Эдуард Басс - Цирк Умберто

• Название: Цирк Умберто
• Автор: Эдуард Басс
• Издательство: "Художественная литература" Ленинградское отделение
• Жанр: Детская проза
• Год: 1974

Роман чешского писателя Эдуарда Басса — одно из самых популярных произведений чешской литературы XX века. В центре романа — судьба деревенского мальчика, попавшего в цирковую среду и достигшего вершин возможной славы. Писатель сталкивает своего героя с трудными жизненными препятствиями, показывает процесс формирования его характера. Перед читателями оживает вся история чешского циркового искусства, красоту и поэзию которого автор тонко чувствует и передает.

Послесловие Малевич О.М. 

---

Ворота, ведущие внутрь здания, распахиваются, и в их проеме вырастает фигура летнего смотрителя. Он стоит, приветствуя въезжающего директора. Бервиц соскакивает с коня и в три шага оказывается у входа в зал, в свой собственный зал. Манеж лежит перед ним, как желтый лоснящийся блин, опорные столбы обметены, пыль со стульев стерта, окна под куполом вымыты. Вечером можно начинать. А смотритель тут как тут — с докладом. Толкует о мелочах — разбито оконное стекло, заново окрашены двери, починена водосточная труба. Бервиц кивает головой — ладно, ладно; но вот он, вздрогнув, впивается в смотрителя колючим взглядом.

— Третьего дня, — все так же монотонно бубнит служака, — приходили два господина из магистрата, назвались строительной комиссией и сказали, что пришли делать осмотр зданию — надежно ли.

— И вы их впустили?! — зарычал Бервиц.

— Я сказал им, что хозяина нет, что без вас не могу впустить. А они свое — дескать, мы исполняем служебные обязанности, и никто не имеет права чинить нам препятствия; мол, сейчас они только осмотрят, а протокол составят после, когда вернется хозяин.

— Неслыханно!

— Что я мог сделать? Они предъявили бумажку из магистрата.

— И вы впустили их?

Да, но не отходил ни на шаг.

— Интересно, что же они высмотрели?

— Все качали головами, говорили, будто здание — того, трухлявое, столбы ненадежны, кровля протекает и запасных выходов маловато.

— Скажите на милость! Десятки лет все было хорошо, а теперь вдруг стало не хватать запасных выходов!

— Я им сказал то же самое, а они ссылаются на новые требования.

— Ну-с, и с чем же они ушли?

— С тем, что без хозяина ничего решить не могут, сказали, что придут еще раз, когда вернется господин директор. Тогда, мол, и протокол составят.

— Благодарю, — кивнул Бервиц и отпустил смотрителя. С минуту он стоял неподвижно, закусив губу, затем повернулся и, мрачный, прошел через конюшню на пустырь за цирком. Часть повозок уже стояла на месте; другие только еще подъезжали. Лесенка у «единицы» была приставлена — очевидно, Агнесса была в вагончике.

— Завтра с утра пойду в магистрат, — выпалил он, едва закрыв за собой дверь.

— Что-нибудь случилось? — повернулась к нему Агнесса от зеркала, перед которым причесывалась.

— Кому-то там наше здание не дает спокойно спать. Приходила строительная комиссия, и у нее, видите ли, есть какие-то претензии.

— Не новый ли это конкурент? То варьете, о котором рассказывал Вашеку Гаудеамус?

— Очень может быть… Мне и в голову не пришло. Да, похоже, это дело их рук. Но с меня хватит. Продам здание — и дело с концом.

— Теперь? Осенью? Но это неразумно, Петер.

— Я вовсе и не собираюсь отказываться от него сейчас же. Можно поставить условием, что мы будем пользоваться им до весны. Но мне хочется наконец развязаться со всем этим, привести наши дела в порядок, чтобы у меня снова были деньги — много денег. Ведь за наш участок дадут теперь миллионы, дорогая, попробуй найди в центре города такую строительную площадку! И я же еще должен подчиняться этой дурацкой комиссии?! Являются в мое отсутствие какие-то голодранцы и начинают ковыряться, выискивать труху! Счастье, что я не застал их за этим занятием, не то пришлось бы, пожалуй, запротоколировать дюжину оскорблений и парочку увечий в придачу! Гнилые доски! Трухлявые столбы! Обломить бы один об их головы, тогда бы они убедились, что дерево еще вполне крепкое.

— Не надо так волноваться, Петер…

— Я не волнуюсь, но эти порядки меня бесят! Десятки лет я бьюсь как рыба об лед, чтобы прокормить тридцать семей, просадил на этом целое состояние и за время не слышал ни единого слова признания или поддержки; а вот напасть из-за угла, лишить средств к существованию — это они могут, на это власти готовы пойти хоть сейчас. Ух, чиновники! Сколько благотворительных представлений дал я по их просьбе в пользу бедноты, в пользу сирот, больниц, рождественского комитета. А теперь им, видите ли, не по вкусу мои доски! Небось нашли время, чтобы проверить сиденья в цирке Умберто — не рассыпятся ли они под их геморроем! Некому было взять шамберьер да погонять этих канцелярских крыс по манежу!

Петер Бервиц стучал по столу жилистым кулаком. В нем кипел долго сдерживаемый гнев, лицо его побагровело, на шее вздулись жилы.

— Ради бога, Петер, — упрашивала Агнесса, обеспокоенная этой вспышкой ярости, — не расстраивайся, не порти первый день. Здание действительно обветшало, но ты завтра же договоришься с ними. Зиму-то оно еще послужит. Сколько ты рассчитываешь получить за участок?

— Почем я знаю, — буркнул Петер, — миллионов пять, восемь, десять… Прежде нужно разобраться с этой комиссией! Как они смели явиться в мое отсутствие?

— Десять миллионов… Это ты, пожалуй, хватил, — заметила Агнесса, стремясь перевести разговор на другую тему.

— Хватил, говоришь? Ты, что же, собираешься торговаться со мной? Собственная жена! Дожил, дожил! Сколько же он стоит, по-твоему? Миллион? А? Ха-ха-ха! Госпожа Бервиц хочет лишить господина Бервица девяти миллионов! Вот так номер! Прямо хоть на ярмарку!

— Mais vous êtes un fou, mon cher[157], уж не видел ли и ты скачущие ноты, как господин Сельницкий?

— Нет, но я сожалею, что не видел скачущей по манежу магистратской комиссии, очень сожалею, очень… Мне эта травля уже осточертела!

— Мой милый, — медленно, с серьезным выражением лица, Агнесса поднялась со стула, — если вы не перестанете попусту браниться, я уйду. Я не намерена терпеть у себя в доме этот гвалт!

— А, — пыхтел Бервиц, — так я уже и покричать не могу в собственном доме, если мне хочется? Если я не могу не кричать?.. Если я должен кричать, чтобы не задохнуться! Впрочем, разумеется, я ведь только муж! Будь я вонючим львом или тигром, тогда госпожа Агнесса Бервиц мигом примчалась бы и засюсюкала, но так как я всего-навсего муж — ее тонкая натура оскорблена…

Не успел он кончить, как Агнесса прошла через вагончик и с треском захлопнула за собой дверь. Бервиц осекся. Секунду он смотрел на дверь, затем прошипел нечто невнятное и принялся яростно освобождаться от белоснежного пластрона. Он с такой силой рванул галстук, что тот лопнул. Бервиц тупо воззрился на него, потом снова зашипел, швырнул галстук на пол, схватил со стола серый цилиндр и отправил туда же, сорвал манжеты, бросил их на цилиндр, сорвал воротничок — хватил его об пол и принялся топтать эту груду ногами.

Выступая вечером со своими лошадьми, директор Бервиц был мрачнее тучи, ночью беспокойно ворочался во сне, а утром встал насупленный, тщательно оделся и, сухо обронив: «Схожу в ратушу», — направился к двери. Агнесса подняла голову — с какой ноги он шагнет? Бервиц шагнул с правой, и, удовлетворенная, она опять склонилась с иглой над старым костюмом.

Примерно в половине одиннадцатого Вашек начал повторную репетицию с тиграми. Он благополучно проделал с ними пирамиду, рассадил зверей по тумбам и только было собрался перейти к прыжкам, как вдруг заметил, что самая младшая тигрица с Суматры, Рамона, встревожилась и нахохлилась. Вслед за ней ощетинился и огромный Бенгали — глаза его загорелись зеленым огнем. Видимо, что-то произошло, так как волнение охватило и остальных тигров. Вашек продолжал спокойно разговаривать с ними, а сам медленно отступал в сторону — на случай, если Рамона и Бенгали вздумают броситься на него. И тут он обнаружил, что тигры смотрят не на него, что их раздражает что-то за пределами клетки. Оглянувшись на долю секунды, он оторопел. Возле решетки, как привидение, стоял Венделин Малина, бледный, с вытаращенными глазами.

— Рамона! Бенгали! Сесть! — прикрикнул Вашек на тигров. — Рамона, сидеть! Бенгали, сидеть!

Звери нехотя выполнили приказание.

— Ради бога, Малина, — вполголоса произнес Вашек, не спуская глаз с тигров, — что вы делаете, так и до беды недалеко…

Старик стоял неподвижно, прижавшись белым лицом к прутьям решетки.

— Что случилось, Малина? — настойчиво проговорил Вашек.

— Скажите… бога ради… — Губы Малины заметно дрожали, обнажая голые десны. — Скажите, бога ради… где… господин?

В его облике было нечто таинственное, внушавшее ужас, будто и в самом деле у клетки стояло привидение, силясь что-то вымолвить.

Вашеку стало жутко. Но он взял себя в руки, щелкнул бичом и крикнул:

— Вниз, алле!

Тигры поднялись и, скаля клыки, с фырканьем и урчаньем спрыгнули на землю.

— Open the door! — крикнул Вашек стоявшим позади двум служителям. — Репетиция окончена!

Полосатые тела хищников плавными прыжками помчались к выходу, где уже гремели засовы. Вашек, не шевелясь, подождал, пока последний тигр вбежит в решетчатый тоннель, и только тогда повернулся в ту сторону, где стоял Малина.

Венделин Малина исчез.

Венделин Малина стоял в эту минуту в канцелярии, в трех шагах от Франца Стеенговера, который и не подозревал о его присутствии. Бухгалтер только что перебрался из вагончика; перед ним высились груды толстых счетных книг и связки бумаг, которые он укладывал на этажерки и в шкафы. Он громко хлопал ими и не слыхал, как вошел Малина. Набрав очередную кипу книг, Стеенговер повернулся и с перепугу опустил руки — книги с грохотом посыпались на пол. Бледный как полотно старик даже не шелохнулся… Глаза его были широко раскрыты, губы издали слабый стон: