Дмитрий Мамин-Сибиряк - Именинник

• Название: Именинник
• Автор: Дмитрий Мамин-Сибиряк
• Жанр: Русская классическая проза

---

— Можно будет мне взглянуть на больного? — тихо спросила Анна Ивановна после длинной паузы.

— Можно, можно, моя голубушка… Я провожу вас…

Они поднялись по узкой лесенке прямо в столовую, где горела лампа и было совсем пусто. Проходя по коридору, Анна Ивановна в отворенную дверь увидала Окунева и о. Евграфа, споривших вполголоса о чем-то. Бильярд служил им вместо классной доски, и Окунев, отложив мелом по зеленому сукну две параллельные линии, шопотом говорил:

— Понимаете: одиннадцатая теорема Эвклида — это исходный пункт новой математики… да. Центр вне окружности… тело, ограниченное выпуклыми поверхностями, обращенными внутрь…

— Как поврежденные… — прошептала Василиса Ивановна. — Все у них тары да бары.

Окунев заметил Анну Ивановну, прищурил глаза и даже фукнул носом — появление неизвестной женщины нарушило его математические соображения. В зале было совсем темно, и только в приотворенную дверь кабинета выползала широкая полоса зеленоватого света. Стеариновая свеча, защищенная зеленым шелковым абажуром, стояла на письменном столе. У внутренней стены на кровати белела неподвижная масса, а около нее в двух креслах, друг против друга, сидели Чалко и Пружинкин. Больной тяжело дышал, и слышно было, как что-то хрипело и клокотало у него в груди. Появление Анны Ивановны заставило Пружинкина вскочить, точно в дверях стояло привидение. Чалко тоже сделал движение всем корпусом и неловко заерзал в кресле, а потом около стенки благополучно выбрался в залу и только там вздохнул свободнее, как человек, благополучно отделавшийся от большой опасности.

— Плох-с… — говорил Пружинкин движением голбвы и рук.

Анна Ивановна заняла место Чалки у изголовья больного, который лежал с закрытыми глазами. Лицо было багрово-красное, сквозь запекшиеся губы вылетала с сухим свистом горячая струя воздуха, грудь быстро поднималась. Ею вдруг овладело невыразимое чувство жалости к этому беспомощному человеку, сгоравшему лихорадочным огнем. Вот эта голова, из которой фонтаном била живая, искрившаяся огнем мысль; вот эти воспаленные, потухающие глаза, эти бессильные руки с напружившимися жилами и грудь, задыхавшаяся от недостатка воздуха… Анна Ивановна инстинктивно набрала всей грудью воздуха, точно хотела помочь дыханию больного, поправила резиновый мешок со льдом, скатившийся на подушку, и, приложив руку к горевшему лбу, прислушивалась к этой молчаливой борьбе жизни и смерти. Да, все кончено, и нет больше места для обыденных расчетов и соображений.

— Плохо-с… — прошептал голос Пружинкина над самым ухом Анны Ивановны.

Василиса Ивановна стояла попрежнему в дверях и наблюдала происходившую сцену. Она видела, как больной тяжело раскрыл глаза и быстрым испуганным взглядом посмотрел на наклонившееся над ним лицо — он узнал ее и что-то хотел сказать, но из труди вырвалось всего одно слово:

— Прощайте… прощайте…

— Мы будем еще жить… долго жить… — шептала Анна Ивановна, поправляя прилипшие ко лбу его волосы.

— Нет… кончено…

Больной хотел сказать еще что-то, сделал беспокойное движение головой и бессильно закрыл глаза, погрузившись в прежнее полузабытье. Пружинкин и Василиса Ивановна вышли из комнаты. Глаза больного опять раскрылись и с тревогой искали дорогого лица, но оно уже наклонилось и шептало о жизни, о прощении, о будущем. Жизнь, молодая и полная сил, была тут, рядом, и чья-то маленькая ласковая рука опять лежала на горевшей голове.

— Прощайте… благодарю…

— Нет, вы должны жить…

В столовой Анну Ивановну ожидали подробные рассказы о результатах докторского диагноза: поражено правое легкое, но есть надежда на благополучный исход. Знакомые неотлучно дежурят при больном и уж постараются поднять его на ноги. В дверях столовой на мгновение показались рыжие усы Окунева, и Анна Ивановна почувствовала на себе пристальный взгляд тайного врага. Но ей было не до того — нужно было уходить… Как во сне, она сошла по лестнице вниз, простилась с Василисой Ивановной и, когда стала надевать шубу, почувствовала, как Пружинкин целовал у нее руку.

— Ангел прилетел… наш ангел… — шептал старик.

Василиса Ивановна убежала в свою спальню и, упав на кровать, плакала с тяжелыми всхлипываниями. Да, она, эта желанная гостья, приходила — закрыть ему глаза… На улице шел тот же снег и так же печально мигали редкие фонари, когда Анна Ивановна торопливо шла по тротуару к своему экипажу. За ней шел Пружинкин и повторял:

— Как же это, Анна Ивановна, дома-то?.. Ах, ты, господи, еще неприятность выйдет.

— Идите, Егор Андреевич, назад, а то еще простудитесь… — спокойно отвечала Анна Ивановна, чувствуя себя необыкновенно легко.

— Нет… дома-то Марфа Петровна…

— Ничего… пустяки.

Кучер сделал вид, что ничего особенного не заметил, и только нерешительно повернул голову, ожидая приказания ехать к Глюкозовым.

— Домой! — коротко ответила Анна Ивановна на этот немой вопрос.

У нее мелькнула малодушная мысль внушить кучеру, что они-де ездили к Прасковье Львовне, но этот обман оттолкнул ее. К чему?.. Глюкозова могла заехать к ним в это время, и обман раскрылся бы сам собой. Притом ей решительно все равно: да, она была в сажинском доме, что же из этого?.. Прежнее хорошее чувство овладело ей, и она удивлялась, как все это вышло само собой. Ведь она выехала из дому с намерением ехать к Прасковье Львовне. Нет, она должна была видеть его, и он не умрет…

Глюкозова, действительно, заезжала к Злобиным, и Марфа Петровна встретила дочь в передней — она знала все через Агашу, которую посылала до сажинского дома.

— Где ты была, голубушка? — как-то зашипела старуха.

— У Сажина! — коротко ответила Анна Ивановна и даже улыбнулась.

— Вот как!

— Да… так… Можете донести об этом по принадлежности: мне все равно.

Спокойный тон испугал Марфу Петровну, и она даже отшатнулась от дочери, как от сумасшедшей. Анна Ивановна вызывающим взглядом смотрела на мать и опять улыбалась.

— Хорошо… хорошо… голубушка! — забормотала старуха, размахивая руками. — Ужо посмотрим, как будешь с мужем-то разговаривать. Ишь, какую прыть напустила!..

— Это уж мое дело, а вы не решитесь ему ничего сказать… по привычке всех обманывать… Да и мне все равно: говорите-жалуйтесь… Прислуга знает и разболтает все без вас, так что вам не о чем заботиться.

— Да ты в своем ли уме? Какие ты слова говоришь матери?

Но Анна Ивановна не слыхала этих возгласов — она думала о том, что Василиса Ивановна отлично знает не только ее прошлое, но и настоящее. Да, это ясно из того участия, с каким она отнеслась к ней. Из своей комнаты Анна Ивановна опять долго смотрела через сад в светившиеся окна сажинского дома и теперь отлично представляла себе всю обстановку. Ей делалось жутко и хорошо, когда она перебирала в уме подробности этого визита: как задушевно и тепло встретили ее все, точно хозяйку дома… Ведь она могла быть хозяйкой этих пустых комнат, в которых жизнь совсем замерла, и, может быть там кипела бы теперь другая жизнь. Недаром плакала Василиса Ивановна…

XXIII

Первые теплые дни в Мохове устанавливались только в конце мая. В городском саду, опушенном первой весенней зеленью, по утрам можно было встретить каждый день Сажина, который гулял здесь в обществе Пружинкина или кого-нибудь из своих друзей последней формации. Он только что успел подняться с постели и ходил, опираясь на палку. Лицо вытянулось и побледнело, глаза казались больше.

— Ничего-с, все форменно будет, Павел Васильевич. — говорил Пружинкин, поддерживая Сажина за локоть. — Другая болезнь нам же на пользу, говорит Чалко. Кровь полируется.

Сажин задумчиво улыбался и не спорил. Он переживал то хорошее чувство, какое приносится выздоровлением, и с каждым днем испытывал новый прилив сил. Теперь он с удовольствием выслушивал болтовню Пружинкина, толковал с ним о его проектах и теребиловских злобах дня, спорил с Окуневым о математической точке, которую невозможно «ни изобразить, ни представить в воображении». Но эти моменты оживления иногда сменялись тяжелым раздумьем, находившим на него без всякой видимой причины. Сажин не слыхал вопросов, забывал своих собеседников и только тер рукой сморщенный лоб, точно стараясь что-то припомнить. Да, он смутно, как во сне, видел молодое женское лицо, которое наклонялось над его изголовьем, и не решался спросить Пружинкина или Василису Ивановну: было это галлюцинацией или… От этого вопроса его удерживала мысль: а если ничего подобного не было, тогда он будет лишен возможности даже думать на эту тему, заставлявшую его переживать такие хорошие минуты.

Раз, когда Сажин и Окунев гуляли на большой липовой аллее, в глубине этой аллеи показалась жеиская фигура. Окунев тяжело замолчал и нахмурился, точно предчувствуя опасность, которая приближалась к ним такой грациозной и легкой походкой.