Яков Кравченко - Ночь на кордоне

• Название: Ночь на кордоне
• Автор: Яков Кравченко
• Издательство: Центрально-Чернозёмное книжное издательство
• Жанр: Детская проза
• Год: 1971

Новая книга Якова Кравченко, «Ночь на кордоне», написана для юного читателя и открывается одноименной повестью о жизни и подвигах школьников одного городка в трудную военную пору.

---

После урока Дарья Петровна подозвала меня и дала свёрнутую, как сворачивают порошки в аптеке, записку.

— Отдашь тётке, — строго сказала она, но в её голосе уже не было ни досады, ни раздражения. — Если не сможет прийти, пусть на обороте распишется, что читала.

Дарья Петровна как-то странно посмотрела на меня.

Уныло брёл я из училища. Холодный ветер, накрапывавший дождь, низкие серые тучи усиливали моё угнетённое настроение. Домой идти не хотелось. Откровенно говоря, я побаивался тётку. А последнее время она стала особенно раздражительной, и у нас с ней постоянно из-за всяких пустяков возникали стычки. Проклятая записка была сейчас так некстати! Начнет кричать: «Я тебя кормлю, я за тебя плачу, от сердца последнее отрываю…»

Не решаясь подняться на второй этаж, я спрятался в подъезде и, дрожа от холода, стал раздумывать над своим горестным положением. Вынув из портфеля записку, я осмотрел её. Она не была заклеена, я её развернул и, хотя читать чужие письма нехорошо, всё же прочёл:

«Семнадцатого на станцию прибыл Фёдор, привёз молоко. Нужно помочь ему освободить бидоны. Срочно передайте родственникам…»

От удивления у меня открылся рот. Что за чепуха? Какой Фёдор? Кто его просил приезжать? Должно быть, Дарья Петровна перепутала записки. Перевернул листок — на обороте крупным чётким почерком написано: «Екатерине Макаровне Воржевой». Нет, записка адресована ей. В чём же дело?

Я не стал долго раздумывать над странным содержанием записки, достаточно было того, что она ничем не грозила мне.

Обрадованный, я выскочил из подъезда и вприпрыжку побежал по лестнице на второй этаж.

— Тётя! — закричал я с порога. — Какой-то дядя Федя молоко нам везёт.

— Тише ты…

Тётка взяла за угол записку, внимательно посмотрела на неё, потом положила на стол, вытерла мокрые руки о фартук, надела очки и, взяв бумажку, ушла к окну.

Я следил за выражением её лица.

Прочитав записку, тётка не удивилась и ничего не сказала. Как ни в чём не бывало она взяла нож и принялась крошить капусту.

— Ну что? — спросил я её.

— Это не нам.

— А кому же?

— Другим людям.

Не знаю, почему, но я почувствовал, что дело тут не в молоке и что тётя что-то скрывает. По всему видно, что ей стоило больших усилий казаться спокойной.

«Ну хорошо, — подумал я, — посмотрим, что из этого выйдет». Я даже был уверен, что завтра мне в училище не идти. Так оно и вышло.

17. НОЧЬ НА КОРДОНЕ

На рассвете тётка разбудила меня.

— В лес идти? — живо спросил я, сбрасывая одеяло.

— Да.

— Сапоги нести?

— Да.

Тётка отвернулась, отошла и стала шарить в шкафу. Моя сообразительность ей не понравилась.

Я быстро оделся, взял на дорогу кусок хлеба, зубок чеснока, перебросил через плечо сапоги и отправился.

Выйдя за город, я сейчас же вынул из правого сапога стельку — под ней лежала та самая записка, которую написала Дарья Петровна. Теперь сомнений не было. Учительница сообщала тётке какие-то тайные сведения, а та переправляла их в лес. Кому? Дураку понятно — кому. Людям, которые живут и прячутся в лесу и которым нельзя показываться немцам.

Мне стало радостно, что Дарья Петровна и моя тётка заодно с этими людьми и что я, мальчишка, помогаю им. Было только обидно, что они скрывают это от меня, а ведь мне уже почти двенадцать.

На шоссе до самого горизонта стояла колонна немецких автомашин. Что-то там случилось. Мотоциклисты сновали взад-вперёд, офицеры размахивали руками. Перебраться на ту сторону не было никакой возможности. Я спустился в разрушенный блиндаж и, высунув голову, наблюдал. Судя по этой суматохе, на фронте у немцев дела шли не блестяще.

Только к обеду колонна тронулась, и я благополучно пересёк шоссе.

К леснику я попал уже к вечеру, когда темнело. В окошке светился слабый огонёк. Постучал в калитку. Во дворе залаяла Жучка, хлопнула дверь, и с крыльца крикнул лесник:

— Кто там?

— Это я, Серёжа. От тёти Кати…

Лесник мгновение прислушивался к моему голосу, потом спустился и открыл калитку.

— Заходи. Что так поздно?

— Сапоги принёс.

Он обнял меня за плечи, и мы вошли в дом. В комнате почти темно. Маленькая коптюшка освещала только полстола и часть стены с висевшими на гвозде ножницами.

Настенька сидела на скамейке и чистила над ведром картошку. В печке трещали дрова.

— Серёжа пришёл! — радостно закричала она без всякоко притворства. Глаза у неё так и засияли. — А я уж думала, что ты больше не придёшь…

Лесник взял у меня сапоги и, не таясь, вынул записку. Придвинувшись к свету, прочел. Потом сжег её и пепел растоптал сапогом. Скрестив на груди руки, стал задумчиво расхаживать по комнате.

— Вот что, — сказал он, останавливаясь. — Мне сейчас придётся уйти, есть неотложное дело. Ты, Серёжа, останься у нас ночевать. Уже темно, идти тебе некуда. Да и Настеньке одной страшно. Я вернусь только к утру. Запирайтесь и никого не пускайте.

Лесник надел телогрейку, сверху — грубый плащ защитного цвета с капюшоном, на ноги натянул болотные сапоги.

В дверях остановился, задумавшись.

— Серёга, — сказал он, — ты мужчина, ты остаёшься за старшего. С тебя весь спрос.

Мы остались одни. Было немножко жутко. Тусклый свет коптюшки на столе, вой ветра и шум деревьев за окном, жалобный лай собаки — всё это вызывало смешанное чувство страха, таинственности и тревожного волнения.

Сев у печки, мы варили картошку. Хорошо смотреть на пляшущие языки пламени, чувствовать на лице его жар, подкладывать сучья.

Настенька, обхватив колени руками, задумчиво смотрела на огонь.

— Молодец, что ты пришёл, — говорила она. — У нас скучно, кругом лес и всё. А людей нет. Отец уйдёт на целый день, и я одна. А то иной раз и ночью не приходит…

— И ты одна ночуешь? — ужаснулся я.

— Одна.

— И не боишься?

— Боюсь. Запру двери, заберусь на печку, укроюсь одеялом с головой, чтоб ничего не видно и не слышно было, и лежу. А всё равно слышу, как в трубе ветер завывает, заслонка хлопает. Страшно… Когда коптюшка горит, ещё ничего, а без свету — ужас! Дрожу под одеялом, не сплю. Чуть что стукнет, так у меня вот тут и оборвётся, — она приложила кулачок к груди.

Я подумал, что Настенька хоть и боится, всё же она смелая. Я б один ни за что не остался ночевать.

— А волки тут есть? — спросил я.

— Есть. За войну развелись. В яру лошадь убитая лежит, так они её каждую ночь грызть приходят.

— Что ж отец не подстрелит?

— Ружья нет, немцы отобрали.

Картошка закипела, крышка на кастрюле поднялась, и пена с шипением полилась на раскалённую плиту. Настенька сдвинула крышку. Картошка покипела ещё. Потом Настенька сняла кастрюлю, слила воду и поставила на стол.

Весело было есть горячую дымящуюся картошку. Ели мы её без хлеба, чуть-чуть посыпая крупной серой солью и прикусывая чесноком. На стене от наших фигур шевелились огромные фантастические тени.

— Настенька, а где твоя мать? — спросил я, когда кончили есть.

— Умерла. Как только я родилась, так она сразу и умерла. Я её не помню. Я всегда с отцом жила. Я ему все делаю: варю, стираю, штопаю. Я и шить умею, но не очень хорошо. Недавно себе сарафанчик сшила: вот тут вытачки, рукава фонариком, поясок… Завтра покажу.

Некоторое время помолчали.

— А что, у вас бомбят? — спросила Настенька.

— Редко. Наши ж не будут своих бомбить.

— А где вы еду берёте?

— С поля таскаем. В деревню тётка ходит менять…

— Ты возьми у нас пшена, у нас много.

— Не-е… Не надо.

Пламя коптюшки треснуло, мигнуло. Едкий дымок поднялся струйкой. Время было спать.

Настенька постелила себе на широкой скамье у стены, мне принесла с чердака две охапки пахучего сена, растолкла на полу, положила на него мою телогрейку — и постель готова.

Коптюшку потушили, и стало так темно, что хоть смотри, хоть не смотри — одна чернота.

Я растянулся на сене. Хорошо пахло мятой, чабрецом, полынью.

Прислушиваясь к шуму ветра за окном, изредка переговаривались, шёпотом.

— Кто это скребётся под полом? — спрашивал я.

— Мыши. Зимой они в жильё лезут.

— А почему собака воет?

— На непогоду.

— А может, волков чует?

— Может, волков.

Жучка во дворе опять жалобно и протяжно завыла, загремела цепью, порыв ветра царапнул ветками тополя по окну, и снова тихо…

Проснулись мы на рассвете от громкого стука в дверь.

Настенька проворно соскочила с лавки.

— Это я, Настенька… Открой, — послышался голос её отца.

Лесник вошел, нагнувшись в дверях и напустив полную комнату холода.

— Подъём! — зычно крикнул он. — Спать не время. Серёга, быстро собирайся домой. Понесёшь тётке кой-чего из продуктов. Скажешь, что я сделал всё, что нужно. Завтракать некогда. Настенька, собери ему на дорогу поесть.