Уилл Селф - Обезьяны

• Название: Обезьяны
• Автор: Уилл Селф
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2005
• ISBN: 5-94145-307-8

Уилл Селф (р. 1961) — журналист, бывший «ресторанный критик», обозреватель известных лондонских газет «Ивнинг стандард» и «Обсервер», автор романов «Кок'н'Булл» (Cock and Bull, 1992), «Обезьяны» (Great Apes, 1997), «Как живой мертвец» (How the Dead Live, 2000), «Дориан» (Dorian, 2002). Критики сравнивают его с Кафкой, Свифтом и Мартином Эмисом. Ирония и мрачный гротеск, натуралистичность и фантасмагоричность, вплетенные в ткань традиционного английского повествования, — такова визитная карточка Селфа-прозаика. В литературных кругах он имеет репутацию мастера эпатажа и язвительного насмешника, чья фантазия неудержима. Роман «Обезьяны» эту репутацию полностью подтверждает.

---

Впрочем, времени на это у них почти не было, потому что первый и единственный ужин в обществе самки-вожака оказался отнюдь не таким скучным, как ожидалось. Перво-наперво выяснилось, что группа Буснера — Дайкса не единственные гости в лагере. Перепрыгнув через ограду веранды и приземлившись на пол, англичане увидели, что их ждет еще одна группа шимпанзе, три самца и пять самок, может быть даже шесть. Все они принадлежали к белой расе — в лучах фонарей их бледные морды ярко светились, — все носили новомодную тропическую одежду, совершенно непригодную для тропиков: куртки из гортекса и прочей синтетики ярких тонов, сплошь усыпанные карманами на молниях, липучках и кнопках. Для чего все это нужно в таком количестве, понять было решительно невозможно.

В такой откровенно нелепой экипировке по Африке могли четверенькать только голландцы.[172] Так оно и оказалось.

— «Xyyyy», — хрипло провокализировала Раушутц, грузно вывалившись навстречу группе Буснера, — вижу, вы уже познакомились с моими гостями, группой ван Грейна из Нидерландов…

— Нет, еще не познакомились, — отзначил за всех Буснер, — но, тем не менее, счастливы быть представлены, их задницам так идут высокотехнологичные новенькие одеяния.

Все шимпанзе поклонились друг другу. Если Раушутц и заметила иронию в знаках Буснера, то не подала виду.

Голландцы поклонились англичанам первыми. Их вожак по имени Оскар, самец с весьма суровым выражением морды, указал, что группа прибыла сюда в качестве представителей нидерландского филиала общественной организации «Проект «Человек», цель которой — добиться хотя бы ограниченного распространения на людей, живущих как в дикой природе, так и в неволе, прав шимпанзе.

— Мы приехали почиститься с мадам Раушутц, — показал он своими коротенькими мерзкими пальцами, — потому что она «хуууу», как бы показать, самая «хуууу» великая самка из ныне живущих…

— Этот ее статус, конечно, обусловлен успехами в сфере возвращения выросших в неволе людей в дикую природу «хууууу»? — вставил Буснер.

— Разумеется «гррннн», но не только. Мы полагаем, что она, знаете ли, в духовном плане превосходит других антропологов. Она, можно показать, почти святая и к тому же не отличается фанатизмом.

Тут Буснер вспомнил, что Раушутц писала в своей книге «Среди людей», и предпочел вытянуть папы вдоль туловища. Однако сама антрополог вовсе не собиралась оставлять без обсуждения столь вовремя поднятую тему. Со своего места во главе стола, на которое она, пышно колыхаясь, взгромоздилась в начале ужина, исследовательница обратилась к сотрапезникам, наслаждавшимся фигами:

— Я «чапп-чапл» очень благодарна Оскару, ведь он защелкал пальцами о духовности. Для меня человек вовсе не какое-то грубое, безмозглое животное, отнюдь нет. Наоборот, общаясь с дикими людьми, я чувствую, как они учат меня, учат своей неподвижностью, своей неприкасаемостью, своей кажущейся изоляцией и одиночеством. Именно так они научили меня, что значит быть шимпанзе. И покажу вам, я не знаю лучших преподавателей этого предмета.

Махая лапами, Раушутц посасывала коротенькую черную сигару, зажав ее в желтых клыках, и периодически прихлебывала персиковый шнапс из жестяной кружки. Саймон знал про шнапс потому, что, при всех недостатках лагеря Раушутц, к их числу не относилась традиция блюсти трезвость. Бутылки со шнапсом появились на столе вскоре после того, как за него уселись гости, и по мере опустошения заменялись полными.

Впервые после срыва Саймон как следует расслабился и потому смог позволить себе пить что-то действительно крепкое. Он разглядел нечто в антропологе-радикале и неожиданно почувствовал себя очень уверенно. Оказавшись морда к морде с самкой шимпанзе, которая в самом деле верила, будто люди способны сознательно мыслить, он словно бы понял, что именно будет означать для него отказ от этой веры.

Конечно, сыграл свою роль и сам лагерь Раушутц, воплощенный анахронизм. Исследовательница, хвастаясь при всякой возможности своей глубокой духовностью, тем не менее командовала лагерем точь-в-точь как чиновник из метрополии времен колониального владычества. Официанты-бонобо не показывали белым шимпанзе никаких знаков, спрашивая только, можно ли унести тарелку и не желают ли гости добавки. В остальном они старались держаться как можно более незаметно, а когда обращались к Раушутц, обозначали ее «важжжа». Она же обращалась к ним только по имени, как к старшим подросткам, либо просто подзывала к себе коротким, высокомерным уханьем.

— Мы стоим на краю пропасти, — продолжала исследовательница, пока гости управлялись с рыбой, — на грани катастрофы вселенских масштабов, и если мы, шимпанзе, не сумеем ее предотвратить, то в будущем глубоко пожалеем…

— И что же это за катастрофа такая «хууууу»? — не выдержав, резко перебил ее Саймон.

— Это, мой «ггрррнн» дорогой человечий союзник, истребление ваших, с позволения показать, собратьев по виду. Да, «хууууграааа» минет еще пятьдесят лет, и в дикой природе не останется людей, и с их гибелью уползут в небытие наши шансы духовного очищения. Нам следует хорошо помнить знаки Шумахера: если шимпанзе выиграют битву с природой, они же и окажутся побежденными!

По мере того как Раушутц развивала свою мысль, англичанам становилось понятно, что она в принципе не возражала бы, если бы шимпанзе оказались-таки в итоге побежденными, и всползла на дерево идентификации себя с человеческим сознанием так высоко, что потеряла уважение к целому ряду традиционных шимпанзеческих ценностей. Если не считать полагавшейся по правилам хорошего жеста чистки, которой исследовательница удостоила гостей при встрече, она, как не преминул заметить Саймон, ни к кому не прикасалась. Ее знаки словно парили в облаках, они не имели смысла, не проникали в самую кожу, как настоящие жесты. Мало того, ее бонобо ходили с автоматами Калашникова потому, что лагерь нуждался в защите от толп беженцев, четверенькающих по дороге из Ньярабанды, но на причину всего этого — на бесшимпанзечное истребление ее истинных собратьев по виду, происползающее в соседней с лагерем стране, — ей было глубоко плевать.

Впрочем, она упомянула о северной резне, но лишь в том смысле, что эти события, эти сполохи апокалипсиса, надвигающегося по причине истребления людей, очень ее раздражают: из-за них у нее трудности с доставкой грузов, из-за них ездить из лагеря в столицу небезопасно, и, конечно — вот тут Раушутц в самом деле возбудилась, — все это теоретически угрожает жизни и здоровью ее драгоценных людей, возвращенных в дикую природу ее собственными лапами. Даже Саймон внутренне возмутился столь откровенным, напыщенно холодным безразличием к судьбам миллионов ее братьев-шимпанзе, но худшее ожидало впереди: Раушутц начала показывать о некоем кастовом конфликте, который в самом деле беспокоит и пугает ее. Победа в этом конфликте, показывала она, важнее и серьезнее для шимпанзечеетва чем в любом другом, и сторонами в нем, разумеется, выступали она сама и международная антропологическая иерархия.

— Они «хуууу» смеют обозначать меня как уродливую шлюху, — ткнула она пальцем в воздух, словно желая пронзить грудные клетки всех сидящих за столом. — Намекают, что я «уч-уч» вступала с моими людьми в половые отношения. Как это типично. Разве не так на протяжении всей шимпанзеческой истории игнорировали и унижали самок в нашем обществе «хуууу»? Я очень обеспокоена судьбой животных, я слишком сильно их люблю, — конечно, это означает, что я с ними спариваюсь, ведь, раз я самка, мое желание быть покрытой покрывает во мне все остальное «вррраааа»! И вот так, одним жестом, они перечеркивают все и обрекают моих людей, моих прекрасных, сладких людей на жалкую долю и в конечном итоге на истребление «рррряввввв»!

Словно в ответ на сей страстный рев из темноты окружающего леса грянул ответный крик, крик гораздо более низкий. Для Саймона это был странный крик — незнакомый, почти чуждый, но одновременно — и здесь заключался весь ужас — родной. Все сотрапезники мигом опустили лапы и захлопнули пасти, все повернулись в ту сторону, откуда, как им показалось, донесся вопль. У всех в мозгу возник один и тот же вопрос; задал его Буснер:

— Покажите нам, мадам Раушутц, это кричит один из ваших людей «хуууу»? Мы провели у вас уже порядочно времени, но не видели пока ни одного человека.

Прежде чем отзначить, исследовательница глубоко затянулась, а когда стала жестикулировать, пальцы заплясали в выпущенном из ноздрей и пасти дыму, — казалось, у нее отросла серая борода:

— Тррррнн» да, доктор Буснер, это крик человека, одного из моих бедных людей. Дикие люди в бассейне Гомбе распространены в очень широком ареале, но те, кого «чапп-чапп» в дикую природу вернула я, предпочитают не отползать далеко от лагеря. Во второй половине дня они отправляются на труднодоступный залив озера, купаться. А сейчас возвращаются в свои укрытия. Если вы «ааааа» хорошенько прислушаетесь, то услышите, как откликаются другие члены группы.