Доминика Мюллер - Лагуна Ностра

• Название: Лагуна Ностра
• Автор: Доминика Мюллер
• Издательство: ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус"»
• Жанр: Иронический детектив
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-389-04356-5

Труп мужчины с перерезанным горлом качается на волнах венецианского канала у подножия мраморной лестницы. Венецианская семейная пара усыновляет младенца, родившегося у нелегальной мигрантки. Богатая вдова ищет мальчиков-хористов для исполнения сочинений Генри Пёрселла. Знаменитый адвокат защищает мошенника от искусства. Безвестный албанец-филантроп терроризирует владелицу сети, поставляющую проституток через Интернет. Все эти события сплетаются в таинственное дело, которым будет заниматься комиссар Альвизио Кампана, перед которым не в силах устоять ни преступники, ни женщины. Все было бы прекрасно, но комиссар живет в ветшающем палаццо под одной крышей с сестрой и двумя дядюшками. Эта эксцентричная троица, помешанная на старинных плафонах, невесть откуда выплывших живописных шедеврах и обретении гармонии с миром, постоянно вмешивается в его дела.

Отмахиваясь от советов, подсказанных их артистической интуицией, прагматичный комиссар предпочитает вести расследование на основе сухих фактов. Однако разгадка головоломки потребует участия всех членов семьи Кампана. А уж они — исконные венецианцы и прекрасно знают, что после наводнений воды их родной лагуны всегда становились только чище.

---

Как и предвидел Игорь, относительно которого я все чаще думаю, что он не так наивен, как ему удается выглядеть, Альвизе сделал из этого вывод, что Волси-Бёрнсу до зарезу хотелось купить за бесценок Борисову мазню, чтобы тут же сплавить ее Корво по цене настоящего Маратты и тем самым возместить часть денег, которые ему предстояло заплатить за Рамиза. Каким бы ушлым ни был профессор по части преступной деятельности, в искусстве он ровным счетом ничего не смыслил.

Неподдельное простодушие — удел кретинов и блаженных — засветилось в распахнутых глазах Иогана Эрранте, когда Альвизе, набивший в этом руку еще с Илоной Месснер, пообещал его Нине безнаказанность. Безутешная супруга могла возвращаться в родную Молдавию, пусть без мужа, зато с грузовичком. Альвизе был обязан Иогану, потому он и сделал это, как и обеспечил ему баснословно дорогую защиту в лице Партибона-младшего, чья изворотливость намного превосходила макиавеллизм советника Корво, моего Джакомо, но не будем называть имен. Я предоставила брату дальше спускаться по лестнице. Какой смысл возражать, убеждать его в том, что меня тошнит от одного воспоминания об этом Джакомо, который никогда и не был-то моим? Насколько я разбираюсь в плафонах, настолько я ничего не смыслю в мужчинах, у каждого свой конек, а поскольку моего я не променяю ни на что на свете, то — все к лучшему в этой лучшей из Венеции, где не мой, а чей-то чужой Джакомо уже забыл о моем существовании.

Альвизе хватило трех дней, чтобы устать от гордого одиночества, которым он наслаждался в бельэтаже, и вернуться лопать в антресоль. По одному щелчку пальцев его сестра, простершись ниц, словно «Магдалина» Симона Вуэ[67], поднесла ему его любимого Виви, а дяди — его любимый кампари. Родственник он нам по матери или не родственник, а комиссар сдал-таки этого Партибона-старшего молодцам из Финансовой полиции, сдал со всеми потрохами — вернее, с полным набором материалов по «Алисотрувену». Вот уж кому не скоро удастся спокойно уснуть, если его вообще не уложат на нары в компании дюжих татуированных молодцов. Заодно Альвизе шепнул одному коллеге из налоговой полиции о Робине Миллере-Бэнксе. Все знают, что художники не в ладах с цифрами — по крайней мере, до тех пор, пока в дверь к ним не постучались Слава и Богатство. Этому в дверь позвонит налоговый инспектор, который подпортит Кьяре жизнь в лофте. Грешница, ставшая пищей для сплетен, не должна отбрасывать тень на золото и порфиру победителя: «Delenda est Romana»[68]. Комиссариаты ломятся от дел, основанных на сведении личных счетов, и брат не понимал, какой ущерб доброму имени семьи могло нанести его разоблачение, если эта семья и сама способна не моргнув глазом состряпать славненькую следственную ошибочку.

Овеянный величием и славой, подкрепленными хвалебным звонком министра, Спаситель Венеции, бывший самый молодой полицейский комиссар страны рассчитывал воспользоваться сложившейся ситуацией, чтобы подхлестнуть своих подчиненных, оживить зависшие дела, в общем поразвлечься. За неимением нового трупа, из-за которого он должен был бы носиться по округе в поисках улик и фактов, брат намеревался вытащить на свет божий загадку летнего мертвеца, чтобы вычеркнуть его наконец из и без того длинного послужного списка Иогана Эрранте. У Гамлета был череп. У Альвизе — разложившиеся останки, плавающие в его сновидениях, как они плавали когда-то в водах Лагуны.

Незаметно отложившиеся у него в мозгу сведения дремали до поры до времени в дальних ящичках его памяти. Некоторые так и останутся там вместе с бумажником Игоря и генетической семьей рожденного в душевой Виви. Другие же только и ждали, чтобы вырваться на свободу. Среди этих последних не последнее место занимала фальшивая партитура, выжидавшая в ящичке под надписью «Пёрселл» удобного момента, чтобы наброситься на бедную парализованную даму.

Слава комиссара облегчила процесс усыновления нашего Виви, несмотря на многочисленные дыры, зиявшие в его досье. «В дыру да не низвергнется» — этот гордый девиз как нельзя лучше подошел бы семье Кампана, которая не страшилась никаких дыр: ни в Борисовом Гверчино, ни в ящичках Альвизе, ни в воспоминаниях Игоря, ни в наших сердечных делах. И только Рамиз оставался камнем в нашем огороде, брешью, которую брат, несмотря на всю свою власть, никак не мог заделать.

Она знала свое дело, эта вдова Пёрселл. Выйдя после допросов морально окрепшей, эта «Кающаяся Мария Магдалина» принялась разыгрывать из себя жертву. У нее хватило наглости подать в суд: на Корво — за Рамиза, на Энвера за партитуру, и она так ловко разжалобила судей, что вот-вот должна была бесплатно получить попечительство над маленьким певуном, которого еще недавно собиралась купить за деньги, — хорошенькое дельце! Альвизе же злился и сетовал на невезение, не допуская мысли, что Рамизу у нее может быть так же хорошо, как у нас. Комиссар ухитрился оформить над мальчиком с ангельским голоском временный патронат и каждое воскресенье забирал его из социальной службы, для которой он стал чем-то вроде эмблемы, еженедельно кривляясь для местных страниц «Гадзеттино».

Теперь уже всем было ясно, что брат с его призванием и чувством долга мог бы сам по себе составить целую энциклопедию мифологических героев. Он хотел заполучить Рамиза, чтобы насолить вдове, но заниматься мальчиком в дополнение к Виви должны были бы мы — «не все же нам бездельничать да скрести наши картины».

В хорошие деньки Венеция вывозит своих детей на свежий воздух. Проследовав вместе со всем городом процессией по запруженным дорогам, они лепят куличики из песка на пляже или собирают цветы в горах. В прошлое воскресенье — последнее воскресенье, которое Рамиз должен был провести с нами перед переселением в фонд, — Альвизе, Борис, Игорь, Виви, Рамиз и я набились в «вольво», жертвуя собой ради свершения воскресного ритуала совместного обеда у родителей в Фалькаде. После нескольких месяцев воздержания я смиренно приготовилась выслушать все их вопросы, в частности когда я наконец выйду замуж за молодого человека из хорошей семьи и подарю им внуков, а также когда я наконец пополнею, для чего мне просто необходимо взять еще кусочек жаркого, сочного, с кровью, — ну точно как шея зарезанного Волси-Бёрнса. Однако в то воскресенье у родителей только и было разговоров что про Альвизе, чудо-Альвизе, несравненного сына, слава которого стала отрадой их старости, омраченной причудами этой нелюдимой старой девы, которой ничего не надо, только бы морить себя голодом. Я и позабыла, как ненавижу Фалькаде, стоит мне только туда приехать, и почему забиваюсь в глубину сада, мечтая скатиться по склону беллунского холма прямо к себе в антресоль.

Слава богу, у единственного и неповторимого сына раскрылись наконец глаза на эту римлянку, однако ни одна девушка, пусть даже самая культурная, венецианка с проверенным происхождением, обитательница разваливающихся дворцов и наследница прабабкиных старомодных драгоценностей, — ни одна не годилась ему даже в подметки. Да и зачем нужна жена, когда детей можно грести лопатой и без всякой матери? Родители говорили это с видом стариков, несущихся к могиле, как на салазках с горы. Когда мы станем старыми и немощными, Виви и его собратья будут возить нас в креслах-каталках, как мы будем возить их, наших родителей, после того как они вернутся домой, в бельэтаж, чтобы оттуда отправиться на гондоле прямиком в склеп Кампана на кладбище Сан-Микеле.

Брат пробурчал, что похороны с гондолой стоят бешеных денег, что в палаццо нет лифта, что андрон весь в плесени, что в «большую воду» его каждый раз затопляет, что жить там невозможно, после чего мы все переругались под смеющимся взглядом Виви — все, кроме Игоря, умолявшего в это время Рамиза слезть с елки, на которой тот раскачивался, lie желая больше иметь ничего общего с сухопутными жителями, лагунные ветви древа Кампана извлекли из погреба Бориса, выбравшегося оттуда с очередным шедевром под мышкой, вскочили и «вольво» и вихрем умчались прочь.

В набитой до отказа машине ругань продолжилась с новой силой из-за огромной картины, которая заслоняла заднее стекло. Пока мы петляли по горным спускам и пробирались по забитым машинами воскресным дорогам, я убеждала дядю, что наш папа все же не настолько впал в маразм, чтобы держать в погребе в Фалькаде Караваджо.

Допустим — что на всех языках означает, что ничего мы не допускаем. А Борджанни[69], а Сарачени[70], а их караваджистский натурализм, с ними что делать? И все же это страдание, эта мощь, которые проглядывают под слоем грязи, нет, Караваджо, Караваджо, правда, Игорь? Конечно, Борис, ты ведь ясновидящий. Рамиз, мальчик мой, ты не мог бы петь свою албанскую песенку потише? О господи, ну вот, теперь Виви разревелся в своем телемагазинном автокреслице!

Выехав на автостраду, брат, не обращая внимания на дорожные знаки, подрезал несколько машин, остановился в зоне отдыха «Падуя-Север» и вышвырнул картину и нас с Борисом на асфальт.