Евгений Долматовский - Товарищ мой

• Название: Товарищ мой
• Автор: Евгений Долматовский
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Поэзия
• Год: 1988

В книгу известного советского поэта Е. Долматовского вошли стихи и поэмы о величии боевых и трудовых свершений советских людей, превыше всего ставящих судьбу Отечества, убежденность в правоте своего дела.

В книге тесно переплетены события прошлых дней с современностью, воспевается любовь к природе, к человеку.

Издание рассчитано на массового читателя.

---

ПЕСНЯ О МАРШАЛЕ ЖУКОВЕ

На нашем фронте самым старшим
Был сын калужского села,
Неулыбающийся маршал
Нас вел на ратные дела.

Всех полководцев был он строже,
Пред ним дрожал заклятый враг,
И мы его боялись тоже.
Теперь признаюсь — было так.

Всегда на главном направленье
Он появлялся в нужный час.
От обороны в наступленье
Он вел войска и верил в нас.

Известно всем, какие бури
Мы одолели в те года.
Над картой маршал брови хмурил,
Не улыбался никогда.

Но этот самый маршал грозный
Был наш товарищ, друг большой,
Не из гранита, не из бронзы,
С широкой русскою душой.

В Берлине дымном, после боя
С победой поздравляя нас,
Явился маршал перед строем
И улыбнулся в первый раз.

1985

НАКАНУНЕ

ГЕРОЙ

Легко дыша, серебряной зимой
Товарищ возвращается домой.

Вот наконец и материнский дом,
Колючий садик, крыша с петушком.

Он распахнул тяжелую шинель,
И дверь за ним захлопнула метель.

Роняет штопку, суетится мать.
Какое счастье — сына обнимать.

У всех соседей — дочки и сыны,
А этот назван сыном всей страны!

Но ей одной сгибаться от тревог
И печь слоеный яблочный пирог.

...Снимает мальчик свой высокий шлем,
И видит мать, что он седой совсем.

1938

ПИСЬМО

Вчера пятнадцать шли в наряд,
Четырнадцать пришли назад.

В одной тарелке борщ остыл...
Обед был всем бойцам постыл.

Четырнадцать ложились спать.
Была пуста одна кровать.

Стоял, уставший от хлопот,
У изголовья пулемет.

Белея в темно-синей мгле,
Письмо лежало на столе.

Над неоконченной строкой
Сгущались горе и покой.

Бойцы вставали поутру
И умывались на ветру.

И лишь на полочке одной
Остался порошок зубной.

Наш экспедитор шел пешком
В штаб с недописанным письмом.

О, если б вам, жена и мать,
Того письма не получать!

1938

«Не разлюблю тебя я никогда...»

Не разлюблю тебя я никогда.
Не потому, что юности года
Прошли мы вместе по цветам и травам,
Не оставляя за собой следа;
Не потому, что синим и кудрявым
Был на рассвете щебетавший сад,
Где целовал я твой веселый взгляд,
Прямых ресниц почти что не касаясь,
И был смущен, как будто виноват,
Когда вела нас улица косая
К твоей калитке.
Знаешь, я бы мог
Забыть все это, выйдя за порог
Еще не ясных, первых впечатлений
И юных неоправданных тревог.
Но в нашей жизни был денек осенний,
Когда мы шли на Северный вокзал...
И все, что я тебе недосказал,
Выстукивали быстрые колеса.
А я у мокрого окна стоял
И от одной горячей папиросы
Закуривал другую.
А потом
Поднял меня артиллерийский гром.
И я со взводом вышел под обстрелом
И блеск штыков увидел за бугром...
И ты все утро на восток смотрела,
И ровный свет твоих зеленых глаз
Не одного меня, а многих нас
В сраженье вел и делал храбрецами:
Он был спокоен, ясен, как приказ.
Да, ты была во всех атаках с нами,
Забыв свое нелегкое житье,
Тоску и одиночество свое...
Будь навсегда среди огня и дыма,
Как воинская клятва, нерушима,
Любовь моя!
Ты — мужество мое.

1938

НА РАССВЕТЕ

Светало. Светало. С рассветом
Пошли боевые рассказы.

— Ну, как рассказать вам об этом?
Все было согласно приказу:
Я девять чужих самолетов
Огнем истребительным встретил,
Как в Северной школе пилотов
Учили меня в тридцать третьем.

— Однако, — сказали танкисты, —
Пилоты не очень речисты.
Сейчас для рассказа мы слово
Дадим лейтенанту Смирнову.

Светало. Светало. Светало.
На клумбах дышали растенья.

— Вдруг гусеница отказала,
Когда мы пошли в наступленье.
Тогда с молотком и наганом
Я вылез наружу из башни.
Стоять под огнем ураганным,
Наверное, все-таки страшно!

Сменил я разбитые звенья,
Как в танковой школе учили.
Мы снова пошли в наступленье
И нашу пехоту прикрыли.

Пилоты сказали: — Танкисты,
Вы тоже не очень речисты.
Наверное, только поэту
Прославить историю эту.

— Танкисты и летчики! Все мы
Умеем рассказывать плохо,
Но кровью и сталью эпоха
Бессмертные пишет поэмы.

...Светало. Светало. Светало.
В туман уходили дороги,
И синяя лампа горела
На случай воздушной тревоги.

1938

«Среди суровых будничных тревог...»

Среди суровых будничных тревог
Москву я вижу и бульвар в сиренях.
О чем ты замечталась? Ветерок
Читает книгу на твоих коленях.

Камчатку я узнал и Сахалин,
Летал в тайгу, в туманном небе канув,
Я видел сверху синеву долин
И сумрачные кратеры вулканов.

Здесь все тобой, здесь все Москвой живет,
Здесь все полно мечтою о желанном —
Подводной лодки осторожный ход
И самолет над Тихим океаном.

Так, значит, грустью надо пренебречь
И стать, как пограничник, терпеливой.
Ведь расставанье создано для встреч,
И за отливом будет час прилива.

1938

КОМАНДИР

В гору бегом, через речку вброд
Повел лейтенант свой стрелковый взвод.
Сердце стучало: скорей, скорей!
Шли под навесным огнем батарей.
Взмокла одежда, песок у глаз, —
Шли в наступление в первый раз.
Возле морщинистых старых скал
С пулей в груди лейтенант упал.
Тогда отделенный крикнул:
«За мной!» —
И взвод поднялся живой стеной.
Ползли, бежали, карабкались, шли.
Рядом взлетали столбы земли.
Тут отделенный на землю лег,
Поднялся на локте, но встать не смог.
С каждой минутою он слабел,
Стал, словно бинт, безжизненно бел,
И увидал, как, принявши взвод,
Красноармеец вышел вперед;
Самый тихоня из всех тихонь
Крикнул: «За мной!»
Приказал: «Огонь!»
Под его командой была взята
Та неприступная высота.

1938

СЕРДЦЕ БОНИВУРА

Его терзали долго и жестоко.
Свеча качалась, освещая мглу.
Голубоглазый сын Владивостока
Лежал на окровавленном полу.
Молчал. Молчал. Молчал!
Какая сила!
Так мужество сумел он сохранить,
Как будто мать его не научила
Стонать и плакать, петь и говорить.
Бамбуковой иглой его пытали...
Качалась долго тень над палачом.
Но губ опухших не разжал Виталий
И не сказал японцам ни о чем.
На смуглом теле саблей офицерской
Ему палач звезду нарисовал,
Потом рукой живое вырвал сердце, —
И осветился каменный подвал.
Товарищи!
Я песню петь не в силах.
Товарищи!
Я не могу забыть
Его прозрачных глаз, больших и милых,
И сердце, не успевшее остыть.
Пока спокойны берега Амура,
Но неизбежна битва впереди:
Пылающее сердце Бонивура
Трепещет у земли моей в груди.

1938

НАД КОМСОМОЛЬСКОМ

Лебеди над Комсомольском...
Их дождались едва.
Крыльев холодным плеском
Наполнена синева.

Снова поры начальной
Напоминает миг
Этот скупой, печальный
Лебедя первый крик.
Чистый, прозрачный, краткий —
Помнишь, звучал он здесь?

...Внизу четыре палатки —
Вот он и город весь.
За братьев своих принимали
Лебеди полотно.
А мы котлованы копали...
Как это было давно!

Как мы здесь тосковали
В трудные дни начал!
Радость поймешь едва ли,
Если тоски не знал!

Белым крылатым войском,
Угол вклинив в закат.
Лебеди над Комсомольском
Крыльями шелестят.

1938

ИСТРЕБИТЕЛЬ