Акпер Акперов - Незримый поединок [Повесть и рассказы]

• Название: Незримый поединок [Повесть и рассказы]
• Автор: Акпер Акперов
• Издательство: Азербайджанское государственное издательство
• Жанр: Проза
• Год: 1966

В системе исправительно-трудовых учреждений Советская власть повседневно ведет гуманную, бескорыстную, связанную с огромными трудностями всестороннюю педагогическую работу по перевоспитанию недавних убийц, грабителей, воров, по возвращению их в ряды, честных советских тружеников. К сожалению, эта малоизвестная область благороднейшей социально-преобразовательной деятельности Советской власти не получила достаточно широкого отображения в нашей художественной литературе. Предлагаемая вниманию читателей книга «Незримый поединок» в какой-то мере восполняет этот пробел. Автор ее Акпер Акперов в течение последних десяти лет был начальником исправительно-трудовой колонии. Сюжеты написанных им рассказов и повести взяты из самой жизни, показывают подлинные человеческие судьбы; ни один герой не вымышлен, а имеет жизненный прототип. Каждый прочитавший книгу «Незримый поединок», не может не прийти к выводу, что если в капиталистических странах тюрьма только орудие возмездия, классового террора, подавления личности, отчуждения ее от общества, — в условиях социализма исправительно-трудовое учреждение это, прежде всего, орган перевоспитания человека, возвращения его в общество полноценным, сознательным, влюбленным в свой труд советским гражданином.

---

Начальник отряда поднялся с места и обратился ко мне:

— Ну что ж, Пашаев, все решено, будете учиться мастерству. Желаю удачи.

Дурсунов поднялся с места вторым и, опустив свою тяжелую медвежью лапу на мое плечо, ласково сказал:

— Пошли, сынок. В трудовой колонии первое наказание — думай о своем будущем.

Пожалуй, этот разговор растопил в моем сердце обледеневшее недоверие к людям. Но конкретного результата из этого пока еще не вышло. Мотористом я не стал…

Когда мы с Дурсуновым вышли от начальника отряда, он остановился и протянул мне сигарету. Закурили. До моторного цеха шли молча.

…Посередине небольшого помещения стоял стенд. Наискосок к нему был прикреплен автомобильный двигатель. Вдоль стены, на широком низком верстаке лежали различные инструменты. По концам верстака были прикреплены тиски. Здесь всегда чувствовался плотный запах масла.

Дурсунов остановился у мотора и молча докурил сигарету. Потом бросил окурок под ноги. Тяжело растоптал его.

— Ты не обижайся. На своем веку без подручных я не работал. Когда людей в жизнь выпускал, за них потом краснеть не приходилось. Мало ли, что книжных знаний не имею! На ощупь, вслепую все внутренности мотора собрать сумею. У меня учеба не по-школьному. Я каждую чертовщину тебе понюхать дам. Когда сам рукой пощупаешь, что к чему разузнаешь, — все в голове уложится.

Дурсунов подошел к верстаку. Я молча приблизился.

— Ты хоть раз в жизни встречался с этими железками? Может, первый раз видишь? — спросил он.

— Не приходилось, — холодно признался я.

— Я тоже так полагал. Первое представление о нашем деле будешь иметь сегодня. Все, что видишь здесь, нужные для дела вещи. У хорошего хозяина всегда все в запасе бывает. В нашем деле без инструмента, как без рук. Мало ли что котелок соображает! Когда нет инструмента и руки не нужны. Пока запоминай, что перед глазами: вот торцовые, вот гаечные, вот накидные ключи, — видишь, разного размера? Вот ручник, отвертка, кусачки, плоскогубцы, дрель, райбер… У каждого своя профессия.

Дурсунов перечислял названия инструментов, перекладывая их с места на место. Потом подвел меня к стенду.

— Эту милую душу мотором называют, а по техническим законам двигателем кличут. Наши дела хирургическому делу родственны. К примеру, — цилиндры. Кто докажет, что это не сердце, а клапаны — не легкие? Они вдыхают и выдыхают.

Мастер показал как вдыхают и выдыхают. Потом, удовлетворенный собственным объяснением, перешел на другую сторону мотора.

— А ведь чем не по-человечески устроено? Подумай-ка.

Он положил руку на покрытый нагаром коллектор. И, видя, что я молчу, продолжал:

— Это устройство сбоку коллектором называют. Он в свою очередь двоякую функцию выполняет: рабочую смесь всасывает и отработанные газы выбрасывает. Серьезная вещь…

Moe молчание не злило мастера. Как всегда, так и сегодня, встреча с будущим учеником пробуждала у него интерес к работе, вызывала ощущение радости труда. Он, видимо, как это бывало уже не раз в его жизни, видел во мне будущего человека труда. И никого другого.

— Теперь его изуродованное нутро поглядеть надо, — сказал он.

Он заставил меня нагнуться и получше разглядеть то, на что сам смотрел пристально, вдумчиво, даже задержав дыхание.

Одной своей мускулистой рукой Дурсунов взялся за кожух маховика, а другой, освободив собачку, на полоборота повернул храповое колесо. Двигатель принял полугоризонтальное положение.

— По всему нутру мотора проходит коленчатый вал. Посмотри, все изуродовано сгибами. Замысловатый вал. Я бы никогда не придумал.

Мастер огрубевшей, замасленной рукой, постучал по передней части двигателя.

— Моторное мастерство дело нелегкое. По-моему, нет лучше профессии в рабочем деле. Сам подумай: перед тобой покрытая ржавчиной штука. Ты начинаешь разбирать по «косточкам», соображать головой, что к чему. Собственными ногтями подгоняешь все заново одно к другому и пускаешь в пробный ход. Сначала почихает, попыхтит, как будто выздоравливает, потом разойдется и дело пойдет. Вылечили! Душа от радости бушует. Недавно разрозненные железки перед тобой лежали, а вот уже дышит окаянный, как человеческая грудь… Кто не помолодеет, когда сам видит, чего добился своим трудом!..

Мгновенно мною овладела звериная разнузданность.

— Удовлетворяйтесь своим трудом, молодейте, старый «Медведь», — злобно процедил я сквозь зубы. — И без твоего моторного дела стареть не думаю.

С этими словами я повернулся и вышел.

Мастер тяжело вздохнул. Горькая обида потушила его только что жизнерадостные глаза. Он грустно посмотрел мне вслед и сплюнул…

Тетрадь шестая

He могу простить себе, да собственно говоря, до сих пор не могу и понять, почему я в то время был таким, за несколько месяцев надоел буквально всем. Наотрез отказывался от работы. Занимался картами, вымогательством, даже хулиганством. А потом вдруг понял, что волынка моя бесплодна.

Многие до первого суда общественности примыкают к нашему брату. Но как только один раз вытащат такого на середину, на общее собрание всей колонии или на совет актива, да как разрисуют, — смотришь, назавтра уже и не узнаешь человека. А там, чего доброго, шефство над тобой возьмут, воспитывать станут индивидуальными методами…

Первое время мне было трудно понять, как это при такой массе людей удается проследить каждый шаг отдельных заключенных. А потом, когда я сам уже включился в общественную работу, нашел ответ на этот вопрос. Я понял, что в массе людей, благодаря правильной целеустремленности абсолютного большинства коллектива, каждого человека можно видеть в отдельности, как рыбку в аквариуме.

А время шло. Как-то спустя года два после прибытия в эту колонию забрел я к начальнику поговорить по душам. Он очень любил подобные разговоры. Мне кажется, ничто другое не доставляло ему большего удовольствия, чем такие вот встречи с нарушителями…

Сижу, разговариваю. Спрашиваю, почему, мол, вы, гражданин начальник, столько возились со мною, но ни разу в штрафную не посадили, даже не напомнили, что можете наказать таким образом?

После короткого молчания, он с улыбкой спрашивает:

— А как бы вы сами ответили на этот вопрос?

— Никак. Мне раньше не приходилось думать о таких вещах. Бывало, нарушил — вытаскивают тебя к начальству, а он в свою очередь напомнит тебе о строгости существующих законов и положений. А потом говорит: «Отправьте, пусть посидит, горбатого могила исправит».

Потом я много раз вспоминал этот день и каждый раз старался восстановить в памяти все детали нашего разговора. Короче говоря, начальник прямо не ответил на мой вопрос. А косвенно, наводящими вопросами повел разговор так, что ответ и не потребовался.

— Много раз это с вами случалось? — спросил он.

— Сколько хотите, — ответил я, — не первый срок отбываю.

— И каждый раз вы все так же продолжали нарушать порядки и не работали?

— Я никогда не думал исправляться. Для человека дороже всего свобода. Если он смирился с самим фактом изоляции, то все остальное ерунда.

— Вот уже второй год вы не допускаете нарушений. Вы приступили к освоению смежной профессии. И все это произошло без изоляторов, верно?

— Что мне изоляторы? Я их повидал, дай боже. А тут меня в кольцо зажали, не в железное, от которого чувствуешь боль, а в человеческое, от которого ощущаешь тепло.

— Не надолго сохранится это тепло, если вы и впредь будете продолжать обособленную жизнь, ухватившись только за свою работу и не будете признавать коллектив, который, как вы говорите, согрел вашу душу.

— Да, тут большого ума не требуется, знаю, на что намекаете. Погодите, и это увидите. Я не хуже общественников буду выполнять общественные дела. Трудно за все сразу браться.

Начальник не успел задать следующий вопрос, зазвонил телефон. Когда трубка была снята, в ней заверещал чей-то детский голосок.

— Здравствуй, Тамилла-ханум, — ответил начальник в трубку. — Правильно, обещал, да вот дядя не пускает… — Начальник улыбался, но при этом смотрел на меня своими углубленными в телефонный разговор глазами. — Нет, дядя в кино идти не хочет… и кушать не хочет… Ох ты, сладкая редька моя, чем же ты угощать нас будешь? Нет, дядя ни девочек, ни мальчиков не любит и к ним в гости не ходит…

Начальник опустил трубку на рычаг аппарата. И тут же сказал:

— Верно, сразу за все не возьмешься… А теперь — до свидания. Вам пора на ужин.

Я вышел из кабинета, пошатываясь от неожиданно нахлынувшего вдруг на меня чувства радости.

…Все три судимости отбывал в дальних колониях. Третий раз был судим в колонии за ножевое ранение. Один раз освобождался по амнистии. Последний раз осужден «за попытку квартирной кражи». Подчиняться, особенно представителям заключенных, не любил. Не отказывал себе в дерзости при разговоре с представителями администрации. Старался взять верх, когда оказывался среди неустойчивых и молодых. Уклонялся от труда…