Доминика Мюллер - Лагуна Ностра

• Название: Лагуна Ностра
• Автор: Доминика Мюллер
• Издательство: ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус"»
• Жанр: Иронический детектив
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-389-04356-5

Труп мужчины с перерезанным горлом качается на волнах венецианского канала у подножия мраморной лестницы. Венецианская семейная пара усыновляет младенца, родившегося у нелегальной мигрантки. Богатая вдова ищет мальчиков-хористов для исполнения сочинений Генри Пёрселла. Знаменитый адвокат защищает мошенника от искусства. Безвестный албанец-филантроп терроризирует владелицу сети, поставляющую проституток через Интернет. Все эти события сплетаются в таинственное дело, которым будет заниматься комиссар Альвизио Кампана, перед которым не в силах устоять ни преступники, ни женщины. Все было бы прекрасно, но комиссар живет в ветшающем палаццо под одной крышей с сестрой и двумя дядюшками. Эта эксцентричная троица, помешанная на старинных плафонах, невесть откуда выплывших живописных шедеврах и обретении гармонии с миром, постоянно вмешивается в его дела.

Отмахиваясь от советов, подсказанных их артистической интуицией, прагматичный комиссар предпочитает вести расследование на основе сухих фактов. Однако разгадка головоломки потребует участия всех членов семьи Кампана. А уж они — исконные венецианцы и прекрасно знают, что после наводнений воды их родной лагуны всегда становились только чище.

---

Игорь с волнением вспомнил вечер в гостиной Корво, когда комиссар встал на его защиту. Они заключили тогда предварительный союз, направленный против лже-благодетеля, — союз, которому это ожесточенное расследование придавало особый смысл, добавил он тоненьким голоском, приглушенным толстой столешницей. В сущности, он не больше комиссар, чем мы все. Под панцирем комиссара он прячет свою сентиментальность. Мы еще какое-то время подурачились, представляя себе статую Альвизе в образе кондотьера, а потом уснули, ровняя друг по другу дыхание, в этот смутный час, когда ночь начинает розоветь под первыми ласками зари.

Спит Большой канал, окаймленный рядами дворцовых фасадов, под взглядом их стеклянных окон-глаз в обрамлении мраморных ресниц, спит, обволакивая город текучей дремой. Где еще, как не в Венеции, можно уснуть под колыбельную этих безмолвных вод? В такой тиши, в таком покое все кухонные ножи мира позабудут, что они могут убивать.

11 ТАКСА

Карликовая такса Эдварда Волси-Бёрнса обгрызла угол елизаветинской псалтыри. Это была оригинальная обложка, ровесница книги, из грубого пергамента, и Шугар принял ее за кость. Так все началось.

В ту пору, восемь лет назад, Эдди был привязан к Роберте и обожал своего пса. В сущности, тихо проговорила госпожа Боллин, люди могли бы понять, какое место занимают в сердце того, кто их якобы любит, если бы обращали внимание на то, сколько нежности он расточает на своих животных. Эдвард мог часами простаивать на четвереньках перед своим Шугаром, чесать ему животик, умолять, чтобы тот его лизнул, и при этом со смехом отвергать самую возможность проявления привязанности к человеческому существу. Роберта ничего такого и не ждала, радуясь, что в ее жизни снова появился мужчина, с которым он могла нянчиться. Она покупала для Эдди экзотические джемы у «Фортнума и Мейсона» и, к чему скрывать, выбирала для него у ювелира на Бонд-стрит запонки и античные камеи. Все личные вещи (как говорят в полиции), найденные на трупе Волси-Бёрнса и отосланные Себастьяну, за исключением перстня с печаткой, были из числа этих побрякушек.

Она никогда не обманывалась. Все нуждаются в ласке, в добром слове, а у Волси-Бёрнса, который создал вокруг себя полную пустоту, для этого были только она и Шугар. Она выступала его гарантом в свете, сопровождала на аукционы, где он скупал за бесценок всякую дребедень, а потом перепродавал это пораженным его эксцентричностью нуворишам. Эдвард спекулировал абсолютно на всем. Почему бы ему было не спекулировать на Роберте Боллин? Он воспользовался ею, чтобы «подзолотить свой герб» в провинциальных замках, куда стал вхож опять же благодаря ей. Там он довел до совершенства свое умение втираться в доверие к одиноким вдовушкам, прибирая к рукам их коллекции и ценности, которые якобы выгодно помещал от их имени. Мы с Альвизе читали, конечно, о Мейдоффе[59] и его начисто обобранных клиентах. Волси-Бёрнс был таким Мейдоффом, только действовал он вдали от столиц, среди вересковых пустошей и озер. В промежутках между ловко провернутыми делишками он вытягивал из одиноких землевладелиц фамильные сплетни, используя их потом в своих биографических заметках и скандальных хрониках. Вдова Боллин стала наперсницей этого вдовьего наперсника. Комиссар и его сестра еще слишком молоды, чтобы понять это: не слишком приятно осознавать, что у тебя все уже в прошлом, а вместе с беззаботным Эдвардом к ней будто бы вернулась молодость, и она не хотела ее упускать. Его гнусные делишки забавляли Роберту. Деньги, деньги, деньги… Выиграть, украсть, прибрать к рукам. Ей хотелось верить, что в проделках Эдварда есть своя справедливость, она дорожила его признаниями, которые ставили ее выше его жертв. Комиссар когда-нибудь все равно задаст ей этот вопрос, так вот они с Волси-Бёрнсом никогда не жили под одной крышей и не спали в одной постели. И она ничего — ничего! — не желала знать о тех обширных сторонах его жизни, которые Эдди тщательно от нее скрывал.

Комиссар скучал, сидя перед бесчисленными баночками с джемом, очевидно оставшимися от Эдварда. С того момента, как Роберта Боллин впустила его в свою маленькую гостиную, где уже сидела я, он не задал ни единого вопроса, даже чтобы узнать, какого черта я тут делаю. Я заглатывала ложку за ложкой джем мертвеца — для храбрости. И если брат не собирался взрываться, то мой желудок — как раз наоборот. Что-то должно было наконец разразиться в этом сиропном озере, по которому плавала в своем кресле-каталке кисейная Роберта Боллин, предлагая нам кофе так, будто она сама нас пригласила, а не Альвизе явился без спросу ее допекать.

В тот день, когда Шугар испортил псалтырь, Эдди, вызвавшись лично заняться реставрацией, унес книгу с собой, и, как комиссар и подозревал, она ее больше никогда не увидела. Но она ничуть на него не рассердилась. Важно ведь содержимое, а не вместилище, какой бы ценностью оно ни обладало. Она извинилась, что утверждает это при мне, специалисте по реставрации живописи, но со временем я увижу сама: единственное, что имеет значение, — это воспоминания.

В каком-то смысле можно сказать, что восемь лет назад именно такса толкнула Волси-Бёрнса на неправедный путь, вздохнула Роберта, наливая Альвизе, несмотря на его протесты, энную чашку кофе. В свете ужасных обстоятельств его смерти жизнь Эдварда представала теперь перед ней во всей ее наглядности или, лучше сказать, неприглядности.

Аминь. Да упокоится с миром Волси-Бёрнс и его раскромсанное горло. Эта женщина пользовалась светотенью исключительно для камуфляжа и понимала в живописи не больше, чем в собственной жизни. Чего дожидался мой брат? Почему он до сих пор не положил конец этим бессмысленным излияниям? Ничего же не вышло. Предлагаю начать все заново и придерживаться следующей темы: «Эдвард Волси-Бёрнс: преступление и наказание, или раскаяние в Венеции?»

Елизаветинские псалмы привели Эдварда к книготорговцу-антиквару, у которого работал Энвер. Понадобилось восемь лет и поддельная рукопись в руках комиссара, чтобы Роберта вспомнила имя перекупщика, о талантах которого была наслышана от Эдварда. Волси-Бёрнс не скупился на похвалы этому молодому человеку, он даже говорил, что предпочел бы иметь такого сына вместо своих собственных, которые его достали. Ах, этот молодой книготорговец — совсем другое дело! Он называл его «мой юный друг» или «товарищ» и надеялся с его помощью отыграться на презиравшем его высшем свете. Но у комиссара, наверно, не так много времени, чтобы тратить его на психоаналитические выкладки, тихо проговорила она.

Бинго! — как говорят в Лондоне. Я знала, что Альвизе только что обнаружил провокационную записку Кьяры с предложением развода, которую та приколола кнопкой к дверям антресолей. На мой взгляд, все, прямо или косвенно связанное с психоанализом, должно вызывать у него рвотные позывы. Но он, как водится, придерживался иного взгляда и попросил ее не прерывать своих сбивчивых объяснений.

У Эдварда Волси-Бёрнса был очень жесткий отец — это он сделал его таким. Нисколько не оправдывая его, тем не менее можно было сказать, что Эдди стал плохим, чтобы оправдать постоянные взбучки, омрачавшие его детство. Короче, встреча с иммигрантом, жаждавшим признания, стала для него удачей. Лондон, столица финансового мира, перед самым кризисом кишел биржевыми дельцами самого разного толка. Царившая там потребительская вакханалия дразнила таких людей, как «юный друг». В Венеции внешние признаки богатства смягчены топографическими особенностями города и необходимостью передвигаться большей частью пешком. Единственное явное различие существует здесь между здоровыми людьми и инвалидами — это Роберта знала по себе.

Она по-прежнему занималась пустой болтовней, оттягивая момент, когда ей придется сказать то, что она должна сказать, как это ни тяжело. Ну, хватит ходить вокруг да около. Это то, о чем мы думали, да?

Ну да же, да, чуть не закричала я, в то время как мой брат продолжал сидеть в позе сфинкса. Да, Альвизе и правда крут, у него просто стальные нервы. Видели бы это дядюшки: у них бы апломба поубавилось.

Записная книжка Эдди плюс честолюбивые устремления юного книготорговца — и вот мы имеем непобедимую команду, такую же сыгранную, как какой-нибудь дуэт фокусников, выступающий на сцене кабаре. Смерть человека помогает понять его жизнь, правда слишком поздно, и теперь, когда Волси-Бёрнс не имел больше над ней власти, Роберта Боллин собирала разрозненные фрагменты в единое целое. С негнущимися, как лыжи, ногами, зажатыми между низким столиком и канапе, я доедала десятую тартинку с джемом. Разрозненные фрагменты начали складываться в тот самый день, когда комиссар пригласил Роберту произвести экспертизу манускрипта. Это было как удар молнии, как взрыв, у нее просто раскрылись глаза. Волси-Бёрнс, даже мертвый, был замешан в какой-то фальсификации. В тот момент она ничего не сказала комиссару, не желая оскорблять память умершего. Это было неправильно, она понимала это, но ей было неловко. Не так-то легко признаться самой себе, что человек, который скрашивал твое существование, — мерзавец, готовый в любую минуту тебя же и надуть.