Анри Ренье - Встречи господина де Брео

• Название: Встречи господина де Брео
• Автор: Анри Ренье
• Жанр: Классическая проза

Наиболее значительный из французских писателей второй половины XIX века, Анри де Ренье может быть назван одним из самых крупных мастеров слова, каких знает мировая литература. Произведения его не только способны доставить высокое эстетичное наслаждение современному читателю, но и являются образцом того, как можно и должно художественно творить.

Перевод с французского под общей редакцией М. А. Кузмина, А. А. Смирнова и Фед. Сологуба.

---

Г-н де Брео решил удалиться, не разузнавая более подробно, что этот незнакомец там делает, как вдруг тот сам обратился к нему со следующими словами:

— Кто бы вы ни были, сударь, не бойтесь подойти ко мне. Я не тот, за кого вы могли бы меня принять. Я не безумный злоумышленник, не колдун, скребущий землю, чтобы найти клад, не икающий, упившийся пьяница, хотя последний грубый образ слишком хорош для того, что я собою представляю перед самим собою и перед Господом Богом. Мне нет необходимости выдумывать на себя всяческие низости, чтобы почувствовать свою, потому что человек через грех теряет свое место в мироздании и падает до самой низкой ступени, и я, сударь, жалкий грешник.

И он снова ударил себя в грудь. На лице его, которое г-н де Брео помнил в краске желания во время танцев г-жи де Блион, теперь явственно можно было прочитать смущение и искреннее отвращение к самому себе. Углы его полного рта опустились в унылой гримасе.

— Посмотрите на меня, сударь, — продолжал он через минуту, — научитесь, как слаб человек без божественной помощи и без поддержки его милосердия. Мы не более как прах, сударь; но если наш состав тленен, то нетленна та искра, которая его одухотворяет. Мы умираем, а она остается. Небо ее принимает, или она присоединяется, к гееннскому огню. Не ужасно ли сознавать это, хотя Господь вселил в нас это сознание как доказательство своей любви и заботы о нас?

Он остановился и перевел дыхание, как человек, привычный к произнесению речей.

— Вас, без сомнения, удивляет, — продолжал он, — что в состоянии расстройства, в котором вы меня видите, в моих словах есть известная последовательность и довольно правильные обороты. Это следствие привычки к словесным занятиям. Я преуспеваю в них, даже снискал известную славу, но — увы! — к чему она послужит мне в последний день? Господь глух. Приговоры его ужасны, и никакое красноречие не смягчит их справедливости, не умалит их строгости.

Незнакомец поднялся. Г-ну де Брео стало очевидным, что платье незнакомца не в надлежащем и благопристойном порядке. Грешник находился, если можно так выразиться, в самом греховном облачении: камзол расстегнут, белье скомкано, штаны спущены. При приближении г-на де Брео он немного оправился.

— Как, это вы, сударь? — произнес он, беря его за руку, самым естественным тоном. — Хотя я совершенно не знаю вашей фамилии, но наружность вашу припоминаю отлично. Только что я видел в ваших глазах опасное пламя, ведущее к худшим ошибкам. И вы в женщинах любите не их душу, а тело, и я готов поклясться, что в делах любви вы идете по греховной стезе.

Г-н де Брео не протестовал и улыбнулся.

— Не смейтесь, — с жаром воскликнул толстяк, — не смейтесь! Значит, вам, сударь, совершенно неизвестно, с кем вы имеете дело?

Г-н де Брео думал, что тот назовет свою фамилию. Ему было любопытно знать, кто этот человек, с кем он так странно встретился. Незнакомец отступил на несколько шагов.

— Вам, сударь, это неизвестно? С проклятым!

На его лице изобразился подлинный ужас, и он закрыл глаза руками, словно для того, чтобы скрыть видение гееннского огня. Затем он грузно опустился на скамью из раковин. Слышно было, как ветер пробегает по листьям да звучат скрипки.

— А между тем я — порядочный человек, — снова начал незнакомец после довольно продолжительного молчания, — и во мне есть страх Божий. Я воспитан в уважении к его законам и заповедям. Я сообразую с ними свою жизнь, насколько могу, и должен сказать, что соблюдение их обычно не представляет для меня большого труда. У меня нет гордости; мне кажется, то, что я открываюсь вам, служит этому доказательством. Кроме того, я не скуп. У меня есть состояние, и я трачу его довольно щедро. Я оставляю его нетронутым и не допускаю увеличиваться, пользуясь только доходами. Дом у меня превосходно поставлен. Выезд и платье соответствуют моему положению и званию. Я исполняю свои обязанности и занимаю надлежащие мне должности. Значит, я не ленив. Гнев я испытываю почти исключительно против самого себя. Чревоугодие мое незначительно. Своих друзей я угощаю лучше, чем сам ем, и совсем не пью вина, опасаясь похмелья. Тем не менее, питаться я люблю. Но меня удовлетворяет простейшая пища, только бы ее было в достаточном количестве. Тело у меня сильное, и его крепость требует существенных блюд. Не правда ли, это — изображение порядочного человека? Не кажется ли вам, что подобный человек живет согласно Божьей воле? Я еще не сказал вам, что ко всему этому я человек религиозный. Не благоприятные ли это условия для спасения души? По-видимому, мое спасение должно было бы считаться обеспеченным. Вот некто, можно сказать, кто внидет в царствие небесное, если и не теми путями, какими его достигают благочестивые люди и святые, то, по крайней мере, широкой дорогой, открытой для общей массы избранников.

Он снова остановился, и голос его окреп. Углубленность грота, у входа в который они сидели, усиливала звуки.

— И все это, сударь, ни к чему! — продолжал он с горечью. — И все потому, что природа вложила в меня инстинкт, который меня губит.

Он поправил опять спустившиеся штаны.

— Почему, сударь, я обречен повиноваться демону моих чресел. Он увлекает меня ко греху и доведет до преисподней.

Это слово всякий раз, как незнакомец его произносил, вызывало на его чертах выражение истинного страха. Пот крупными каплями выступал на его лбу, по которому он провел волосатой рукой.

— Я делал все, чтобы сдерживать себя, — продолжал он, — и Господь до сих пор не дал мне своей благодати, без которой все заботы человека о самом себе — только тщетные усилия, его же истощающие, Я люблю женщин, сударь. И эта наклонность сильнее моей воли. Я знаю себя отлично в этом отношении, сознаю все свое бессилие и свою гнусность. Это же чувство отклонило меня от брака. Вы, наверно, представите мне сейчас довод, что, взяв жену, притом красивую, я мог бы дать законный исход страсти, с которой я не в силах совладать. Что же, вы хотите, чтобы я осквернил супружеское, ложе беспорядочною похотью и к заблуждению страсти присовокупил преступное прелюбодеяние? Впрочем, к чему эти бесполезные уловки. Грех мой во мне.

И он ударил кулаком в свою крепкую грудь.

— Не думайте, однако, сударь, что я свой грех люблю, что я им наслаждаюсь. Наоборот, я его ненавижу: и в других и во мне он кажется самым отвратительным. Через него человек себя унижает до состояния скота; руки его щупают, нос обоняет, рот испускает слюну, и весь пыл тела приводит к короткому и смешному содроганию. И в этом-то, сударь, я провел большую часть своей жизни. Если бы еще я был молод, у меня были бы некоторые извинения, но я уже не молод. Каждый день приближает меня к гибели, и она неизбежна, если только какое-нибудь великое событие меня целиком не изменю или Господь не возродит во мне человека, свойственного моей природе, каким вам я не желаю быть, сударь, кто бы вы ни были.

Он посмотрел в лицо г-ну де Брео; тот не шелохнулся.

— Но нет, сударь, вы не похожи на меня. Положим, когда только что мы смотрели на танцы г-жи де Блион и наши взгляды, еще полные ее образа, встретились, я прочел в ваших глазах то жк желание, которое испытывал сам; но вот теперь я вас вижу здесь, лицо ваше спокойно, одежда в порядке; между тем, как вы можете видеть, у меня белье смято, парик на боку, камзол расстегнут.

Он вздохнул еще раз, но на этот раз, по-видимому, не столько от горечи, сколько от сожаления, потому что речь свою он продолжал в тоне более умеренном.

— Между тем, удалился я в этот грот исключительно для того, чтобы испросить помощи Божией и помолиться, дабы рассеялось смущение, в которое привело меня столь языческое зрелище. К тому же, признаюсь, я не охотник до фейерверков и ракет. Все эти огни, от которых загорается небо, и все эти петарды, трещащие прямо над ухом, заставляют меня думать о гееннском пламени. Мне представляются его языки, и мое обоняние с ужасом слышит запах паленого в воздухе. Итак, все время, пока длилась эта шумиха, я самым спокойным образом просидел внутри этой незатейливой морской пещеры. Я удобно разместился в своего рода нише и между двух молитв, чтобы рассеять свои мысли, принялся обдумывать некоторые частности своего ремесла. Речи подготовляются лучше всего в молчании, сударь. Когда составляешь их таким образом, они получаются более пышными и правильно развитыми.

— Я пробыл в таком положении довольно долгое время и собирался выйти из своего убежища и отправиться спать. Я уже радовался доброму следствию молитв и уединения, как вдруг я услышал, что песок грота заскрипел под чьими-то шагами. Две женщины вошли сюда. По-видимому, они покинули почему-то бал и не заметили моего присутствия. Я собирался дать знак им каким-нибудь движением, чтобы избежать риска подслушать невольно их тайный разговор, в котором, очевидно, они нуждались, но очень скоро мне стало ясно, что я ошибался относительно их намерений и что они пришли сюда не для разговоров, а для того, чтобы на свободе исполнить естественную надобность. Они подобрали платья и со смехом принялись облегчаться. Ах, сударь! Пути дьявола сокровенны, и чем только он не пользуется, чтоб уловить нас! Почему я не обратился в бегство? Но мог ли я думать, что созерцание отправления столь отвратительного не наведет меня только на справедливые размышления о низости нашей натуры и о нашем ничтожестве? Поверите ли, сударь, что это зрелище вместо ожидаемого впечатления произвело на меня совсем обратное действие? Я ринулся из тени моего убежища. Одна из женщин поспела вскочить и убежать, взвизгнув, другая же, сударь…