Валентин Булгаков - Л. Н. Толстой в последний год его жизни

• Название: Л. Н. Толстой в последний год его жизни
• Автор: Валентин Булгаков
• Издательство: Правда
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1989

В. Ф. Булгаков (1886–1966) был секретарем Л. Н. Толстого в последний год его жизни (1910). Книга представляет собой дневник В. Ф. Булгакова, который он вел все эго время, и содержит подробное и объективное описание духовных исканий Л. Н. Толстого этого периода, изображение драматических событий последнего года жизни писателя.

---

— Придет к вам, ей откажут, придет к нам — тоже, — говорил Лев Николаевич.

Говорил с Димой о хорошей английской книге. Отмечал с соболезнованием, что по статистике общее число преступлений все возрастает. Дима рассказывал о дурной жизни пригородных крёкшинских крестьян.

— Ведь вот, — посреди разговора воскликнул Лев Николаевич, — со Стаховичем мне неинтересно, а с вами у меня, столько новостей, столько интересного!..

— Что‑то я хотел еще вам сказать, — говорил он, — да не припомню. Что это такое?.. Ну, да всего не переговоришь.

Да, был у нас молодой человек, этот, как его, — кимвалист… Ах, вы знаете? — обратился ко мне Лев Николаевич. — Ну как вам понравилось? По — моему, плохо. Музыкальность‑то, конечно, у него есть… Я неловко тогда сделал, что после его музыки просил по ставить пластинку Трояновского и говорил, — что— «вот!» и так далее… Оживился…

— Я слышал, что вы чуть в пляс не пошли под гопак? — заметил Дима.

— Да, да… Да трудно удержаться! Вот надо его еще поставить…

И Лев Николаевич поднялся. Я пошел в «ремингтонную» кончать свои дела, а из зала тотчас послышалась залихватская игра Трояновского.

Лев Николаевич пришел в «ремингтонную» через некоторое время. Зашел разговор о пьесе Льва Николаевича для телятинского спектакля.

А он уже перед этим говорил Диме, что в уме у него одна пьеса, драма, совсем готова: стоит только сесть и написать. Есть у него и другой сюжет, смешной.

— Да надо ведь внимательно писать, — говорил Диме Лев Николаевич. — У вас—το публика невзыскательная, да ведь попадет в газеты, станет известным… А я бы хотел писать пьесы только для Ясенков, Телятинок и Ясной Поляны.

Александра Львовна тоже хочет участвовать в телятинском спектакле.

— Дай и мне роль какой‑нибудь старухи, — обратилась она к отцу.

— А стражника не хочешь сыграть? — смеясь, предложил Лев Николаевич.

— Нет! — ужасаясь, ответила Александра Львовна.

Прошли в зал, где царило общее оживление. Уселись за чайный стол.

После чая Лев Николаевич прочел мои письма и все советовал одно из них не посылать из‑за того, что там говорилось о преступности службы в войске. Он боялся: вскроют письмо — и я должен буду «отвечать» за свои суждения. Внушал ему подозрения и корреспондент, которому я отвечал.

— Молитесь, чтобы я написал пьесу, — сказал нам Лев Николаевич на прощанье.

29 марта.

Когда я приехал, Лев Николаевич уже уезжал верхом кататься.

В доме познакомился с приехавшим из Москвы философом Ф. А. Стаховым, очень много мыслей которого Лев Николаевич включил в «Круг чтения» и о книге которого «Искание истины» он недавно так высоко отзывался. Кроме Стаховича с сестрой, гостит у Толстых и Масарик. К сожалению, он спал, пока я был в Ясной Поляне, и я видел только в Душановой комнате на кровати его фигуру: он лежал, с головой завернувшись в одеяло.

Лев Николаевич вернулся с прогулки, переменил сырые носки на чистые и, не надевая сапог, а неся их в руке, явился в зал, где пили чай. Расставив руки, он шутя сделал легкий поклон и присел за стол.

Ему подали полученную на его имя телеграмму: студент Петербургского лесного института просит «поддержать его телеграфно», пока он найдет урок.

— Новый прием, — заметил Сухотин.

Стахович сосчитал, что студенту телеграмма стоила около полутора рублей. Он взял ее у Льва Николаевича, чтобы навести в Петербурге справки о студенте и, может быть, помочь ему.

30 марта.

В Телятинки приезжал Лев Николаевич.

— А я стараюсь, — улыбнулся он, здороваясь и намекая на пьесу.

Сказал, что торопится домой, так как нужно проститься с Масариком, который уезжает сегодня.

Однако сошел с лошади и поговорил о чем‑то, видимо касающемся пьесы, наедине с Машей Кузевич.

— Это секрет! — предупреждал он ее и нас.

Шел дождь, и Льва Николаевича вымочило и на пути к нам и на обратном пути.

31 марта.

Белннький привез мне два письма для ответа. Одно, очень интересное, от того самого ссыльного революционера из Сибири, который писал Льву Николаевичу в таком непримиримом духе и которому писал недавно я (моего письма он не получил еще). Теперь он пишет, что стоит на распутье: письма Толстого, видимо, заставили его призадуматься; особенно же повлияла на него книжка В. Г. Черткова «Наша революция» [122], посланная ему Львом Николаевичем. «Как прочел ее, так и осекся», — пишет он. Он не может допустить только существования бога, «какого‑то чучела». На конверте стояла надпись Льва Николаевича, чтобы я написал ему «о боге».

Белинький передал, что Лев Николаевич снова решил возобновить сделанные мною заглавия отделов в книжках мыслей: ему понравилось распределение мыслей в книжке о ложной науке.

Эта книжка была разбита мною на такие отделы:

1. В чем состоит суеверие ложной науки? 2. Ложная наука служит оправданием нынешнего устройства общественной жизни. 3. Вредные последствия обмана ложной науки. 4. Количество предметов для изучения бесчисленно, а познавательные способности человека ограничены. 5. Из бесчисленного множества знаний человек должен стремиться лишь к усвоению особенно нужных и важных для своей жизни. 6. В чем состоит сущность и назначение истинной науки? 7. О чтении книг. 8. О самостоятельном мышлении.

Привез также Белинький третью книжку «Русского богатства» за этот год, со статьей Короленко о смертных казнях («Бытовое явление», часть первая). Лев Николаевич плакал, читая ее, и написал автору о своих впечатлениях. Здесь мы читали ее вслух [123].

Апрель

1 апреля.

Отвез в Ясную свои ответы на письма, данные Львом Николаевичем. Он сделал по поводу их кое — какие замечания (например, одно нашел «слишком откровенным» и побоялся, как бы оно не обидело получателя [124]), но все‑таки просил оба послать.

Подтвердил, что возобновляет заглавия в книжках мыслей, которые велит напечатать мелким шрифтом.

Говорил, что сегодня письма, полученные им, очень интересны.

— Например, один солдат слышал, что если женщину приговаривают к смертной казни, то она может спастись тем, что выйдет замуж за солдата. Так вот он, как солдат, предлагает себя и хочет жениться на одной из таких женщин. Я ответил, что такой женщины не могу ему указать…

— Я слышал, что вы сейчас много работаете? — спросил я Льва Николаевича, имея в виду пьесу для Телятинок, которой он, как говорят, очень увлекается.

— Да, работаю, у меня есть кое‑что в замысле, — отвечал Лев Николаевич, — да сил нет!..

Душан говорил, что Лев Николаевич чувствует себя «лучше, чем вчера». Но это «лучше, чем вчера», — понятие такое относительное. Вообще же говоря, по- моему, Лев Николаевич все время, все те два — три месяца, что я вижу его, находится далеко не в блестящем состоянии здоровья: почти все время недомогает, прихварывает и, хотя обычно скоро поправляется, но часто бывает очень слаб. Некоторые, как, например, обитатели Телятинок, редко видящие Льва Николаевича, обычно, встретив его, находят, что он еще больше постарел.

3 апреля.

Лев Николаевич опять очень слаб, не гулял и не работал.

— Невыразимо слаб, не могу вам сказать, как слаб! — сказал он мне.

— Сейчас дело Владимира Григорьевича (Черткова) решается в Петербурге, — сказал я Льву Николаевичу, — приехал из Крёкшина Федя Перевозников и сказал об этом [125].

— Ах вот это приятно! — проговорил Лев Николаевич и добавил: — Уж очень это (ссылка, конечно) глупо!..

Он при мне оделся и не более чем на полчаса вышел погулять, так как день был прекрасный.

Вернувшись, зашел в комнату Душана справиться о каком‑то молодом человеке, бывшем у него сегодня утром и не принятом им по нездоровью.

Он у меня на совести, — · говорил Лев Николаевич.

По словам Душана, это был обычный «проситель». И Душан удовлетворил его.

Лев Николаевич поднялся наверх. Просил принести, распределив содержание дней по новому плану, корректуру октябрьского выпуска «На каждый день». Только что полученную мною от Черткова корректуру февраля просил не присылать ему для нового просмотра, а прямо печатать (об этом справлялся Чертков). Сказал, что выбранные мною из Достоевского мысли не пригодятся ему для сборника «На каждый день», но что они ему интересны. Нужно принести.

Дал мне рубль — разменять и подать двугривенный одному нищему, вечному просителю, получающему больше всех и ужасно требовательному и сердитому.

— Ругать он меня будет, — произнес Лев Николаевич.

— Это от самого графа? — спросил меня нищий, держа двугривенный на протянутой ладони.

— Да.

Начались сетования. От крыльца он долго не отходил. Когда я вышел через двадцать минут, его не было. На полянке перед домом гуляла с няней Таня Сухотина. Обе они повели меня взглянуть на ужа, выползшего на солнышко.