Юрий Терапиано - «Встречи»

• Название: «Встречи»
• Автор: Юрий Терапиано
• Издательство: Издательство имени Чехова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1953

В книге «Встречи» Юрий Терапиано передает нам духовную и творческую атмосферу литературной жизни в эмиграции в период с 1925 по 1939 г., историю возникновения нового литературного течения — «парижской ноты», с ее обостренно-ответственным отношением к делу поэта и писателя, и дает ряд характеристик личности и творчества поэтов и писателей «старшего поколения» — К. Бальмонта, Д. Мережковского, З. Гиппиус, В. Ходасевича, К. Мочульского, Е. Кузьминой-Караваевой (Матери Марии) и ряда поэтов и писателей т. н. «младшего поколения» (Бориса Поплавского, Ирины Кнорринг, Анатолия Штейгера, Юрия Мандельштама и др.).

Отдельные главы посвящены описанию парижских литературных собраний той эпохи, в книге приведены также два стенографических отчета собраний «Зеленой Лампы» в 1927 году.

Вторая часть книги посвящена духовному опыту некоторых русских и иностранных поэтов.

Текст книги воспроизведен по изданию: Ю. Терапиано. «Встречи». (Нью-Йорк. Изд-во им. Чехова, 1953) и представлен читателю благодаря электронной библиотеке «Вторая литература»: www.vtoraya-literatura.com

---

После священного созерцания высших образов поэт ниспадает из высших планов в низшие миры и создает, при помощи «демонов», мертвую «красавицу-куклу», произведение искусства, — таков рок творчества и ощущения в опыте Блока.

«Я стою перед созданием своего искусства и не знаю, что делать. Иначе говоря, что мне делать с этими мирами, что мне делать и с собственной жизнью, которая отныне стала искусством, ибо со мною рядом живет мое создание — не мертвое, не живое, синий призрак?».

Недаром, в той же статье (она появилась в «Аполлоне» в 1910 году) Блок восклицает: «Искусство есть — Ад!».

В этом вся творческая трагедия Блока, и в то же время — секрет воздействия на людей его поэзии.

Прочитав свой доклад, Блок понял, что сказал слишком много такого, о чем публично говорить нельзя.

«Я читал в «Академии» доклад, — пишет он матери 12-го апреля, — за который меня хвалили, и Вячеслав Иванов целовал, но и этот доклад — плохой и словесный; от слов, в которых я окончательно запутался и изолгался, я, как от чумы, бегу в Шахматово».

Но, как бы «плохо и словесно» ни говорил 8-го апреля 1910 года Блок, он оставил нам непреложное свидетельство о тайне поэта.

Духовный опыт Е. А. Боратынского

…Любил он черепа масонских знаков
И бледных ангелов надгробных плит…

В. Гофман, «Плеяда».

Трудная для исследователя, но в то же время очень интересная тема — проследить, как воздействовало и как отражалось в творчестве некоторых наших поэтов и писателей «тайное», т. е эзотерическое знание, — мистическая и духовная традиция различных тайных обществ — масонства, мартинизма и розенкрейцерства.

Кое-что в этой области уже сделано различными авторами, мы знаем, например, об отношении к тайным обществам — глубоком или поверхностном — Грибоедова, Жуковского, Пушкина и других.

Евгений Абрамович Боратынский, по преданию, сохранившемуся до начала нашего века в кругах Московской группы мистического масонства, ведшего свою преемственность от Новиковско-Шварцевской группы, уже в молодом возрасте, что случается редко, достиг высших степеней «просветления духовного».

Было бы чрезвычайно интересно проследить по архивам Петербургских и Московских тайных обществ, когда именно и через кого Боратынский вступил во «внутреннее масонство», — в Петербурге ли, вероятнее всего, через Жуковского, или в Москве, куда Боратынский переехал в октябре 1825 года, под влиянием кого-либо из своих новых друзей из группы «любомудров» — И. В. Кириевского, Шевырева и т. д.? Любомудры были романтиками философско-идеалистического направления, они стремились сделать предметом поэзии различные духовно-философские проблемы, т. е. тоже, что в нашем веке, под давлением интереса к тем же духовным проблемам, пытались сделать некоторые символисты, например, Вячеслав Иванов.

К сожалению, за пределами России такие изыскания нам не доступны.

Свидетельства же о своем внутреннем опыте Боратынский оставил в некоторых своих стихотворениях — и, вероятнее всего, его строки о «глаголе» того, кто «страстное земное перешел» — не только поэтический образ, но нечто более глубокое.

Стихотворение «Осень» помечено 1836–1837 гг. и Боратынский в то время мог пройти через то особое духовное состояние, после которого человек чувствует себя уже не вполне «от мира сего»; вне всяких выпадов против какого-либо другого соперника, Боратынский мог искренне скорбеть, что его голос, голос человека, связанного с высшим духовным смыслом поэзии, не находит отклика там, где «пошлый глас, вещатель общих дум» встречает в толпе «звучный отзыв».

Путь «философской лирики Боратынского» — по ходячему определению историков литературы, который стал «вполне самобытным и новым словом в русской поэзии», есть, в сущности, творчество поэта-эзотериста, имевшего возможность увидеть внутренний, «необщий», не всем доступный смысл жизни и бытия человека.

Именно благодаря этому своему внутреннему знанию Боратынский и был отделен от «внешних» людей и от «пошлого гласа» — внешней поэзии, и даже от «пошлой», т. е. «профанской» жизни, с ее интересами.

С другой стороны, тоже благодаря своему посвящению, Боратынский знал, что никогда и никакими словами он не сможет выразить вполне открывшееся ему тайное значение жизни и смерти, о котором он хотел бы рассказать, если бы это было можно, — т. е сознавал свое безнадежное одиночество среди людей не только, как впавший в немилость у публики и критики писатель, но — более страшное — одиночество посвященного, существа как бы иной породы среди «земнородных».

Источник скорби Боратынского, источник его разлада с окружающим веком, шествующим «путем своим железным», наконец, его личная, человеческая уединенность в жизни в последние годы, происходит из того же источника. Ниже мы увидим, что даже в отношениях со своей женой, которую он так любил, Боратынский оставался странным и непонятым до конца жизни, пугал ее своим необычным отношением к смерти.

В настоящее время мы знаем уже из новейшей психологии о целом ряде так называемых «промежуточных состояниях сознания», во время которых человек приобретает способность воспринимать особым образом; с другой стороны, благодаря ставшим известными в последние десятилетия описаниям различных стадий экста-зов («самади») и расширенных состояний сознания индусских святых и психических методов йоги, мы имеем теперь возможность яснее представить себе опыт европейских мистиков прошлого века.

Некоторые стихотворения Боратынского свидетельствуют, что ему были доступны эти особые состояния — и это чрезвычайно интересно.

Блок, мистик-одиночка, испытывает свои переживания в «цветных мирах» скорее как медиум, чем как человек, способный управлять этой «стихией»; Боратынский, напротив, обладая методом специальной тренировки мистических братств, по существу равных методам восточной йоги, свободно и без усилия проникает в «потусторонние» области и черпает из них свою творческую силу.

Вот, например, типичный пример «промежуточного состояния сознания», описанного с клинической ясностью: состояние это соответствует «сну наяву», но в нем нет потери контроля сознания.

В этом состоянии человек с большой силой ощущает и видит образы, свет, т. е. те же «цветные миры», которые видел Блок; он стоит как бы на грани «безумия» и «разумения», но, т. к. посвященный находится «в полноте понятья своего», то он может спокойно созерцать эту страшную стихию, подчинять ее себе и затем — видеть еще нечто — то, о чем нельзя говорить — «свет, другим не откровенный».

Есть бытие; но именем каким
Его назвать? Ни сон оно, ни бденье;
Меж них оно, и в человеке им
С безумием граничит разуменье.
Он в полноте понятья своего,
А между тем, как волны, на него
Одни других мятежней, своенравней,
Видения бегут со всех сторон:
Как будто бы своей отчизны давней
Стихийному смятенью отдан он;
Но иногда, мечтой воспламененный,
Он видит свет, другим не откровенный…

«Последняя смерть», 1827 г.

В другом своем стихотворении — «Толпе тревожный день приветен…» (1839 г.) Боратынский тоже говорит о двух сознаниях — дневном, общем для всех людей (для «толпы») и об особом, ночном сознании, находящемся как бы по ту сторону сонного состояния.

Люди боятся темноты, но если сделать над собой какое-то внутреннее усилие, — так здесь можно понимать образы Боратынского, — за «возмущенным мраком» — «обители духов откроются врата» и человек оказывается как бы в жизни иного, но тоже реально существующего мира:

…и там в заочном мире,
Веселый семьянин, привычный гость на пире
Неосязаемых властей…

Для А. Блока слово «смерть» лишено содержания; он очень часто употребляет его, вкладывая в него всё тот же, общепонятный, или, по Боратынскому, «пошлый» смысл. Смерть для Боратынского — «всех загадок разрешенье, разрешенье всех цепей».

Стихотворение «Смерть» (1829 г.) как бы утверждает: «Смерть совсем не такая и не то, что думают о ней люди». Стихотворение это требует особого сосредоточения на теме его, если говорить по-современному, требует глубокой медитации.

Невольно вспоминается, при чтении его, явление древних мистов народу после посвящения.

С венком на голове, с пальмовой ветвью «Победителя смерти» они выходили к народу на паперть храма ранним утром после той ночи, в течение которой в таинственных подземельях храма совершалось их посвящение в верховное таинство: