Полина Федорова - Вологодская полонянка

• Название: Вологодская полонянка
• Автор: Полина Федорова
• Издательство: Гелеос
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-8189-1146-5

Так бывает. Один лишь взгляд, мимолетная встреча предрешают судьбу. Опальной казанской ханбике Таире казалось, что так и зачахнет она в нескончаемом вологодском полоне, легкой пушинкой скользнув в подлунном мире и не оставив следа. Но все перевернется в тот миг, когда в ее безрадостную жизнь ворвется красавец Мохаммед-Эмин: недруг обернется возлюбленным, пленница обретет свободу, а смерть станет продолжением жизни.

---

Полина Федорова Вологодская полонянка

ПРОЛОГ

Вологда, 1502 год

От Москвы до Вологды сухопутьем пятьсот с лишком верст. Путь, знамо, весьма неблизкий. Степка Ржевский, государев дьяк из роду подколенных князей смоленских, четырнадцать раз менял лошадей на придорожных ямах, лаялся с ямскими служками матерно, одному, шибко несговорчивому, заладившему «нет лошадок, нетути родимых» даже заехал не крепко по уху, отчего тот отлетел в дальний угол светелки, после чего лошадки сразу и нашлись. И домчал-таки до Вологды за трое суток.

Таира раз сороковой перечитывала «Книгу о Юсуфе» великого Кул-Гали, когда в ее покои вошел-ворвался большой, похожий на медведя румянощекий урус в распахнутом овчинном тулупе. От него пахло морозом, дымом костра и безудержной удалью.

— Собирайся, царица, — без всяких предисловий прямо с порога сказал он. — Время не терпит.

Таира закрыла книгу, глянула снизу вверх на русского, поднялась. Ее глаза были безучастны и спокойны.

— Ну собирайся же, сейчас едем, — повторил Ржевский.

Она молча кивнула, не кликнув прислужниц, собрала узелок, молвила по-русски:

— Я готова.

— Это все, что ты берешь с собой? — удивился Ржевский.

— С чем приехала, с тем и уеду, — отозвалась Таира.

— Гордая, значит?

— Гордая, — опять по-русски ответила Таира. — А ты как думал?

— Так и думал, — усмехнулся дьяк. — А пошто не спрашиваешь, куда тебя повезут?

— А мне один хрен, — глянула она в упор на Ржевского.

Дьяк хохотнул, с явным мужским одобрением оглядел полонянку с головы до ног. Высокая, стройная, она до сих пор была бы схожа с девочкой-отроковицей, ежель б не округлость и плавность форм, явно сказывающих о том, что перед ним женщина. К тому же женщина знающая, чего хочет и чего не хочет, и, несомненно, страстная во всех своих желаниях. Но это таилось у нее так глубоко внутри, что разглядеть сие дано было далеко не всякому. Дьяк Степан Иванович Ржевский разглядел.

— Ладно, не ерепенься, — отвел, наконец, взгляд Ржевский. — Пристав! — позвал он.

— Слушаю, — высунулось из-за его спины бородатое лицо стражника.

— Вели прислужницам, чтоб собрали ее получше. Токмо скорее. А сам немедля добудь шубу и шапку для царицы. Ну, — обернулся дьяк к приставу, — ступай. Да чтоб у меня скоренько!

Когда пристав ушел, Ржевский уважительно произнес:

— А ты молодцом, царица. Ни уговорам, ни угрозам не поддалась. Видать, духом крепка и терпения в тебе воз и маленькая тележка. У нас такие в чести.

Таира подняла на него глаза. Верно, хотела спросить о чем-то, да передумала. Именно так и понял ее взгляд Степан Иванович.

— Что, интересно все же, куда я тебя повезу?

Та молчала.

— Ладно, в неведении тебя держать не стану, — произнес дьяк. — На Москву тебя повезу, царица. Имею такое повеление от государя нашего великого князя Ивана Васильевича.

Таира опустила голову, но Ржевский успел заметить, что брови полонянки удивленно поползли вверх.

— Да, на Москву, — повторил дьяк и с некоторым даже удовольствием добавил: — Так что, царица, считай, кончилось твое заточение.

1

Ханство Казанское, 1484 год

Ежели выйти легкими судами из Казани по реке Казанке, войти в Итиль-реку, кою русские зовут Вологою, спуститься по ней до устья Камы да после на парусах или веслах плыть по Каме вверх, к вечеру до крепости-балика Кашан дойти вполне можно. Хочешь — плыви дальше, благо от Кашана до самого Джукетау по обеим сторонам Камы-реки корабельные огни на башнях светят, а с такими маяками-ориентирами путь водный и ночью не шибко в тягость. Хочешь — вяжи свои челны к пристани и поднимайся на ночь в балик, — вот он, на самом бережку камском. Городок сей, по меркам булгарским, не зело стар, а вот поселение на месте его корни имеет древние. Сказывали седобородые абызы-старцы, что жили здесь еще во времена Мохаммеда пророка серебряные булгары, племя с корнями наполовину славянскими, наполовину тюркскими, да и те не на пустое место пришли. А как пал под ударами таранов бека кыпчакского Булат-Тимура славный стольный град Булгар в проклятом 1351 году, балик Кашан из крепостицы низовых закамских улусов главным городом княжества Кашанского содеялся. В те годы три таковых княжества на месте державы булгарской объявилось, и города стольные в них: Кашан, Джукетау и Казань. Жили дружно: язык один, вера одна, титулованные да купеческие роды меж собою в родстве, прошлое и настоящее для всех едино, — чего делить? Вместе от врагов оборонялись, помогали друг другу зерном и мукою в года неурожайные — словом, жили так, как и положено добрым соседям. Ханы ордынские не шибко беспокоили — до ставки их далеко, полетов стрелы и не счесть, — а ежели и прибудет к ним какой залетный ильча-посланник со сборщиками податей баскаками, так на время малое: набьют торбы да кули деньгой да пушниной — и назад. К тому же в самой Орде неспокойно было. Сказывали, режут там, метя на престол ханский, а то и просто за так, ханские дети да беки один другого, а где кровушка беспричинно льется, какой уж там порядок? Только поруха одна да хаос в умах и душах. А как вышел из Орды разобиженный смещением с престола хан Улу-Мохаммед да обосновался на землях казанских, новое ханство учредя, улусы Кашанские да Джукетаунские вместе с иными, прежде в державе Булгарской числящиеся, в ханство Казанское и вошли.

В городе Кашане, коли ты ильча, хаким[1] либо человек именитый, проведут тебя во двор улугбеков[2], усадят на персидские или армянские ковры, в ворсе коих нога по щиколотку утопает, накормят-напоят да спать на перины уложат. Человек поплоше также вниманием оставлен не будет: и накормят, и разговором займут, и на ночь определят. А поутру, пробудившись от азана, коим муэдзин созывает правоверных на утреннею молитву Всевышнему с высокого цветастого минарета мечети, можно, сотворив молитву, свой путь и дале продолжить.

Кама-река с норовом, как и все северные реки, так что чем идешь выше по течению, так зри зорче. Ну а коли ладно все да судовой баши [3] зело опытен, только и следи, как пойдут леса липовые — значит, до Джукетау рукой подать.

Город сей историю, равной Кашану имеет. Они будто братья родные от одного отца-матери, державы Булгарской, только что и разница: Кашан на правом берегу Камы реки, а Джукетау на левом. Да еще славен Джукетау медом липовым, лучше коего нет во всем ханстве Казанском. Ведь именно из этого меда самый вкусный набиз — легкое хмельное вино, на потребление коего, в отличие от вин крепких и зелена русского вина, Аллах смотрел сквозь пальцы.

Прямо против Джукетау — устье реки Шум-бут. Здесь, на срединном ее течении, стоит за стенами тесаного камня город Чаллы — ставка Юсуфа, верховного сеида ханства Казанского. Сам городок невелик. За стенами градскими — каменный двор сеидов, выстроенный ровно полсотни лет назад еще дедом Юсуфа Мохаммедом, последним верховным сеидом Булгарии. Сеид Мохаммед выбрал для своей ставки город сей не случайно: неверным урусам достать до него не просто, почитай, всю страну надобно даже не поперек, а вдоль пройти. И от стольных градов да путей торговых весьма далече, ибо надлежит пастырю правоверных мусульман не властвовать да богатеть, но наставлять и бдеть за чаяниями да помыслами людскими. Человек, он ведь из костей да мяса сотворен, а сии материи не стойки, и яств требуют, и пития, и неги. И быть сеидом — ох как не просто. Знал Юсуф, что когда наблюдают за тобой сотни, а паче тысячи глаз, то любой поступок или слово должны быть всегда оправданны и выверенны; что стоит только допустить ошибку или иную какую оплошность — все будет примечено, неизвестно, как истолковано, и при случае припомнено всенепременно. И не важно, что власть духовная в ханстве принадлежит ему, верховному сеиду. Не важно, что ему, потомку Мохаммеда пророка от дочери его Фатимы и халифа Али, с одной стороны, и хана Булгарии Шарифа — с другой, подчинялись эмиры земель Казанских. Не важно, что сам хан казанский при встрече с ним подходил к его руке пешим, в то время как сеид был верхом. Реальная, земная власть была от него далеко. В его же ведении было то, чего нельзя было ни лицезреть, ни потрогать руками: людская вера — его богатство — могла расти и шириться, но не имела определенного веса, а человечьи души — поле его битвы — были зачастую темны и имели столько закоулков и тупиков, что количество их не поддавалось счету.

Юсуф был сеидом уже четыре года, с тех самых пор, как умер от старых ран отец, ибо был эмир Абдул-Мумин до принятия сана сеидова самым бесстрашным и отчаянным воином из всех людских творений Аллаха. От крови неверных сабля его была столь темной, будто ржа ее изъела. И все бы ладно, да была у Юсуфа младшая сестра Таира, которая, подрастая, доставляла ему все более и более беспокойства. Сам он был скорее в мать, мудрую и спокойную женщину, что сидела безвыходно и тихо в женской половине дворца, показываясь на глаза кому бы то ни было лишь тогда, когда в том возникала неотложная и крайняя надобность. Так же тихо и прибрал мать к себе Всевышний. А вот сестра, несомненно, нравом пошла в отца. Таиру никогда не удавалось удержать в женской половине дома. Она самым невероятным образом выбиралась из накрепко запертых покоев и появлялась там, где хотела и когда хотела, ставя в тупик самых опытных охранителей Юсуфова дворца; лазила, как мальчишка, в окна, ловко перемахивала через заборы и плетни, даже и в человечий рост, а года два назад в кровь поколотила какого-то глупого хэммала-поденщика, отпустившего, как ей показалось, грубую шутку в ее сторону. На нее жаловались все ее хальфы [4] и сама воспитательница. Таира часами могла быть в седле, и не было лучше для нее удовольствия, нежели скакать кромкой Шумбута, чтобы конские копыта поднимали пенистые радужные брызги. О, как она жалела в эти часы, что нет у нее в руках острой сабли и что Всевышнему было почему-то не угодно видеть ее мужчиной. Вот тогда б уж она…