Уилл Селф - Обезьяны

• Название: Обезьяны
• Автор: Уилл Селф
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2005
• ISBN: 5-94145-307-8

Уилл Селф (р. 1961) — журналист, бывший «ресторанный критик», обозреватель известных лондонских газет «Ивнинг стандард» и «Обсервер», автор романов «Кок'н'Булл» (Cock and Bull, 1992), «Обезьяны» (Great Apes, 1997), «Как живой мертвец» (How the Dead Live, 2000), «Дориан» (Dorian, 2002). Критики сравнивают его с Кафкой, Свифтом и Мартином Эмисом. Ирония и мрачный гротеск, натуралистичность и фантасмагоричность, вплетенные в ткань традиционного английского повествования, — такова визитная карточка Селфа-прозаика. В литературных кругах он имеет репутацию мастера эпатажа и язвительного насмешника, чья фантазия неудержима. Роман «Обезьяны» эту репутацию полностью подтверждает.

---

Профессора передавали по кругу графин с бордоским, который, похоже, до конца обеда превратился в рог изобилия — едва ученые опустошали графин, к столу подбегал служка, хватал хрустальный сосуд и исчезал во тьме погреба, в мгновение ока возвращаясь с новым, полным до краев. Когда графин добрался до Саймона в четвертый раз, экс-художник попытался и в четвертый раз отказаться, показывая Кройцеру:

— «Ух-ух-ух» мне, знаете ли, в последнее время нездоровится, думаю, мой организм возражает, чтобы я пил вино на третий обед.

Кройцер так высоко поднял брови, что, казалось, они вот-вот упадут с его морды на пол, и вопросительно посмотрел на Саймона:

— В самом деле «хуууу»? Призначусь, мой организм выпоказывается в том же духе, но ведь наша цель — продолжать с ним диспут, не так ли «хи-хи-хи»?

В подтверждение своей репутации знатного выпивохи, сосед Саймона поднес к губам полный бокал, ополовинив его одним глотком; не поместившееся в пасть вино пошло на окраску шерсти ученого, обильно политой предыдущими возлияниями. Не вытираясь, физик продолжил жестикулировать:

— В старину, когда ты садился за главный стол, тебя всегда спрашивали: ты двухбутылочный или трехбутылочный шимпанзе «хууууу».

Эта фраза почему-то казалась Кройцеру очень смешной, и он громко, клацая зубами, расхохотался.

Судя по всему, другие профессора следили за жестами коллеги, так как не замедлили последовать его примеру. В полумраке обеденного зала их нижние челюсти ходили ходуном, как листья на ветру, массивные зубы расчесывали шерсть над верхними челюстями. В первый раз за день Саймон остро почувствовал себя одиноким, лишенным тела. Ему захотелось вскочить на задние лапы, выбежать из зала, из колледжа, добраться до площади Корнмаркет и сесть на автобус в Тиддингтон,[143] а оттуда дочетверенькать до Браун-Хауса. Но выдержит ли он встречу с детенышами? С детенышами, чьи морды, наверное, не узнает, если их предварительно не побрить?

Но миг спустя приступ истерии, грозивший, казалось, перейти в настоящий припадок, учетверенькал прочь. Дело в том, что шум за главным столом начал отступать на второй план перед шумом за остальными. Студенты, которые и за едой вели себя крайне разнузданно, теперь, доев и допив, решили, что настала пора порезвиться как следует. Они повскакали на скамьи, встали на задние лапы и принялись ухать что есть мочи, складывая губы в длинные, узкие трубочки. Они яростно барабанили по столам, звон фарфоровых тарелок и металлических приборов вторил рыкам обезьян.

Саймон, наблюдая, как Кройцер то поднимает, то опускает свои крупные мозолистые уши, подумал, что он и другие профессора сейчас выйдут из-за стола и уймут разбушевавшуюся толпу, напомнив ей кулаками, кто в колледже вожак. Экс-художник уже достаточно ознакомился с природой шимпанзе, чтобы понимать: такие действия профессоров неизбежно повлекут за собой телесные повреждения. Однако, к своему удивлению, он не увидел ничего подобного, — наоборот, преподаватели решили не отставать от учеников и сами повскакали на скамьи и принялись орать пуще прежнего, а некоторые и вовсе забрались на стол и стали бегать туда-сюда, сверкая задницами из-под развевающихся мантий.

Умудренные опытом педагоги так вздыбили шерсть» что чуть не вдвое увеличились в размерах. Но больше всего, как обычно, Саймона поразила невероятная грация, с какой они передвигались. Чтоб мне провалиться, подумал он, вот уж кто умеет бегать, так это шимпанзе! Несмотря на то что стол был заставлен бокалами, тарелками, блюдами и прочим, буйные деятели науки не опрокинули ни одного предмета, не сбросили на пол ни одной вилки, не попали на бегу ни в одну тарелку.

Студенты угомонились, когда один из них, получив от соседа большой графин, поднялся на задние лапы, гордо прошествовал к центральному столу, находившемуся прямо напротив главного в другом конце зала, встал там и громко заухал, привлекая внимание присутствующих. Мигом воцарилась тишина. Саймон не упустил возможности задать Кройцеру вопрос:

— «ХууууГрааа» доктор Кройцер, что тут происходит, покажите «хуууу»?

— Ах, так вы не из Оксфорда, правильно «хуууу»? — отмахнул профессор.

— Нет, нет, я изучал изящные искусства в Слейде.

Физик смерил Саймона косым взглядом, изображая отвращение. Можно было подумать, жестикулировал позднее с Буснером экс-художник, я показал ему, что работаю танцором в кабаре.[144]

— Ну что же, «ааааа» мой изящно-искусственный союзник, это называется «штрафная». Мы в Эксетерском колледже блюдем целый ряд старинных традиций, и одна из них такова: студент обязан выпить штрафную, если за едой позволил себе жестикулировать на запретные темы. «ХуууууРрррааааггггххх!»

Едва отзвучал последний рык, как к студенту на другом конце зала подошел служка и доверху наполнил его огромный графин темным элем. Собратья проштрафившегося меж тем расселись вокруг него шерстяным частоколом.

— «Хууууу» и какие же это темы? — поинтересовался Саймон у недовольного соседа.

Кройцер снова смерил его взглядом, полным презрения:

— Как и везде, это политика, религия, любые темы, связанные с профессиональной деятельностью…

— В смысле, обмены знаками о науке и учебе? — перебил его Саймон.

— Разумеется «рррряв».

— Но ведь тогда не остается и тем для жестикуляции…

— Ну что вы, — саркастически взмахнул пальцами Кройцер, — всегда есть спорт и погода!

Их жестикуляцию прервал ритмичный грохот — студенты принялись колотить лапами по столам, все быстрее и быстрее. Проштрафившийся начал вливать содержимое графина себе в пасть. Саймон весь обратился в любопытство и просто не смог не залезть в шерсть Кройцеру с вопросом:

— Это, что ли, штраф? Выпить пива — и все наказание?

— Там три пинты, и, если вы думаете, что проглотить их в один присест так просто, попробуйте как-нибудь сами «ааааа»!

Даже с расстояния в сорок ладоней Саймон хорошо видел, как загривок студента с каждым глотком ходит вверх и вниз. Нарушитель был крупной особью, и графин постепенно пустел.

— Молодец, молодец! — вскинули лапы несколько профессоров, истошно вопя в поддержку студента. Казалось, тот успешно выдержит наказание — ему и осталось-то всего пол пинты, — но тут Саймон заметил, что задница проштрафившегося задрожала и стала вытягиваться. В следующий миг шимпанзе испустил оттуда фонтан дерьма, одновременно начав кружиться. Перед глазами экс-художника пролетела сначала задница, потом пенис, потом снова задница студента. Моча и жидкое дерьмо заливали все большее и большее число зрителей. В конце концов незадачливый суфий рухнул на стол, и союзники вынесли его вон из зала.

Вместо того чтобы с отвращением отвернуться, профессора выказали живейший интерес и возбуждение по поводу извращенного ритуала. Крики восторга и бешеное жестикулирование не кончались минут десять. Наконец шум немного улегся, и Саймон сообразил, что кто-то к нему прикасается. Это был Кройцер:

— Вы ведь приехали к Гребе, не так ли «хуууу»?

— Совершенно верно, — отзначил Саймон.

— Что ж, случившееся, покажу я вам, должно было резко поднять извращенцу настроение — ну как же, на третий обед подали немного дерьма «хи-хи-хи-хи»!

Саймон не успел обдумать замечание — из ниоткуда материализовался Буснер и показал, что им пора. Саймон поклонился соседу, но Кройцер лишь тихонько щелкнул его по подставленной заднице — внимание трехбутылочного шимпанзе отвлек графин с портвейном, который как раз до него дополз.

С утра было пасмурно, но когда трое шимпанзе покинули зал, светило солнце. Гребе далеко обогнал своих гостей, и когда те, взобравшись по винтовой каменной лестнице, снова оказались в его кабинете, он уже сидел в кресле, гордо держа в лапах наполненный коричневой жидкостью графин.

— Говнеца не хотите? — полюбопытствовал философ. — Преотличное, доложу я вам.

— Спасибо, нет, — отзначил Буснер. — Саймон «ХУУУУУ»?

— Прошу прощения, что вы показали «хуууу»? — Морда экс-художника выражала глубочайшее изумление.

— Я показал, говнеца не хотите «хууууу», — повторил Гребе, для ясности помахав графином перед глазами Саймона. Вязкое содержимое приветливо забулькало.

— «ХууууГрррннн» доктор Гребе, если вы не против, я откажусь.

Буснер, надо показать, ожидал, что Саймон отреагирует на столь явное проявление копрофилии хозяина массивного кабинета агрессивно. Именитому психиатру и самому периодически случалось пропустить бокальчик-другой дерьма, но Гребе-то был самый что ни на есть страстный любитель экскрементов, вплоть до того, что в винном подвале колледжа специально для обладателя массивного кабинета вырыли обширную выгребную яму. Саймон, полагал Буснер, с неизбежностью должен был счесть эту особенность поведения шимпанзе решительно невыносимой. В чем же дело?