Элизабет Костова - Похищение лебедя

• Название: Похищение лебедя
• Автор: Элизабет Костова
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Триллер
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-069019-0, 978-5-271-34168-7

Знаменитый психиатр Эндрю Марлоу занимается одним из самых загадочных и безнадежных случаев в своей практике.

Его пациент — известный художник Роберт Оливер, попытавшийся прилюдно уничтожить шедевр музея «Метрополитен» — полотно «Леда».

Что толкнуло его на акт вандализма? Почему он заявил, что совершил его ради женщины? И что связывает его с одной из самых одаренных художниц XIX века — Беатрис де Клерваль, которая на взлете карьеры внезапно перестала писать картины?

Доктор Марлоу растерян — Оливер категорически отказывается говорить. Пытаясь выяснить причины странного поведения пациента, доктор Марлоу начинает знакомиться с людьми из его окружения и неожиданно для себя погружается в тайны прошлого — зловещие и завораживающие тайны искусства, страсти и преступления…

---

Эта картина была для меня недостаточно реальной, чтобы над ней грустить, а вот имя матери и даты жизни, высеченные на граните простым шрифтом, нагнали на меня тоску — жизнь слишком скоротечна… Кажется, у Шекспира в сонетах было что-то об этом: «И лето жизни быстро миновало…»

Я вслух прочел эту строку отцу, нагнувшемуся, чтобы убрать с могилы обломанный сук, но он покачал головой.

— Тут больше подходит другой сонет. — Он медленно, но точно забросил ветку в куст за оградой. — «Но если ты со мною, милый друг, то нет потерь и беды прочь бегут».

Я чувствовал, что он думает не только о матери, но и обо мне, оставшемся с ним, и в душе поблагодарил его. В последние годы я старался вспоминать ее в спокойные минуты, а не такой, как я видел ее в последний раз, когда она боролась со смертью, не желая расставаться с нами. Я в который раз задумался, что горше: что она умерла в сорок пять или то, как она уходила. Эти два горя были неразрывно связаны, но я вечно силился разорвать их, отлучить несчастье от несчастья. Я, стоя рядом с отцом, не мог заставить себя взять его под руку или обнять и был очень тронут, когда он сделал это за меня, когда его сухая старческая рука сжала мое плечо.

— Я тоже горюю о ней, Эндрю, — просто сказал он. — Но ты, когда доживешь до моих лет, поймешь, что люди никогда не уходят слишком далеко.

Я воздержался от того, чтобы напомнить ему о разнице в наших взглядах: я верил, что воссоединюсь с матерью, только когда, спустя миллионы лет, атомы наших тел неразличимо смешаются.

— Да, я иногда чувствую ее рядом, когда делаю что-то хорошее.

Сказать больше помешал мне комок в горле, и я замолчал, почему-то вспомнив Мэри: как она сидела на моем диване в белой блузке и синих джинсах, говоря, что не хочет больше видеть Роберта Оливера. Горе бывает разное, и обстоятельства разные — мать в свои последние минуты ни на миг не забывала меня.

Мы еще немного прошлись по Дак-лейн, а потом отец, замедлив шаги и зашаркав ногами, показал, что с него довольно, и мы, уже совсем медленно, повернули к дому. Я отметил, что район по-прежнему тихий, хоть город и разрастается к западу, а он ответил, что благодарит за это реку, не подпускающую к ним новостройки. Сама тишина улиц встревожила меня: кто здесь составит отцу компанию, если мы за всю прогулку не повстречали никого из соседей? Отец кивнул, будто тишина вокруг его только радовала. Я остановился на дорожке перед домом, чтобы сказать то, о чем подумал еще на кладбище, но не смог выговорить, — не тоска по матери, другой призрак тревожил меня даже там.

— Отец? Я не уверен, что поступаю правильно. Тот пациент, о котором я рассказывал…

Он сразу понял:

— Ты о том, что расспрашиваешь его близких?

Я оперся ладонью на ствол туи. Я с детства помнил его мягкую шероховатость, твердость древесины под ворсистой корой.

— Да. Он дал мне словесное согласие, и все же…

— Это потому, что он не знает, чем ты занимаешься, или ты не уверен, что тобой движет?

Как всегда, когда я обращался к нему с чем-то важным, он ошеломил меня своей проницательностью.

— Пожалуй, и то, и другое.

— Разберись сначала в своих мотивах, тогда все встанет на свое место.

— Разберусь. Спасибо.

Ужин нам приготовил я, и потом, за шахматами в гостиной отец затопил камин. Сидя в низком кресле и подбрасывая поленца за решетку, он рассказал мне, что пишет, и о женщине лет на десять моложе его, которая раз или два в месяц приезжает к нему из Эссекса, чтобы почитать вслух, хотя он и сам еще может читать. Он впервые заговорил о ней, и я не без удивления спросил, как они познакомились.

— Она прежде жила здесь и заходила в церковь, еще когда я служил, а потом они с мужем переехали, но не далеко, так что приезжали послушать мою ежегодную проповедь. После его смерти она долго не давала о себе знать, а потом написала, и с тех пор мы встречаемся. Конечно, в моем возрасте это не так уж много, — добавил он, — как и в ее, но все же нам не так одиноко.

Я расслышал в его словах, что он никогда не полюбит никого, кроме моей матери и меня, настолько сильно, чтобы по-новому устроить свое короткое будущее. Он собирался пойти ферзем, но передумал.

— А ты сейчас с кем проводишь время?

Он редко задавал этот вопрос, и я был рад ему.

— Знаешь ведь, я еще более закоренелый старый холостяк, чем ты, папа. Но мне кажется, я встретил одного человека…

— Одну женщину, — поправил он. — Так? Ту, что не так давно бросил твой пациент?

— От тебя ничего не скроешь. — Я смотрел, как он выводит из-под удара слона. — Так. Хотя она, конечно, для меня слишком молода и, по-моему, еще не оправилась от удара, нанесенного другим.

Я не добавил, что наши отношения осложняются тем, что я использую ее в профессиональных целях и тем, что хотя сейчас она свободна, но все же она любовница моего пациента, и я оказываюсь перед этической головоломкой. Отец все это понимал без слов.

— С недавно брошенными женщинами бывает трудно.

— Конечно…

Я, чтобы позабавить его, притворился, что озабочен позицией моего короля.

Его это не одурачило.

— И больше всего тебя беспокоит, что она недавно жила с твоим пациентом.

— Да, об этом нельзя забывать.

— Но сейчас она свободна и практически порвала с ним?

Он бросил на меня острый взгляд.

Я обрадованно кивнул:

— Да, я почти уверен.

— Сколько ей лет?

— Тридцать с чем-то, может быть, тридцать пять. Она преподает живопись в местном университете и довольно много пишет сама. Я не видел ее работ, но чувствую, они достаточно хороши. Она подрабатывала чем могла, чтобы иметь возможность серьезно заниматься живописью. Сильная женщина.

— Твоя мать, когда я на ней женился, была десятью годами моложе. А я соответственно старше ее.

— Я знаю, пап. Но не настолько. И не все относятся к браку так серьезно, как относились вы с мамой.

— К браку все относятся серьезно, — возразил он, с удовольствием разглядывая мою позицию в мягком свете лампы и огня. Он понимал, что я ни за что не рискну своим королем, даже если решу поддаться. — Трудность только в том, чтобы найти нужного человека. Послушай Платона. Просто удостоверься, что она ловит на лету твои мысли, а ты — ее. Больше ничего не нужно.

— Я знаю, знаю.

— И тогда ты должен сказать ей: «Мадам, я знаю, ваше сердце разбито. Позвольте мне исцелить его».

— Вот уж не знал, что ты так красноречив, папа.

Он рассмеялся.

— Сам бы я такого женщине никогда не сказал.

— Но тебе ведь и не пришлось, верно?

Он покачал головой, его глаза были сейчас ярко-голубыми.

— Не пришлось. Кроме того, вздумай я сказать такое твоей матери, она посоветовала бы прийти в себя и вынести мусор.

«И поцеловала бы тебя в лоб при этих словах…»

— Папа, почему бы тебе завтра не поехать со мной в Нью-Йорк? Я собираюсь в музей, а у меня в номере есть свободная кровать. Ты давно туда не выбирался.

Он вздохнул.

— Теперь это для меня невероятно трудное предприятие. Я не смог бы ходить наравне с тобой. Для меня нынче и поход к бакалейщику — целая Одиссея.

— Понимаю… — Но я не мог остановиться, не хотел смириться, что для него время путешествий прошло. — Тогда, может, навестишь меня в Вашингтоне этим летом? Я за тобой приеду. Или осенью, когда станет прохладней?

— Спасибо, Эндрю. — Он поставил мне шах. — Я подумаю.

Я знал, что он не станет и думать.

— Тогда, может, хоть очки тебе заменим, Сирил?

Это была старая шутка: я мог назвать его по имени, когда просил о чем-то особенном.

— Не будь занудой, мой мальчик.

Он с ухмылкой смотрел на доску, и я решил позволить ему выиграть. Он уже и так почти выиграл: фигуры он явно отлично различал.

Глава 58 1879

Она просыпается с криком. Ив трясет ее, приносит рюмку коньяка из своей гардеробной. «Всего лишь сон», — говорит она ему, задыхаясь. Он соглашается: конечно, просто сон. О чем? Ни о чем, говорит она, просто причуды воображения. Теперь, когда он утешил жену, его снова клонит в сон: всю неделю он работал, как водовозная кляча, и, зная это, она притворяется, что успокоилась, чтобы он мог снова задремать. Он тихо дышит: вдох-выдох, а она зажигает свечу и сидит на краю кровати в халате с орнаментом из роз, пока сквозь шторы не начинает сочиться свет.

Теперь ей понадобился ночной горшок, она осторожно выдвигает его из-под кровати и использует, подобрав полы халата. На подтирке остается красная, словно кадмиевая полоска, и ей приходится порыться в комоде в своей гардеробной в поисках полотняных прокладок, которые Эсми сложила в верхнем ящике. Еще месяц без надежды. Кровь кажется особенно ужасной после того сна: она видит, как она заливает белое лицо, капает на камни мостовой; кровь женщины смешивается с уличной грязью и кровью мужчин, умерших за свои убеждения.