Александр Терехов - Крысобой. Мемуары срочной службы

• Название: Крысобой. Мемуары срочной службы
• Автор: Александр Терехов
• Издательство: ЭКСМО-Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-04-007514-6

В книгу талантливого молодого прозаика Александра Терехова вошли роман «Крысобой» и повесть «Мемуары срочной службы».

Первые же страницы романа могут повергнуть некоторых неподготовленных читателей в шок, другие отдадут должное мужественной смелости автора, избравшего своим героем профессионального крысобоя. И читатель, если он не отложит книгу в сторону, возмутившись неэстетичностью темы и описаний, захочет настроиться на производственный в некотором роде роман. И напрасно! Потому что проза Терехова разрывает первоначальную конструкцию и перерастает в остросоциальный гротеск, в многозначительную и безжалостную аллегорию. И обнажаются скрытые механизмы воздействия уже не на мерзких тварей, а на существ высшего порядка — на людей.

Более ранняя повесть «Мемуары срочной службы» в иной форме и на ином — армейском — материале поднимает ту же тему — нивелировки, порабощения личности.

---

— Ты что?

— Резко нагнулся. Замельтешило.

— Иди ляжь.

Уже нет? Браться за мыло — нет? Умоюсь, нельзя отступаться сразу же. Вытянул из стакана зубную щетку и с первого раза состыковал ее с пастой — выложил белую веревочку на мертвую щетину. Мы еще дойдем и до мыла. Ткнул щеткой в рот — изнанку губ противно ожгло, неживой вкус наступил на язык, полетела щетка, заструилась из тюбика паста, я к стене и — вырвало.

Как стал к стене, так и некуда отступить — на штаны. День начинался-то хорошим. Слабость, свет убавился, губы дергались, по нутру сквозила пахнущая чужим боль — набежали из коридора, толкаются. Больше нечем — давлюсь слюной, свожу губы — ползут безобразно. Старый подтирает, лазит вокруг, отбрасывает чужие руки: сам я, сам — вдруг кто-то увидит наш мешок! — ведите его, погодите, смочил руку и смазал мне лицо тепловатой, щекотной водой — вот мои ноги, задергалось, сжало, полезло толсто со рта, и обжала неплотная густая вата ожидания — что-то, вот-вот, я спекся. Зимним ветром дохнул нашатырный спирт — я уворачивался.

— Тридцать семь и восемь.

Я прошептал без губ: минуло полчаса. Голос рядом продолжал: ну что, диета, язык! — язык обложен, мд-а, таблетки будет — раньше случалось? Пили небось? Желудок промыть, или подождем? Температура, что температура — это, может, и не связано. Свиридов тряс у окна черной фотобумагой — там легкие, как два батона хлеба белого. Есть уплотнение. Может, он воспаление на ногах переходил. Кровь брали? Лаборатория опечатана. Дурдом! Ну, Старый, ждешь, когда все уйдут, они ж не знают про нас, позови ее. Он — как не расслышал. Когда был последний стул? Цвет обычный? Никогда внимания не обращаете? Что ели? А кто с ним ходил? Допросите в изоляторе Шестакова: что ели? Опять судороги, тазик! Что, тазик трудно догадаться принести?! Поменяйте подушку, что он на мокром? Что он вам показывает? Старый, ты ж понял.

Старый сдержанно в общей тишине:

— Что, брат, болит? Желудок? Не беда, отравление, отлежишься, в легких ничего нет. — Отвлекал их вздором.

— Надо ее.

— Что он просит? Что он просит? — раскудахтался Свиридов. — А ну — тихо! Что он вам сказал?

Старый раздраженно мазнул ладонью по лбу и с покорно-бешеным участием переспросил:

— Что? Что?

— Ты знаешь. Как мне без нее. Зачем она умерла?

— Без ка-кого? — уточнил Свиридов, жадно задышав.

— Это он… так. — Старый в один глоток усмехнулся и поморщился, и сжал мое плечо, глядя под ноги — седая голова. — Довольно! Зачем столько народа?! Дайте ему отлежаться!

— Лишние уходят! Ирина Борисовна, в палату постоянный пост, вызовите еще медсестру — семь секунд! Даю машину.

— Не нужно пост, — вздыбился Старый. — Я сам. Что потребуется, подам. Дайте нам покоя.

Свиридов носился:

— Вы сами не рвете? Он опять! Придется промывать. Я, конечно, могу позвонить, но неудобно! Ей небось после свадьбы не до тебя. Всем молчать! Она?

— Хотя бы.

— Она. Видишь, чего ему захотелось. Всего не могу! Вдруг дома нет.

Старый запечатал ладонями глаза. Мы слушали.

— Говорит шестой. Майора Губина домашний. Ктой-то? Здравия желаю, Елена Федоровна. Точно. Есть такое дело — Свиридов. А Виктор? Понял. Ночью поджиг. А я вообще-то до вашей дочери. Нет Ольги? Да. А когда? Это дело такое…

Старый зашептал скороговорно:

— Ну что, что, что ты сразу духом пал? Скажи, не нужно! Еще ведь подсадят медсестру! Долежи до машины. Господи, с чего ты взял, что все?!

— Никак нет, Елена Федоровна, ничо военного, все московские мои подопечные. Рвет одного. Поноса нет. Просит Ольгу. Что могу? Они разве понимают? Им кажется, раз из Москвы… До шести побуду и — в штаб. Извиняюсь. Мужики, нету ее. Зуб лечит. Да и кто ты ей, чтоб: ходи сюда! Сиделку привезли?

— Свиридов. Позвони, где она лечит зубы.

— Хватит! — рубанул Старый. — Поговорим без дураков!

— Мне уйти? — обиделся Свиридов.

— Пока вы здесь, он будет просить. Такое состояние, отлежится — придет в себя, я ведь тоже немного понимаю. Не сажайте сюда никого!

Занесли стол, сиделка-старушка записывала, расспрашивала, расчертила тетрадь, читала газету, зевала, уснула.

Я поднимал голову, чтоб проверить: могу? время легконого, я чуял сон, только не осиливал уснуть, лоб холодный, нутро не болело — пекло, я проглатывал воздух, воду принесли холодней, нет кашля — печет не меньше — так и должно, когда проходит? Тридцать восемь и две. Старый на часы:

— Половина двенадцатого. Еще ничего страшного.

— Сходи за ней.

— С чего ты взял, дурак?! Хватит пить, понимай: вода не утолит, начнут действовать таблетки, а-а, доктор, входите.

Ладони утопали в животе, о чем вам особенно неприятно вспоминать, я не могу, что неприятно вспоминать, врач не знал:

— Что же это…

— Обыкновенное пищевое отравление, — цедил Старый.

— Что же предложить?

— Самое простое: два пальца в рот. Или прочистить желудок: вода с содой. Или с марганцовкой.

— Давайте, тогда пускай он действительно, что ли, два пальца в рот. Или с марганцовкой. Я еще подойду к шести.

— Не беспокойтесь. Я рядом, развитие у него обнадеживающее, утром проснулся зеленей. Зайдите утром.

Попроси ее — ты меня пугаешь, ясно скажи: все, я сошел с ума, решил оставаться, и я успокоюсь. Да кто там? Опять Свиридов:

— Мужики, нашел ее по телефонам, просил, расписал, но сегодня не может. Завтра! И то — благодаря мне. Завтра до обеда. Или к вечеру.

— Товарищ прапорщик, можно мне с ней переговорить? — И Старый ушел к телефонам.

Сиделка проснулась: как?

— Уйдите. Вы мешаете. Отсюда. На хрен. Мне противно. Свали.

Она перенесла стул в угол. Я бесполезно матерился: глухая.

Старый: нет, не может сегодня. И не хочет. Хватит. В обед выпей чай, съешь сухарь — силы нужны. Болит? Ну, слабость, понятно. Раньше времени не думай.

Еще раз Свиридов:

— На завтра. Но ее сегодня повезут куда-то на процедуры, где-то рядом, — вдруг сегодня забежит? Но не настраивайся.

Метет. Всполошился: как метет? — как же дорога? Нет, просто с крыши подуло, хорошо б до обеда поспать; пойди, попроси ее лично, не откажет. Нет. Позови Свиридова. Зачем? Попрошу машину ехать к ней. Ты успокоишься? Спокойно. Мы собирались вырваться. Ты даже хотел больше, чем я, верно? Сейчас хочешь? Если ты сходишь к ней, да. Ты мне ставишь условия? Надо тебе! Срочно в Москву! В больницу! Глядеть кишки!

Нет. Нет, ничего не надо, сидите, это у нас так, рабочие вопросы. Воспоминания детства! Я лучше знаю, что ему сейчас лучше, ага, ага. Вот и сидите.

Прости, ты не виноват. Но что я ей скажу? Зачем она тебе?! Нам всего-то четверть часа, и нас нету, и все вот это останется здесь. Распахали, мы запустили ход. Утром вышли — три километра в сутки — они завтра придут! Поймут же, кто, нас же и заставят останавливать! Они не знают, что не остановишь. Уходим сегодня, все!.

— Скажи: хочу еще раз увидеть.

— Мы сегодня не едем? Не едем? А когда едем? Завтра едем? Вообще — едем?

Чтобы не ждать, я придумал уснуть, Старый отправился, раздельно и неумело матерясь. Я очнулся среди работы. Нежданно вывалился из нее и оказался лежащим в полусонной постели — что делал? Старый держит за руки — выпустил и промокнул губы мои влажной тряпицей, я хватал ее губами — пить — отнял; в комнате новая пустота и холод, вбежала со шваброй сестра — моет у кровати, испуганно поднимая взгляд. Так опять?

— Да-a, и что-то по типу судорог, — подтвердил Старый. — А сейчас тошнит? Дай-ка. Тридцать восемь и шесть. Ого.

Что в комнате нового? В каждом ухе свои звуки — посреди головы они бумажно терлись. Поиграл челюстями: не трещит в ушах? не заложило? Поднял часы к левому уху. К правому. Одинаково слышно. Без пяти пять. Старый тепло одет, с улицы. Я вспомнил.

— Нет. Я ее не нашел. Дома нет. Никто не знает. Только завтра. — И громче: — Пей чай горячий. — На кровати появился мой бушлат, шапка, теплые носки. — Дует. Ты оденься. На улице так тихо. Готовятся поджигать. У подъездов коробки с крысами, банки, керосин, ветошь, из проволоки крутят что-то вроде факелов. Подвалы настежь. Через проспект бревна, это им кажется — дорожка мусора. Баррикады! Хэх, так пусто… Хоть пьяного увидеть, или чтоб выматерил кто. Надевай вторые носки! Знаешь… — Старый поджидал ухода сиделки — тоскливый, куксился. — Может, прямо скажу им, что подыхаешь, пусть выпустят одного, лечиться. Мы выдумываем про них ужасы, если по-людски обратиться — отпустят?

— Нет. У меня же нет ничего страшного.

Вернувшаяся сиделка вытерла руки, значительно оглядела нас и уселась.

— Тогда одевайся.

Поедем. Упростилось. Чуя себя заново, я без помощи сел, натянул бушлат, взял шапку; спросить воды? Старый сходил осмотрел коридор и успокаивающе кивнул. Проверил тумбочки: ничего нужного? И — на подоконник. За ним в млечно-мутном воздухе едва виднелись очертания домов. А приехали летом.