили и мечтали о социализме.

---

— Не обошлось бы… Ведь я в бюро комсомольском, как же без меня… Решили мы, комсомольцы, предложить старшим работницам, чтоб и они отработали в пользу беспризорных. Пойдёте, тётя Мотя?

— Да пойду уж, конечно.

Тётя Мотя стала быстро одеваться, всё время озабоченно глядя на Симу. А через полчаса они ушли. И вот с этого слякотного мартовского дня и началось то печальное и страшное, что Инка сохранила в своей памяти на всю жизнь.

После субботника Сима слегла и больше уже не вставала. Миновал март, и наступил апрель — первый месяц весны. Но какая это была противная, ни на что не похожая весна! Да холодный ветер, всё время моросило, а небо хмурилось и хмурилось и ни за что не хотело улыбнуться.

Однажды после уроков в зале происходило заседание совета отряда вместе с учкомом. Обсуждали вопрос о подготовке вечера, посвящённого дню рождения Коцюбинского. Рэм тоже присутствовал на этом заседании. Когда совет закончился, он встал, прикрыв глаза рукой, и пошатнулся.

— Что с тобой? — испугались дети.

— Ничего, — пробормотал Рэм, — это пройдёт. Ничего, — повторил он тихо и вдруг снова сел за стол и положил голову на руки.

— Симе очень плохо? — испуганно спросила Инка.

Рэм поднял голову, посмотрел на неё отсутствующими глазами.

— Очень.

Как тяжёлые льдины, падали в душу детей слова:

— Ей осталось недолго… Она просила, чтобы мы похоронили её по-комсомольски, чтоб над ней не гнусавили попы. И чтобы положить на неё красное знамя…

Молча разошлись дети по домам. А вечером к Инке прибежали заплаканные Соня и Липа. Инка поняла — Сима умерла.

На другой день, седьмого апреля её хоронили. Было хмуро и ненастно, и ветер, не апрельский, а какой-то февральский, холодный и назойливый, забирался под пальто, шевелил бумажные цветы на венке, который несли впереди катафалка два комсомольца «Ленкузницы». За гробом, рядом с Симиной мамой, которая всё время останавливалась, шёл прямо и твёрдо, как красноармеец в строю, Рэм. А за ними вся комсомольская ячейка завода, живгазета, пионеры, коммунары. Катафалк ехал пустой, а гроб несли на плечах Коля и три рабфаковца. В гробу лежала Сима в своей синей косоворотке с васильками вокруг ворота, с кимовским значком на груди. Инка не хотела, не могла смотреть на Симу. Она шла между Соней и Липой, опустив голову и спотыкаясь. И вдруг среди тихих и хмурых голосов девочке послышался живой и звонкий голос Симы:

— Инка! Подними голову. Инка! Разве ты не хочешь посмотреть на меня в последний раз?

Инка подняла голову, посмотрела на Симу и вздрогнула. Она была как живая, милая, ласковая, красивая Сима. Две косы темнели на косоворотке, и косы были пушистые, совсем живые. Всё та же родинка на щеке, пухлые розовые губы, глаза закрыты, и выражение лица озабоченное. Ей снятся чудесные ткани марки «Советский». Белое поле, а на нём разбросаны голубые васильки, а может быть, кремовое с красными гвоздиками. Слёзы метали Инке видеть ребят, Симу, и гроб уже не плыл, а качался и подпрыгивал. Инка шла, как в тумане, и с этой минуты всё теперь казалось ей зловещим. Зловещими были искусственные цветы и белый катафалк, молчаливые могильщики с лопатами в руках, три берёзки у могилы. Зловещим показался прыгающий с ветки на ветку нахохлившийся воробей.

Началась гражданская панихида. Секретарь комсомольской ячейки снял фуражку и, глядя на гроб, тихо сказал:

— Мы провожаем в далёкий путь своего дорогого товарища. Сомкнём же крепче наши пролетарские ряды!

Пожилая работница, утирая слёзы, рассказала о том, как Сима организовала ясли на заводе. А тётя Мотя подошла к гробу и долго плакала.

— Она больная пришла на субботник… Может, если бы не пришла…

Но никто не знал о Симе то, что знала Инка. Как она во сне и наяву мечтала, о чудесных узорах, как мечтала, чтобы первые модницы мира завидовали советским девушкам. Могильщики достали откуда-то гвозди и стали заколачивать ими гроб. А в это время появился попик — старенький, похожий на воробья. Он бежал, взметая пыль полами длинной рясы. Рэм встал перед ним, заслонив Симину мать, и тихо сказал:

— Уходите.

И попик сейчас же исчез между крестами и сумрачными ангелами. А пионеры, комсомольцы, коммунары запели: «Вы жертвою пали в борьбе роковой», так, как она хотела. И положили на гроб красное знамя революции, тоже, как она хотела. А когда гроб на верёвках стали опускать, на край могилы бросилась Вера Рябчук и забилась в неудержимых рыданиях. Тётя Мотя подняла Веру, прижала к себе и кинула на гроб горсть земли.

— Пусть земля будет ей пухом.

И вслед за ней все сделали то же самое…

Через неделю Рэм и Коля уехали в село на посевную кампанию. Провожать их пошли всем отрядом. И детдомовцы были на вокзале.

— Ребятки… — от волнения Рэм больше ничего не мог сказать, а только печально и ласково смотрел на детей.

Они ушли с вокзала очень грустные. Было хмуро, слякотно… И весна, как на зло, почему-то особенно долго задерживалась.

Кораблик «Инна»

И всё-таки весна пришла. Снова заулыбалось небо, зазеленело всё вокруг, и в один из первых тёплых дней Стёпка пришёл к Инке. Что-то новое появилось в нём. Инка не могла сразу определить, что именно. То ли он узнал какую-то важную вещь, то ли возмужал и вырос за несколько дней. На Стёпке был новый брезентовый плащ, выглядевший почти элегантно, новая кепка. И вдруг Инка поняла, в чём заключается то новое, что появилось в её друге.

— Стёпка… Ох, Стёпка, — ахнула девочка.

На отвороте его плаща красовался кимовский значок.

— Когда? — спросила Инка и, не дождавшись ответа, обиженно проговорила: — А мне ничего не сказал.

— Позавчера. Девять вопросов по текущему моменту задали. На все ответил.

Он осторожно вынул из кармана комсомольский билет и протянул его Инке.

— Смотри.

Инка так же осторожно взяла его в руки.

— У меня ещё одна новость, — сказал Стёпка.

Девочка вопросительно посмотрела на него.

— Пойдём гулять, я тебе скажу.

— Ну говори, — нетерпеливо сказала Инка, как только они вышли из дому.

— Я поступаю в Одесское мореходное училище. Вот… Ответ на своё письмо получил.

— И ты уедешь? — Инка растерянно смотрела на него. — А почему нельзя учиться в Киеве?

— В Киеве! Сказала! А где же в Киеве море?

И, как всегда при воспоминании о море, лицо Стёпкино стало задумчивым и мечтательным. Инка больше не расспрашивала его. Они пошли на Владимирскую горку, побродили по её аллеям, по днепровским откосам, а затем спустились вниз на набережную. Здесь было пусто и тихо. Высоко в небе сверкало горячее весеннее солнце.

— Инка, смотри! — радостно крикнул Стёпка. — Смотри!

Да Инка и сама увидела: недалеко от берега хрустнул лёд, и на глазах детей откололась и медленно отодвинулась большая льдина. Слева и справа затрещали льдины, зашуршали синеватыми краями, рассыпались на куски, запенили воду бурными всплесками. А та, первая, большая льдина, всё плыла вперёд, расталкивая другие, крошась на маленькие, белые осколки.

Дети молча стояли, очарованные чудесным зрелищем, и не заметили, как подошёл к ним лысый старичок, похожий на гоголевского Акакия Акакиевича.

— Вы присутствуете при феноменальном, исключительном событии, — произнёс он высокопарно. — Киевляне не помнят, чтобы так поздно трогался Днепр. Правда, старые люди рассказывают, что точно так было семьдесят пять лет назад. Но они преувеличивают. — Старичок поднял вверх сухой голубоватый палец. — В 1888 году Днепр тронулся десятого апреля. А сегодня — сегодня девятнадцатое апреля. Запомните этот день, юные граждане.

— Я запомню, — серьёзно сказала Инка, — 19 апреля 1929 года…

Но старичок, продолжая сам с собой разговаривать, отошёл. А дети ещё долго бродили по набережной, вдыхая запах весны и ласкового апрельского солнца. Затем они поднялись на фуникулёре, погуляли по Владимирской улице, вышли на бульвар Шевченко. В те времена здесь не было ни скамеек, ни чугунной ограды, но те же пирамидальные тополя стояли, подняв к небу гордые верхушки. Когда стемнело и синие тени окутали город, Стёпка сказал:

— Я тебе буду писать каждый день. А ты мне?

— Я тоже.

И как тогда в лесу, они шли, взявшись за руки, и им было хорошо и грустно. По улицам плыли оживлённые толпы людей, направляющихся к набережной смотреть, как тронулся лёд. На углах стояли мальчишки — продавцы газет — и выкрикивали:

— «Съезд французской компартии», «Советский проект разоружения на Женевской комиссии», «Чемберлен подружился с Муссолини».

— Давай пойдём в кино, — неожиданно предложил Стёпка.

— У меня нет денег.

— Но у меня есть.

— Ты поведёшь меня в кино за свой счёт! — возмутилась Инка. — Это мелкобуржуазные замашки!

Стёпка густо покраснел и сказал, медленно выдавливая из себя слова: