Элла Никольская - Уходят не простившись (Русский десант на Майорку - 2)

• Название: Уходят не простившись (Русский десант на Майорку - 2)
• Автор: Элла Никольская
• Жанр: Детектив

---

- Тамара? Да никому, какие там враги? Интеллигентная женщина, переводчица с английского, последнее время на пенсии, но по договорам ещё работала.

- Может, бизнес какой-нибудь у неё был? Иногда, сами знаете, это опасно.

Заместитель директора даже остановился. Они уже миновали приемную, перед ними был длинный коридор, и в конце этого коридора какой-то человек махал рукой, восклицая:

- Опаздываем, опаздываем ...

Замдиректора кивнул тому, а к гостю обратил извиняющийся взгляд: сами, мол, видите! И исчез. Гость же задержал шаг, постоял с полминуты и вернулся в приемную, где ещё по пути к цели приметил кое-что интересное, а именно красивую секретаршу.

Теперь ему предстояло убедиться, не ошибся ли он в спешке, а кроме того с секретаршами потолковать всегда полезно, народ, как правило, осведомленный.

Девица, только что чинно игравшая на клавишах компьютера, стоило начальству удалиться, вышла из-за стола и теперь заправляла кофеварку. Взгляд желтовато-карих, широко расставленных глаз - в нем явственно читалось приглашение - побудил Пашу сказать дерзко:

- На мою долю кофейку не найдется?

Ответом послужила ослепительная улыбка - вот это так зубы, один к одному - и дружелюбный кивок. Черные блестящие локоны дрогнули и снова красиво расположились по плечам. Красотка, да ещё любезная - чему обязан? Скорее всего визитной карточке, которую он и ей успел вручить ещё перед визитом к директору. А на карточке обозначена Пашина должность: оперуполномоченный Управления московского уголовного розыска. В собственную неотразимость Павел Всеволодович Пальников не слишком верил, но давно и не комплексовал по поводу своей внешности. Был он высок и очень даже недурен: светловолос, светлоглаз, но несколько смахивал на младенца. Никакой твердости в лице, пухлые губы складываются по-детски добродушно, да ещё и цвет лица бело-розовый, нежный как у школьницы с рекламы молочного шоколада. И все это - обман, своего рода камуфляж, хотя и невольный, потому что ни добродушием, ни стыдливостью Паша Пальников отнюдь не страдал, с виду только добряк и даже простофиля.

Кофе располагает к дружеской беседе не хуже, чем сигарета. Павел, кстати, и закурил бы охотно, но во время заметил на стене табличку: "Don' t even think about smoking here". Его английского хватило, чтобы сунуть обратно в карман пачку "Лаки страйк".

После первой же чашки молодые люди перешли на "ты".

- Я Лиза, а тебя как называть прикажешь: Павлик, Пава?

- В институте звали Пол, на работе Паша.

- А дома?

- Представь себе, Паульхен. Только не спрашивай, почему, долго объяснять.

- Cильно спешишь?

- Еще бы! Я к вам в институт не просто же так, а по делу.

- Проворовался кто? - в золотистых глазах безудержное любопытство, Скажи, кто, а?

Павел выдержал многозначительную паузу, предвкушая реакцию любознательной собеседницы:

- Казнокрадство - это не по моей части. Убийство. Жену директора вашего зарезали вчера.

Такой реакции, однако, он не предвидел. Новая его знакомая наклонилась, аккуратно поставила на низкий столик недопитую чашку и закрыла лицо руками. А когда отняла руки и подняла голову, это была совсем другая девушка. Где кокетливо-простодушный взгляд, ясная улыбка? Сузились глаза, заострились высокие скулы, щеки, чуть впалые, стали как серый мрамор, по которому мазнули розовым. Ишь как побледнела под своей косметикой. В чем дело, красавица? Спросить бы... Вместо этого гость произнес нараспев:

- У-ужас, правда? Прямо средь бела дня людей резать стали, - это он изобразил обывательское мнение, но Лиза отозвалась всерьез:

- Ужас, да ещё какой, - голос её сел почти до шепота, - Ты ещё и сам не знаешь, какой это ужас.

- Ты что имеешь ввиду?

Но у неё только губы задергались беззвучно, она уставилась в какую-то точку на поверхности стола, сосредоточилась, погрузилась в раздумье, видимо, располагая в уме полученную информацию, подыскивая ей подходящее место среди других фактов и событий. Павел ждал, не мешал. Наконец, Лиза обрела голос:

- Свалится же такое на человека! Сегодня у нас что, пятница? А в воскресенье любовница его утонула. Представляешь, вот только что была - и нету. Одни пузыри по воде пляшут...

- Какие ещё пузыри? - опешил редко теряющийся Павел.

- Не обращай внимания, это я так.

- Нет уж, ты объясни лучше. Что за любовница? А сам-то Станишевский где находился в прошлое воскресенье?

- Да там же, где и сейчас - на Сейшельских, что ли, островах. Она с ним просилась, а он не смог... Представляешь, приедет, а тут такое. Ни тебе жены, ни любимой женщины. Сбрендит, ей Богу!

Не сбрендит, авось. И не такое случается, уж он, Паша, повидал. Но и в самом деле странно: обе в одну неделю. Вот если бы наоборот - сначала жену убили, а после любовница концы отдала, то любовницу подозревать можно было бы... Хотя там мужик вроде бы действовал, старуха из подъезда его засекла... А Лиза-то эта не больно сочувствует, хотя и расстроилась всерьез. Разобраться бы - да времени нет.

- Лизок, - Павел заговорил нежно и успокаивающе, - Не бери в голову, бывают и похлеще совпадения. Мне сейчас пора, но мы ещё поговорим, ладно? Завтра сможем увидеться? После работы?

Привычные, до оскомины, должно быть, надоевшие слова привели красавицу в чувство. В глазах её Павел прочел: "и ты туда же..."

- Ладно, - равнодушно согласилась она, - Позвони сюда в первой половине дня, договоримся. Только не надолго, у меня экзамены.

- А домой можно позвонить?

- У меня домашнего нет, я за городом живу, - она уже сидела за столом, раскладывала какие-то бумаги, готовилась печатать.

- Слушай-ка, - вспомнил вдруг Павел, - Я когда сюда шел, портрет внизу видел, в траурной рамке. Внимания не обратил.

- Теперь обрати. Между прочим, напарница моя, в этой комнате сидела.

Из приемной, где происходил разговор, одна дверь вела в коридор, а ещё две двери - одна против другой - в кабинеты директора и его зама. Павел прищурился, прочитал фамилию на табличке: так и есть. Стало быть, второй рабочий столик, точно такой, как у Лизы, только с зачехленным компьютером, принадлежал покойнице, а ещё один, посредине, с тремя телефонами - общее владение. Павел взглядом осведомился об этом у Лизы и получил утвердительный ответ - тоже взглядом.

На выходе возле вахтерской будки Павел минут пять изучал женское лицо в черной рамке - молодое, нагловато-победительное, что-то собачье в оскале, глаза-буравчики... Но, в общем, недурна, такие нравятся. На любителя. Бойкая, видать, была. И умелая кое в чем... Снимок не с документа увеличен, не из отдела кадров взят, а с любительской фотографии. Нашлась у кого-то у той же Лизы, скорее всего. А то и в директорском столе - хотя вряд ли там искали. Разве что - ну да, Лиза, она может...

Возвращаясь домой, Павел привычно глянул на окна четвертого этажа. Светятся - отец дома. После смерти мамы вовсе выходить перестал, надо им заняться, уныние до добра не доводит. Паша и сам с утратой никак не смирится, полгода прошло, а болит, болит душа и пусто в ней. На работе ещё ничего, а к дому подойдешь - и все сначала. Каково же отцу - он-то уже не работает, на пенсии...

На кухне хозяйничал дядя Митя - школьный отцов приятель, незаменимый в доме человек. Котлеты жарит - вот это дело. И картошки начистил полную кастрюлю. Ужин будет. Мама избаловала своих мужчин - не знают, с какой стороны к плите подойти. Маются, осиротев, на сухомятке. Зато дядя Митя, хоть и утомительный человек, но на все руки:

- Пока картофель варится, я сельдь почищу.

Уважительно так: сельдь, картофель... А вот людей уважать старый сыщик не привык, насмешничает все. Но дай ему Бог здоровья - с отцом они ладят. Мама его любила тоже...

После ужина приятели усядутся за шахматы, ему, Павлу, посуду мыть. Плохо, плохо без мамы. Не из-за посуды, конечно. Одиноко всем троим, даже и Конькову, прибился он как-то к их дому, особенно последние несколько лет. Сам-то уж давно как бы осиротел - дочь единственная за границей, внуки-близнецы вроде и по-русски не говорят, забыли. Теща - Конькова жена туда-сюда ездит, а он большей частью один в пустой квартире. Павел часто примечал, что к матери его - Гизеле - привязался старый сыщик сверх всякой меры, и на похоронах убивался не меньше, чем сам он, Павел, и его отец. Ничего такого подозрительного - родители были образцовой парой. Просто люди разные - отец сдерживаться привык, приятель же его человек простой, все на виду. Хотя, впрочем, и Коньков ох как не прост...

Из кухни поглядывал Павел на стариков через распахнутую дверь. Отец, как всегда, помалкивает, противник его бормочет, приговаривает:

- Я сюда, а ты сюда. А мы тебя отсюда, мы тебя не пожалеем, ладью твою под прицел, коня твоего с поля вон, пешечка наша лапочка вперед устремляется...

Cтранно - Коньков и зубы подрастерял, и волосы, лицо морщинами изрыто, а смотрится моложе, чем отец с его густой снежно-белой сединой, гладким только под глазами мешки - лицом, да и мешков этих особенно за очками не видно. Профессорская внешность, почтенная. Мама всего на пять лет была моложе, а выглядела его дочкой. Тоненькая в свои шестьдесят, и частые мелкие морщинки как-то её не старили, взгляд синих глаз до самого конца оставался детски робким, застенчивым... Эх, упустили мы её, кто сейчас умирает от воспаления легких?