Томас Гиффорд - Преторианец

• Название: Преторианец
• Автор: Томас Гиффорд
• Издательство: Эксмо, Мидгард
• Жанр: Политический детектив
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-21865-3

Казалось бы, операция по физическому устранению легендарного «Лиса пустыни», немецкого фельдмаршала Эрвина Роммеля, спланирована «от и до» и провала быть не может. Однако тайная миссия британской разведки завершается неудачей. Кто предал английских агентов? Где проходит грань между высшими стратегическими интересами и изменой, личной ответственностью и безрассудной отвагой, вечными ценностями и холодным расчетом?

Впервые на русском языке!

---

— Ну, я тебя люблю, и нынче Рождество, так что я не уйду, пока не скажу тебе. Вам обоим. Ты славный малый, Роджер, хоть и увел чужую подружку. Вода утекла, вот что я хочу сказать. И ты тоже славный малый, Сцилла. Вы оба славные ребята. Мне все равно, кто бы что ни говорил. Так и запишите. Так что счастливого Рождества, спасибо за чудесную вечеринку, и я пошел…

Когда дверь закрылась, она увела Годвина обратно в гостиную. Они сели перед огнем, она склонила голову ему на плечо.

— Ты не останешься сегодня, Роджер? Так глупо быть врозь.

— Приятно слышать. Я остаюсь.

Он почувствовал, как она кивнула.

Огонь догорал.

Она так и заснула, и он отнес ее в спальню.

Он заглянул к Хлое и Дилис. Поправил одеяльца и послушал, как они дышат. Обе спали в окружении лучших подарков. Он поцеловал Хлою в лоб. Дилис спала на спине и тихонько посапывала. Он взял крохотный кулачок и приложил к губам маленькие пальчики.

На миг он услышал голос Клайда Расмуссена, допытывающегося, зачем все это, и ему подумалось, что он, кажется, знает ответ.

Но в жизни всегда рядом с нами смерть.

В том, что касалось их отношений со Сциллой, равновесие все еще было очень хрупким, как будто за прошедший год они поменялись ролями. Год назад Годвина доставили в Англию, скорее мертвым, чем живым, подвешенным в бесчувствии между прошлым и будущим. Он мог сорваться в любую сторону. Теперь пришел черед Сциллы. Она сражалась со своим демоном в смертельной схватке, на исход которой Годвин — он знал — никак не мог повлиять. Он просто не принимал в ней участия. Он наблюдал из партера, но ход событий от него не зависел. Она ничего ему не говорила. Если она проиграет бой, если темные порывы и желания одержат верх — все усилия ничего не изменят. Тогда все будет решено, и Годвину предстоит выбор: остаться и терпеть пытку или уйти и жить с болью потери. Если она победит, если вернет себя, то ее жизнь — и его тоже — изменится, но как, не дано знать ни ей, ни ему. Он был уверен, что к лучшему.

Единственный вопрос, от которого он не мог уклониться, не имел ответа: решится ли когда-нибудь исход этого сражения.

Однако, чем бы все ни кончилось, сейчас она была очень ранима. Годвин верил, что побеждает она, ее хорошая половина, — а как еще он мог это назвать? — но ей нужны были время и свобода действий, даже если сама она этого не сознавала. Поэтому он держался в отдалении. Он жил своей жизнью. Он не всегда оказывался рядом, но ведь отчасти и в этом состояло лечение. Он не костыль для нее, не верный пес, а мужчина, который любит ее, но провел черту, сказав, что она часто бывает невозможна и что он обойдется без истеричек. Ей придется стать взрослой, как теперь принято говорить, или она его потеряет. И он ее потеряет. Ей решать. Интуитивно или осознанно, он не мог бы сказать, но она понимала, что происходит. Или она станет взрослой — или нет.

Невозможно, как бы ему этого ни хотелось, защитить ее от жестокой реальности. В канун Нового года Годвин побывал на вечеринке для сотрудников «Би-би-си» и ушел оттуда около одиннадцати. У Сциллы было выступление, с которого она поехала прямо домой, и в четверть двенадцатого, когда он явился, уже ждала его. Они подняли тост за Новый 1943 год — вдвоем, без посторонних. То, что было между ними, осталось невысказанным, словно лишние слова угрожали разбить мир и покой.

На пятнадцатой минуте нового года зазвонил телефон.

Сцилла взяла трубку в кабинете. Когда она вернулась в комнату, он подкладывал уголь в камин. Искры взлетали в дымоход. Она подняла свой бокал с шампанским, слабо улыбнулась, пригубила и только потом заговорила, опустившись рядом с ним на колени и взяв его за руку:

— Леди Памела умерла, Роджер.

Смерть матери чудесно преобразила дочь. Поначалу чудо лишь робко проклюнулось, но Годвин видел, как росток крепнет, как меняется поведение Сциллы. Тревожность и напряженность словно вытекали из нее, будто избыток энергии отвели в сторону, чтобы запустить какой-то двигатель. Она стала мягче, не такой взрывной, углы стесались, общаться с ней становилось легче.

Смерть матери освободила Сциллу Худ от того, в чем она всегда видела свою судьбу. Она всю жизнь прожила, видя в себе повторение леди Памелы, навеки запертой в беспокойном, ненасытном углу ее души. Она всегда верила, что не стоит настоящей любви. Роджер Годвин был не большим специалистом в теоретической психологии, он видел одно: со смертью матери Сцилла стала свободна. Иначе выразить этого он не умел.

Сцилла тоже понимала, что произошло. Она по-новому увидела себя. Она потеряла мать, и Годвин стал в чем-то другим — она знала, что сумеет завоевать его, если он ей нужен. Лили Фантазиа твердо поддерживала ее в этом убеждении.

А он был ей нужен. И она была достаточно хороша, она стоила его, и она его завоевала.

Не так уж все это оказалось сложно.

Он срочно понадобился Монку Вардану. Тот заявил, что хочет увидеться с Годвином, таким тоном, что это прозвучало как приказ высшего начальства. Был конец января, ледяной ветреный день, шляпы слетали с голов, взрослые мужчины падали с ног, поскользнувшись на ледяных островках. Годвин сверился с календариком и сказал Монку, что сумеет найти время, коль это так важно.

— Но если вы намерены напустить на меня Черчилля и еще одну непропеченную секретную миссию, еще одно пустяковое дельце, предупреждаю заранее, что ничего не выйдет. Пусть даже решается судьба мира — меня это не интересует.

— Ну, бросьте дуться, старина! Это же я, ваш старый приятель Вардан. Что вы скажете насчет «Догсбоди»?

— Кто оплатит счет?

— Корона, разумеется.

— Устраивает.

— В восемь?

— Хорошо.

— Кстати, я очень сожалею о кончине леди Памелы.

— Она долго болела. Так лучше.

— Ах… Прожила долгую и деятельную жизнь. В восемь часов. Пока.

В этот раз, когда Питер Кобра подвел Годвина к отгороженному от зала столику, Монк уже ждал его.

— Роджер, старина, поздравляю, хоть и с опозданием. Надеюсь, вы хорошо отпраздновали.

Он взмахом руки отпустил Питера.

— Что-нибудь покрепче, самое крепкое, что найдется.

Кобра невозмутимо поклонился. Когда Годвин, который не ждал от этой встречи ничего хорошего, уселся, Монк нацелил на него блестящий глаз, чуть увеличенный моноклем, и подмигнул:

— Мои лазутчики доносят, что вы с вашей возлюбленной соединились. Смею ли сказать, как я рад этой вести?

— Смею ли я сказать, что это не ваше собачье дело?

— А, все тот же старина Роджер! Ну конечно, говорите, что хотите. Вы, как я вижу, затаили обиду на старика Монктона. Мой вам совет: будьте выше этого, старина. Обижаться нездорово. И вам не к лицу. Зачем вам морщины на юношески чистом лице?

— Монк, с чего такая срочность?

Принесли напитки и паштет.

— Помните братца Коллистера? Того, что пропал у нас из-под носа?

Годвин почувствовал, как покалывают кожу волосы, задумавшие встать дыбом.

— Да, помню конечно. Хотите сказать, он обнаружился в собственном кабинете?

Годвин с трудом подбирал слова; в самом деле, он никудышный актер. А что, если Коллистер действительно остался жив? Возможно ли это? Конечно возможно. Холодная вода привела его в чувство, может, там было больше места между камнями, чем показалось Годвину, мог выкарабкаться, выбраться наверх в полубеспамятстве…

— Монк, судя по виду, вас распирает тайна. Говорите же. Он устроил королевский кутеж? Плюнул на все на свете, совсем как некоторые завсегдатаи «Догсбоди»?

— Ну, он нашелся. К немалому нашему облегчению. Мы порядком забеспокоились…

— С ним все в порядке?

— Вообще-то, он основательно промок.

— Монк, не держите в себе, лопнете!

— Ну, боюсь, он мертв. Похоже, додумался от большого ума лазить по скалам на юге, свалился в пролив… Утонул.

— Какая жалость!

Он и в самом деле жалел сейчас, жалел, что жизнь человека сложилась так неудачно.

— Вид у него, знаете ли, жуткий. Тело било о скалы, и бог весть, сколько он пробыл в воде — насколько я могу судить, с того самого дня, как пропал. Сильно помяло, все кости превратились в студень, мясо разложилось… Да, облегчение. Но невеселая история.

— В чем же облегчение?

— Мы опасались, что он подался на ту сторону. Знал некоторые научные данные, понимаете ли. К тому же беднягу волк ждал под дверьми — он сильно нуждался в деньгах. Мы за ним наблюдали — о, не постоянное наблюдение, просто приглядывали временами. Досадно было, когда его потеряли — в Кембридже, между прочим. Мы подозревали, что он уехал из Лондона, чтобы встретиться с кем-то с той стороны и передать ему сведения.

— Эдди Коллистер? Не могу поверить!

— Нет уж, вы поверьте, старина. Мы знали, что он выставил на продажу кое-какой товар — из самых свежих, если вы меня понимаете.