Виктор Салошенко - Первые. Наброски к портретам (о первых секретарях Краснодарского крайкома ВКП(б), КПСС на Кубани)

• Название: Первые. Наброски к портретам (о первых секретарях Краснодарского крайкома ВКП(б), КПСС на Кубани)
• Автор: Виктор Салошенко
• Издательство: Северный Кавказ
• Жанр: Публицистика
• Год: 2000
• ISBN: 5-207-00308-9

Новая книга автора — логическое продолжение предыдущей "Обязан сказать. Записки разных лет”, удостоенной премии администрации Краснодарского края в области культуры в 1999 году.

Ее герои — первые секретари Краснодарского крайкома ВКП(б), КПСС. С позиций нашего современника автор стремится отразить их политическую деятельность за 54 года существования краевой партийной организации — с 1937 по 1991-й.

В будущее необходимо входить, оглядываясь на прошлое, в прошлом следует искать объяснение настоящему, только тогда можно воздать каждому по заслугам — таков лейтмотив книги.

Во множестве фактов уже далёкой и ещё неуловимо близкой истории, в именах широко известных на Кубани политических и общественных деятелей советского периода, правдивости архивных документов и редких фотографий — колорит литературно-документального повествования.

Всё, что сокрыто теперь, раскроет некогда время.

---

— Да ерунда! Поднимите в архиве материалы заседаний бюро, вы не найдете там ни единого возражения Разумовского, хотя других — сколько угодно. Более того, он очень умело обставлял свое подчиненное положение, демонстрировал искреннюю уважительность. У нас разные вкусы, разные привычки. Я, например, любил охоту, любил посидеть у костра на природе. Он, напротив, отдавал предпочтение комфорту. Но если я ехал на охоту, он обязательно приезжал туда. Вижу: мучается, тонкая его душа не принимает того, что называется «пуще неволи». Говорю ему однажды: «Жора,

ну что ты себя насилуешь? Езжай домой». «Да что вы, Сергей Фёдорович, для меня такое неформальное общение — большая радость».

Когда меня начали травить — а Разумовский знал, что подавляющая часть аргументов — это напраслина чистой воды, — я обратился к нему как секретарю ЦК. Я четыре года просил его принять меня и все четыре года получал отказ. Он был пешкой в команде Горбачева, с этой командой и проиграл все. Сейчас, говорят, где‑то на подхвате у Борового.

— Вспомнил и я некоторые штрихи к портрету Георгия Петровича Разумовского, — продолжает Рунов. — Меня порой поражала его официальная поза. В президиумах он всегда сидел в одной позе: поддерживая левой рукой подбородок и не шелохнувшись. Так он мог сидеть на протяжении всего совещания, а они, как правило, длились не менее двух часов. Вел он аскетический образ жизни. В гостях у Разумовского никто не бывал. Жили они в одном с нами дворе. Его жена Ольга Константиновна часто прогуливала свою любимую собачку по этому двору. Обычно она объясняла неожиданный выход на «прогулку» следующим образом:

— Пришел родственник мужа. Сейчас они сидят за бутылкой и беседуют, а мы с Лирой (так звали собачку) оставили их вдвоем: пусть беседуют.

Порой она делилась во дворе своими тревогами:

— Сейчас Жору преследуют какие‑то армяне, высматривают его везде. Один раз встретили мужа около крайисполкома и строго предупредили: «Если вы не окажете поддержку нашим родственникам (а они, пояснила жена Разумовского, отсиживали срок за какое‑то преступление), можете в одночасье лишиться самого дорогого. А самое дорогое у нас — это дочь. Страх обуял меня. И я каждый день стала лично провожать дочку и встречать её.

«Трусиха» Ольга Константиновна была еще и очень «любопытной». Как‑то она поведала мне о своем, тайном:

— Сегодняшнюю ночь не спала.

— Это почему же?

— Услышала шум машины — подошла к окошку. Вижу, к подъезду Тарады подъехал рефрижератор. Жена Тарады стояла недалеко, она обозревала двор. Стояла «на стреме», как выражаются блатные. А сын их сидел на кирпичном заборе. В это время какие‑то люди суетливо выносили из подъезда таинственные ящики и грузили их в рефрижератор. Около часа шла погрузка. Вскоре машина отошла, а на её место подкатил другой рефрижератор. На его погрузку ушло тоже около часа. Люди грузили многочисленные ящики разных размеров. О своих наблюдениях я рассказала Георгию Петровичу. Пожав плечами, он сказал:

— Тарада для меня «темная лошадка». Ну, да Бог с ними. Могут и «доиграться».

Как в воду смотрел Разумовский.

В различных публикациях в центральной и краевой печати Медуновым даются и более резкие, порой нелицеприятные оценки своего молодого в те времена коллеги, в котором он поначалу души не чаял.

Разумовский зачастую вынужден был лавировать, не допускать опрометчивых высказываний, чутко улавливать желания грозного партийного шефа, и оттого становился все более рациональным, многим казалось — «сухим», замкнутым, — он практически не имел друзей и был чрезвычайно мнительным.

Однажды по городскому телефону ему позвонил школьный товарищ. Видимо, желая просто пообщаться, без особых вопросов! Секретарь приемной доложила и ждала ответа. Разумовский молчал, и было видно, как мучительно принимал он решение — поговорить или отказать, как в уголках глаз блеснула искра памяти и тут же погасла, как медленно, собравшись с духом, отрезал он и этот последний приют молодости и легкомысленной привязанности: «Скажите, меня нет на месте!» и положил трубку.

Можно представить себе, как сложно было работать Разумовскому, находясь под бдительным оком Медунова, как постепенно сгущалась атмосфера вокруг председательского кабинета, заставлявшая его хозяина, подобно страусу, прятать голову в песок.

Последним и, пожалуй, в негативном смысле решающим фактором, «заземлившим» и отбившим у Разумовского всякую инициативу, стало его направление на небольшой по председательскому рангу пост заведующего отделом сельского хозяйства Совмина СССР. Казалось, политическая карьера подававшего большие надежды руководителя закончилась навсегда.

С того момента у Медунова с Разумовским перестали существовать какие‑либо рабочие и просто человеческие контакты.

И все же судьба вновь возвращает Разумовского на Кубань. Теперь в роли первого секретаря крайкома КПСС. В немалой степени этому способствовали личные и довольно близкие отношения Разумовского с работавшим тогда на

Ставрополье Михаилом Сергеевичем Горбачёвым. Мне не раз приходилось присутствовать при телефонных разговорах производственного характера председателя Краснодарского крайисполкома и первого секретаря Ставропольского крайкома партии. Скорее всего, их отношения можно было назвать приятельскими.

Вот тогда‑то, став секретарем ЦК КПСС, Горбачев и поддержал Разумовского.

4

Однажды Разумовский приехал в Темрюкский район. Несколько лет мы не виделись, и я, направленный в «ссылку» постановлением бюро крайкома КПСС за «серьёзные недостатки в марксистско — ленинской идеологии по национальному вопросу», по сути дела, будучи политическим изгоем, все же в душе надеялся хотя бы на доброжелательный и многое для меня объясняющий разговор. Ведь был же у Разумовского заместителем, входил каждый день к нему в кабинет, вел с ним пусть служебные, но все же, как мне казалось, доброжелательные разговоры. Да и ни в чем я не подвел Разумовского, искреннее уважая в душе своего руководителя, многому у него учась, прислушиваясь не только к его политическому и житейскому опыту, но и принимая в целом его моральные установки. Одним словом, в те годы я испытывал искреннюю симпатию к Разумовскому, просто, как принято сейчас выражаться, по признакам ментальности. В душе обиды не держал, понимая, что Разумовский, сам стесненный в своих председательских действиях, находился под прессом разгневанного Медунова. А на что было злиться? На придворную интригу, которую искусно разыграли политические проститутки, окружавшие обоих? На ни чем не прикрытую ложь, — ведь задача была очевидна — убрать молодого зампреда, лишив его будущего?… Это они, оборотни, в кулуарах своих кабинетов, под змеиное шипение сочинили и направили на имя Брежнева грязный пасквиль на меня, якобы от имени «группы адыгейских коммунистов», написанный кривым фальшивым почерком на тетрадном листке.

Я видел этот «эзоповский» листик на бюро крайкома партии в руках Медунова, волею интриги превратившийся практически в судебный вердикт и по сути решивший в тот момент судьбу человека.

Разве не понимал Разумовский происходящего? Он разыскал меня поздним вечером, почти ночью, вернувшись с Медуновым с Олимпийских игр в Москве. Указав на мою статью «Хранить традиции кубанской земли» в газете «Комсомолец Кубани», статью исключительно патриотическую, написанную во славу Кубани, но испещренную многочисленными подчеркиваниями, которые были сделаны черными чернилами и по которым узнавалась медуновская рука, бросить ничего не значившую, но много означавшую фразу:

— Это вы писали?

— Если вы имеете в виду содержание статьи, — глядя в глаза Разумовскому и мгновенно поняв ситуацию, ответил я, — то за достоверность фактов ручаюсь… Здесь нет никаких ни смысловых, ни тем более политических ошибок… Статья написана об опыте работы в крае по воспитанию, в первую очередь молодежи, на лучших традициях советского народа, а также народных праздниках и обрядах, бытующих на Кубани. Ни от одной строчки я не откажусь.

Разумовский неопределенно пожал плечами, повернулся в кресле, и я вдруг понял, что вопрос о моей судьбе предрешен и что в данной ситуации этот неожиданный и срочный ночной вызов означал только одно: с этого момента я для Разумовского становился персоной нон грата, то есть лицом как бы присутствовавшим, но в то же время неузнаваемо далеким. Более того — отвергнутым.

От любви до ненависти — один шаг. Как верно подмечено.

Я понял, что Разумовский не пойдет на разговор с Медуновым, не вступится и не защитит, прекрасно осознавая истинный смысл происходящего. Но все же в душе я оставлял крохотную, почти несбыточную надежду на чудо: а вдруг все переменится и капкан, в который меня загнали, не защелкнется.