Леонид Наумов - «Кровавый карлик» против Вождя народов. Заговор Ежова

• Название: «Кровавый карлик» против Вождя народов. Заговор Ежова
• Автор: Леонид Наумов
• Издательство: Яуза; Эксмо
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-29976-8

В 1937–1938 гг. советская пресса славила его как «сталинского наркома», «почетного чекиста» и «чудесного, несгибаемого большевика».

Год спустя он был казнен как заговорщик и враг народа.

В народной памяти Генеральный комиссар государственной безопасности Николай Ежов остался «кровавым карликом», палачом и извращенцем.

Но в чем была подлинная причина его расстрела и разгрома «ежовщины»? Зачем Сталину понадобилось второй раз за два года чистить «органы»? Существовал ли в недрах НКВД реальный антисталинский заговор? И почему при Ежове в различных регионах СССР репрессии проводились с разной степенью интенсивности — руководители одних областей ограничивались выполнением приказов Сталина, а в других проявляли «инициативу», увеличивая количество репрессированных в 10 и больше раз? Был ли Ежов покорным проводником воли Вождя или попытался начать собственную игру в борьбе за власть?

Новая книга ведущего исследователя эпохи «Большого террора» проливает свет на все эти вопросы, разгадывая одну из главных тайн советской истории.

---

Осенью 1937 года Фриновский был в Монголии с Мироновым. Они организовывали «чекистское сопровождение» ввода в МНР советских войск и чистки монгольской номенклатуры. «Вечером у нас Фриновский с Мирошей старые дела вспоминают — Северный Кавказ, то, се. …глаза блестят, опьянены оба властью, которая им здесь дана, делами, которые вершат» [40, с. 99].

Весной 1938 года Миронова перевели в Москву начальником отдела НКИД. На вокзале он встретил жену: «Удивлена? Не удивляйся. Я теперь замнаркома иностранных дел по Дальнему Востоку! Да ты внимательно посмотри!.. Смотрю — на груди орден Ленина. А глаза блестят, я хорошо знала этот блеск успеха. Так страшные качели еще раз вознесли Мирошу» [40, С. 107]. Вообще-то орден Ленина Миронов получил раньше, но нам сейчас важны эмоции, которые переживали «северокавказцы» в начале 1938 г.

Лето 1938 года: «Шли аресты. Конечно, мы об этом знали. В нашем Доме правительства ночи не проходило, чтобы кого-то не увезли. Но страх, который так остро подступил к нам в Новосибирске, тут словно дал нам передышку. Не то чтобы исчез совсем, но — ослаб, отошел… Ежов и Фриновский были в силе, и их ставленников аресты пока не касались. Уж очень нам хорошо жилось! Мироше нравились его новые обязанности».

С точки зрения А. Мирновой-Король, моменты колебания и страха были характерны только для первой половины 1937 года, когда чистка в аппарате НКВД начиналась и никто не знал сценария событий, и потом уже второй раз описание страха ареста приходится уже на конец 1938 г.

На рубеже 1936–1937 годов Миронов сомневается в целесообразности чистки, подозревает, что «Кемеровское дело» — «липа». Он остро конфликтует со ставленником Ежова — Успенским: «Сережа говорил, что это не человек, а слизь. Он имел в виду не мягкотелость, которой у Успенского и капли не было, а беспринципность, неустойчивость, карьеризм и всякое другое в том же духе» [40, с. 86] и даже добивается его перевода в другой регион. В результате он начинает бояться, что окажется жертвой репрессий. Жена вспоминает очень характерный эпизод из жизни в Новосибирске, когда Миронов руководил УНКВД Западно-Сибирского края: «…Сережа тоже боялся. Как все у него напряжено внутри в страшном ожидании, я поняла не сразу. Но однажды… У него на работе был большой бильярд. Иногда, когда я приходила к Мироше и выдавался свободный час, мы с ним играли партию-две. И вот как-то играем. Был удар Сережи. И вдруг он остановился с кием в руках, побледнел… Я проследила его взгляд. В огромное окно бильярдной видно: во двор шагом входят трое военных в фуражках с красными околышами.

— Мироша, что с тобой? — И тут же поняла. — Да это же смена караула.

И действительно, разводящий привел двух солдат сменить стражу в будке у ворот. Он просто зачем-то завел их во двор» [40, с. 92].

Страх руководителя НКВД понятен — именно на лето 1937 года приходится кульминация арестов региональных руководителей органов. Причем вызваны эти аресты в первую очередь сомнениями в целесообразности чистки. Именно страх подтолкнул Миронова на раскручивание маховика репрессий.

Вспомним рассказ жены С. Н. Миронова о событиях лета 1937 года, когда пришла информация об аресте наркома ТатАССР Рудя: «Приказ был об его аресте за то, что у него не выловлены враги народа — троцкисты и т. д., что у него было мало арестов. Ага, мало арестов, значит, не борешься? Значит, прикрываешь, укрываешь?» — так интерпретировал этот приказ Миронов и дал своим подчиненным установку: «Как бы у нас не получилось, как с Рудем… Нормы не выполняем. Все вон какие цифры дают!» «Нормы» и «цифры» — это стилистика кулацкой операции. А Рудя арестовали за то, что он мало арестовывал коммунистов (троцкистов), не был активен при проведении чистки. К слову сказать, в июле еще и не было «массовых операций».

«Оказывается, у него было секретное совещание, туда вызвали всех начальников края. Пришел тайный приказ об аресте Рудя». Скорее всего, это совещание 25 июля с инструктажем о начале кулацкой операции. Сохранилась стенограмма выступления Миронова на этом совещании. Послушаем, как он инструктирует подчиненных: «Лимит для первой операции 11 000 человек… Ну посадите 12 000, можно и 13 000 и даже 15 000, я даже вас не оговариваю этим количеством. Можно даже посадить по первой категории 20 000 человек. С тем, чтобы в дальнейшем отобрать то, что подходит к первой категории, и то, что из первой должно будет перейти во вторую. На первую категорию лимит дан 10 800. Повторяю, что можно посадить и 20 тыс., но с тем, чтобы из них отобрать то, что представляет наибольший интерес» [109, С. 83].

Сразу отметим: на самом деле лимит в 10 800 по 1-й категории был основан на запросе Миронова от 8 июля и утвержден решением Политбюро 9 июля 1937 года. Но в приказе от 30 июля лимит уменьшен до 5000 по 1-й категории и 12 000 по 2-й. Конечно, Миронов может не знать об изменении лимита, хотя, конечно, должен бы. Новые цифры ведь утверждались, как мы помним, на совещании 16 июля. Но, допустим, не знает еще и дает своим сотрудникам неправильные ориентиры. Интересно другое — он с самого начала ориентирует их на увеличение размаха арестов: «…я даже вас не оговариваю этим количеством. Можно даже посадить по первой категории 20 000 человек»! В реальности по первой категории уже к 5 октября (то есть через месяц после начала операции) было осуждено 6513 (а не 5000). Правда, на эти 1513 человек «приговора задержаны исполнением до получения дополнительного лимита» [109, с. 103]. Кроме того, по обнаруженному делу РОВС арестовали 9689 человек, из них успели приговорить по 1-й категории 6437 и по 2-й категории — 1610. Осуждение по делу РОВС производилось в ЗСК тоже тройкой (а не судом), но в лимиты их не включили. Всего за время проведения кулацкой операции западносибирские чекисты расстреляли 19 876 человек [109, с. 127]. Как раз вышли на установленные Мироновым ориентиры. И поставил перед ними такую задачу «сталинский пес» комиссар ГБ 3-го ранга Сергей Наумович Миронов именно потому, что боялся повторить «судьбу Рудя». Но, вспомним, боится Миронов после своих конфликтов с Успенским и сомнений в разумности чистки, Рудя арестовали за недостаточную активность в проведении чистки (не выловлены троцкисты), а Миронов — раскручивает «большой террор» — массовые операции.

История с Мироновым — иллюстрация того, как действуют чекисты.

В показаниях арестованных чекистов ясно прослеживается, что уже осенью 1937 года они отмечают изменение характера операции. «По массовым операциям в самом начале была спущена директива ЕЖОВА в полном соответствии с решением правительства, и первые месяцы они протекали нормально… — говорил в 1939 году Фриновский. — Вскоре было установлено, что в ряде краев и областей, и особенно в Орджоникидзевском крае, были случаи убийства арестованных на допросах, и в последующем дела на них оформлялись через тройку как на приговоренных к расстрелу. К этому же периоду стали поступать данные о безобразиях и из других областей, в частности с Урала, Белоруссии, Оренбурга, Ленинграда и Украины».

Примерно те же показания давал и Ежов: «Первые результаты массовых операций… не только не создали недовольства карательной политикой советской власти среди масс, а наоборот вызвали большой политический подъем… Когда были исчерпаны в областях установленные для них так называемые «лимиты» по репрессии бывших кулаков, белогвардейцев, к.-р. духовенства и уголовников, мы — заговорщики и я, в частности, вновь поставили перед правительством вопрос о том, чтобы продлить массовые операции и увеличить количество репрессируемых…»

Иными словами — операция стала развиваться «ненормально» после того, как начались масштабные требования с мест об увеличении лимитов: в октябре — ноябре 1937 года (диаграмма № 32).

Как можно понять, страх, что операции идут не совсем так, как надо, впервые появился у Фриновского и Ежова уже во время октябрьского 1937 года пленума. «Вот сейчас принимаем меры к тому, чтобы сократить размах операций», — говорил Ежов Евдокимову. Как мы знаем, никакого сокращения операций не произошло, и даже наоборот.

Зачем и кому нужен был размах массовых операций? Фриновский и Ежов дают на этот вопрос несовпадающие ответы. Бывший нарком говорит о том, что таким образом «заговорщики провокационно пытались вызвать недовольство советских граждан политикой правительства». Но в показаниях Фриновского постоянно проходит и другая мысль. Рассказывая от том, как он, Евдокимов и Ежов вместе планировали политику, он вспоминает, что они «говорили о возможном сокращении операций, но, так как это было признано невозможным, договорились отвести удар от своих кадров и попытаться направить его по честным кадрам»… То есть репрессии должны были продемонстрировать лояльность чекистов Сталину, усыпить его подозрительность и отвлечь от намерений ликвидировать самих «чистильщиков»: «Принятое ЕЖОВЫМ, мною и ЕВДОКИМОВЫМ решение о невозможности приостановить и отвести удар от своих — антисоветских повстанческих кадров и необходимости перенести удар на честные, преданные родине и партии, кадры практически нашло свое выражение в преступном проведении карательной политики».