Владимир Мединский - Скелеты из шкафа русской истории

• Название: Скелеты из шкафа русской истории
• Автор: Владимир Мединский
• Жанр: История
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-373-03660-3

Русская история таит в себе много неожиданного: скелеты бывают спрятаны и в книжном шкафу… Здесь собраны самые интересные эпизоды и самые важные заключения. Благодаря новому изданию у вас, читатель, есть возможность познакомиться со всеми мифами о России быстро, легко и, надеемся, с удовольствием.

«Мифы о России» были признаны «Коммерсантом» самой популярной исторической книгой современной России, Михаил Леонтьев назвал их самым толковым пособием по западной русофобии, а Николай Расторгуев сказал, что они должны быть в школьной программе. Отметила этот проект и «Нью-Йорк таймс».

Подключайтесь к обсуждению! Читайте, думайте, спорьте.

---

Чем провинились классики?

В конце XIX века население империи насчитывало около 140–150 миллионов человек. Столько же, сколько сейчас в Российской Федерации. Это при том, что территория империи тогда была, пожалуй, в два раза больше (почти весь СССР, Польша, Финляндия, «доминионы» — Монголия, Северный Китай (Харбин) и тогдашняя наша Аляска, вместе взятые) нынешней России. Всего этого «исполина» обслуживало 170 тысяч чиновников. Численность современного чиновничьего аппарата России (включая федеральный, региональный и муниципальный уровни) выше, чем в СССР, и составляет по разным технологиям подсчета более 1,5 миллиона человек! И это не считая бесчисленных сотрудников различных ГУПов, надзоров, «окологосударственных» разрешительно-согласовательных организаций и пр.

Получается, что в царской России на тысячу жителей приходилось 1,2 чиновника, в СССР на пике государственного строительства в 1991 году — уже 4,8, а в современной России — более 10.

И это при том, что мы взяли число российских чиновников по САМОМУ минимуму…

Выходит, что тот самый «типичный» Акакий Акакиевич в куцей шинельке, поскрипывая гусиным пером, работал в 10, а то и в 50 (!) раз эффективнее современного чиновника, со всеми его хрюкалками-мигалками, ксероксами, серверами, электронными почтами и фельдсвязью, то есть немыслимыми, фантастическими по сравнению с XIX веком средствами коммуникации, накопления и анализа информации, способами повышения эффективности труда!

И. Крамской «Л. Н. Толстой».

Создал одного из немногих абсолютно положительных русских мужских литературных героев. До конца романа герой не дожил…

Но вернемся из фантасмагории настоящего в литературный XIX век. Возникает естественнейший вопрос: а как получилось, что русская классика практически не отразила образа типичных российских мещан и дворян своего времени? Или того же суперэффективного Акакия Акакиевича Башмачкина? Так мало создала положительных героев? Тех, о ком начал писать Пушкин, сделавших знаменитыми его «Повести Белкина»? Почему классическая литература в России не вела рассказ о людях, действительно сделавших что-то хорошее и важное? О героях 1812 года написано «Бородино» М. Ю. Лермонтова, о них немало писал и Л. Н. Толстой. Но ведь могли быть сотни книг! В Британии из книг о 1815 годе, о Ватерлоо собраны целые библиотеки. У нас подобного нет и в помине.

Существует гениальный британский сюжет о гибели чуть ли не всего элитнейшего 93-го кавалерийского полка под Севастополем — миф о том, как во время Крымской войны и осады англо-франко-турецкими войсками Севастополя некий полусумасшедший английский генерал приказал атаковать в конном строю русские позиции.

Кавалерийская атака при повышении местности более чем на 15 градусов была тогда прямо запрещена всеми уставами всех армий мира. Атака не могла не кончиться трагедией. Представьте: больше тысячи британских кавалеристов в красных мундирах медленно скачут к русским позициям под Севастополем. Медленно — потому что вверх! Под углом в 20 градусов! Описывает эту историю и Лев Толстой… «Мы плакали, когда в них целились».

В этой атаке полегли сыновья чуть ли не всех известных дворянских семей Британии, дети принцев, графов и лордов. Тем не менее в Британии внимание обращено не на идиотизм приказа, а на то, как полк беспрекословно и бесстрашно его выполнил. Поведением кавалеристов гордятся. Они знали, что идут на верную смерть, но честно выполнили свой долг. Киплинг написал об этом военном эпизоде прекрасную балладу «Атака красной кавалерии». В центре Лондона как-то случайно забрел я в «фирменный британский паб», который так и назывался: «Бар красной кавалерии». Повсюду в нем висят картины, на которых с экспрессией выписана эта атака, все каски, мундиры, подпруги, кивера, шашки. Старинные запыленные воинские атрибуты с любовью развешаны на стенах и расставлены на полках. Романтика невероятная: истинные англичане всегда готовы выполнить любой приказ и погибнуть во имя королевы и Британии.

А вот похожая русская история: 1805 год, под Аустерлицем два эскадрона русских кавалергардов получили приказ атаковать французское каре.

«Сражение при Аустерлице 20 ноября 1805 г.». Гравюра И. Ругендаса. 1810-е гг.

Кутузов, кстати, будучи под Аустерлицем «замом главкома Александра I», настаивал, что диспозиция проигрышная и австро-русским войскам надо не сражение принимать, а отступить. Как всегда, он был обвинен в пораженческих настроениях и, как всегда, оказался прав.

Плотное скопление ощетинившихся французских штыков, на которое скачут всадники в шитых золотом белых мундирах. Красота неописуемая! Ведь кавалергарды — самый цвет русской армии, брали туда исключительно детей дворян, да не простых — через одного князья, графы, бароны. Служить в кавалергардском полку было большой честью. Там, как и у англичан, «cream of the cream» высшего общества. Но, увы, приказ столь же идиотский (такой же, как и у англичан в Крыму спустя 50 лет), атака столь же бессмысленна, сколь и бесстрашна. «Кавалергарда век недолог…»

Справедливости ради стоит отметить, что в отличие от красной (иногда называют — «легкой») кавалерии атака кавалергардов не являлась полной бессмыслицей, хотя с военной точки зрения была совершеннейшим сумасшествием. Личная конная гвардия Александра все-таки принесла пользу: кавалергарды прикрыли граничившее с бегством отступление союзных русско-австрийских войск и не дали, таким образом, возможности вражеской коннице наброситься на бегущих с фланга.

Почти все погибли, единицы, сбитые с лошадей, попали в плен.

Наполеон сказал по этому поводу, что никогда не видел такой красивой и бессмысленной атаки. Он спросил у одного из уцелевших офицеров: зачем они атаковали в поле в конном строю каре? Тот ответил, что эскадрон получил приказ и должен был его выполнить. Наполеон смахнул скупую мужскую слезу профессионального солдата и всех пленных велел отпустить.

Отголоски этой истории есть у Льва Толстого — в описании сражения, в котором получает смертельную рану Андрей Болконский. В первых версиях романа он умирал. Но очень уж нужен был Толстому этот персонаж, не мог он его убить в начале книги. И в более поздних версиях романа Болконский выздоравливает.

В общем, история такая же, как с атакой красных королевских всадников на русские позиции. Результаты те же. Но выводы делаются иные.

В России говорят о безграмотном генерале, пожелавшем выслужиться перед Главкомом русской армии под Аустерлицем — Императором Александром I, и делают выводы в духе: «только у нас такое возможно». Совершенно не желая говорить о мужестве и верности долгу, о героизме исполнителей.

А потом эту историю вообще совершенно забыли. То ли не могли мы после 1917 года спокойно признаться, что элита русского дворянства, все эти Фамусовы, Скалозубы, Онегины, Печорины ничуть не в меньшей степени проявляли мужество и «массовый героизм», чем воспетые Герасим Курин и Василиса Кожина, то ли просто не умеем гордиться самими собой.

И вот наша литература полна персонажами типа Раскольникова, Акакия Акакиевича, в лучшем случае мечущихся «лишних людей» а-ля Печорин. И почти никто из воистину великих писателей XIX века не хочет рассказать о других героях нашего времени. Не хочет или не может? Как у нас забыли о красивой и самоубийственной атаке кавалергардов, так и любые патриотические слова русских писателей на протяжении поколений замалчивались, вымарывались, «забывались».

Программа предмета «литература» призвана была служить коммунистическому воспитанию учащихся. И служила — как умела.

14 декабря 1825 года закончилось краткое время романтизма героев 1812 года. И в великой русской литературе начался век постоянного оппонирования с властью.

В. А. Тропинин «А. С. Пушкин».

Отношения гения литературы и Николая I — одна из загадок нашей истории.

Порой вообще кажется, что последним, кто с определенной симпатией относился к персоне Императора Всероссийского, был А. С. Пушкин.

Николай I, думаю, на самом деле был его искренним поклонником, в отличие от тех картинок «персонального цензорства», что рисовали нам школьные учебники.

Кстати, в отношении учебников. Подчеркну, мы с вами говорим, естественно, не обо всей русской литературе XIX века, а лишь о той ее части, что официально признана у нас и за рубежом классикой.

Это действительно великие мастера: Лермонтов, Гоголь, Достоевский, Салтыков-Щедрин, Толстой, Чехов, отчасти Некрасов.

Список можно продолжить. Но беда в том, что осознавая себя «больше, чем поэтами», эти авторы невольно создали удивительно сложный, постоянно рефлексирующий, мечущийся и довольно малосимпатичный образ русского литературного героя. Это, несомненно, способствовало тому, что страна продолжала «самоубеждаться» в самых черных, негативных представлениях о самой себе.