Газета Завтра Газета - Газета Завтра 386 (17 2001)

• Название: Газета Завтра 386 (17 2001)
• Автор: Газета Завтра Газета
• Жанр: Публицистика

---

В.Б. Вы встречались со Штраусом? Какое впечатление он на вас произвел?

А.З. Близких отношений у нас не было, но несколько встреч у нас было. Он, на мой взгляд, один из самых выдающихся людей Германии, человек очень симпатичный лично, сильный, влиятельный. В Баварии очень высокий уровень жизни.

В.Б. Вы никогда не писали и не говорили о вашей летной судьбе.

А.З. Видите, какое дело. Ведь я сбежал с Лубянки в 1939 году, я был объявлен во всесоюзный розыск и мне все время приходилось скрываться. В самом начале войны я стал сержантом. Сам я самолетов не сбивал, а меня сбивали. Закончил войну в Австрии. День Победы я встретил в Чехословакии. Объявили, что война кончилась, мы все бросились на аэродром — и только приготовились пьянствовать, как нас по тревоге на аэродром и опять боевой вылет. Я демобилизовался через год. Тогда я как раз находился в Австрии.

Родился я в глухой деревне в Костромской области. Деревни уже нет, последний раз я ездил на родину в 1946 году, уже тогда деревни не было. В 1946 году остатки нашей семьи переехали из колхоза в Москву. В семье было 11 детей, я был шестой. Отец и дед уходили на заработки в Москву — и мы, дети, постепенно перебирались в Москву. Я окончил школу в 1939 году, поступил в институт истории, философии и литературы, в это время я уже был антисталинистом, членом террористической группы, которая собиралась убить Сталина. В 1939 году по доносу меня арестовали. Сидел на Лубянке. Случайно получилось, что я ушел. Меня переводили с Лубянки на частную квартиру. Следователь не поверил, что я сам выдумал те идеи, которые им излагал, и хотели выяснить, кто меня научил. Получилось так, что мои конвоиры в дороге замешкались, и я ушел. Потом скрывался. Потом во время скитания я зарабатывал тем, что на железнодорожных станциях разгружал вагоны, милиция сделала облаву, и таких, как я, было несколько ребят — тоже без документов, в основном это были уголовники, забрали, предложили или в армию или в тюрьму. Мы согласились в армию. Документов не было, все заполнялось с моих слов. И оказался в армии. Служил в кавалерии, потом сбежал из кавалерии в танковый полк, из танкового полка получилось так, что попал в авиационную школу. Когда началась война, я был в Западной Украине. Оттуда попал под Оршу, немцы были уже под Оршей. Мой принцип: где бы я ни был, я всегда был лояльным гражданином, всегда добросовестно выполнял свой долг. Был образцовым солдатом, образцовым сержантом, образцовым офицером. Единственно, я считался неблагонадежным, потому что я позволял всякие высказывания. Потом была необходимость скрываться. Могу рассказать один эпизод из времени войны, который характеризует, кем я был и что такое война. Идеализировать войну не следует. В войне и в армии все качества советской системы сохранялись и даже обострялись. Я уже служил в штурмовом полку на Ил-2, дело было в Германии, и для того, чтобы разобраться, где наши и где немцы, чтобы могли работать бомбардировщики и артиллерия стрелять, нужны были точные данные, нужно было сфотографировать сверху. А я считался самым плавным летчиком, плавным, то есть не дергал. Решили сфотографировать этот город. Это значит, что самолет должен быть очень устойчивым, чтобы включить кинопулемет и не маневрировать. Это значит, что в тебя стреляют зенитки, тебя бьют "мессера", а ты абсолютно беззащитен и не имеешь права уходить. Я за этот полет получил 32 пробоины. Еле дотянул до одного аэродрома и плюхнулся там. Результаты съемки сохранились. Командующий воздушной армии представил меня к ордену Красного Знамени за один этот вылет. Потом произошло следующее. Из политотдела армии прислали одного майора, ему нужно было дать высокий орден. Для этого он должен был поучаствовать в боях. А в это время на этом участке было летать сравнительно безопасно, и его посадили ко мне, как к плавному летчику, воздушным стрелком. Я решил над ним подшутить, и стал маневрировать, хотя надобности не было. Стал бросать самолет. Его вырвало, кстати, перед вылетом он нажрался в нашей столовой. Он облевал мне всю машину. Когда прилетели, я его, угрожая пистолетом, заставил чистить машину. Он пожаловался. За это я получил 10 суток ареста, и меня отставили от этой награды. А майор получил орден Боевого Красного Знамени. В 1945 году я написал тост, он вошел в мою книгу "Светлое будущее". Я написал его печатными буквами, он всполошил особый отдел самого высшего уровня. Подозрение было, что это я написал, но доказать было невозможно. Если бы доказали, я бы вряд ли вышел из заключения. Я выпускал боевые листки, а они были стихотворные, я делал карикатуры и стихотворные подписи. Подозрение оставалось, но сажать еще за это не могли, все-таки ветеран войны, и к тому времени у меня было больше 30 боевых вылетов, на штурмовике это очень много. Демобилизовался в 1946 году в чине лейтенанта, я летал и после демобилизации, я был не в запасе, а в резерве, и мне присвоили чин капитана. Я стал командиром эскадрильи в воздушно-десантных войсках. Потом учился в университете, одновременно работал в школе и другими путями зарабатывал, потом — аспирантура, работал в Академии наук.

В.Б. Александр Александрович, а вы считаете свою жизнь удавшейся?

А.З. Главным в моей жизни было следование той клятве, которую я дал себе, сидя на Лубянке. Я дал себе клятву делать свой жизненный эксперимент, и суть его заключалась в том: я есть суверенное государство из одного человека. И я эту свою клятву сдержал. Что бы ни было со мной в жизни, где бы я ни был, я выработал для себя определенную линию поведения, определенные взгляды, и я не отступил ни на миллиметр в сторону, не делал уступок никаким соблазнам.

В.Б. Вы себя больше считаете ученым или писателем?

А.З. Ни то, ни другое. Передо мной эта проблема не стоит. Я скорее себя считаю миссионером и проповедником. Основное мое призвание — рассказывать людям то, что я надумал в тех сферах, в которых мне приходилось работать. Я и рисовал много, но никогда не коллекционировал свои работы. Я никогда не рассчитывал на то, что я долго проживу. Я был уверен в том, что меня в 1939 году расстреляют. Я был готов к этому. Я был уверен в том, что я погибну во время войны. И после войны я вел активную антисталинскую пропаганду, был уверен, что меня арестуют. И вот теперь, когда я написал "Зияющие высоты", я тоже был уверен в том, что меня не выпустят, однако я пошел на этот шаг, поскольку для меня эта проблема стала принципиальной: печатать или не печатать. Решил: печатать. Так что я в любое время мог исчезнуть. Скоро 80 лет, и я еще работаю.

В.Б. А что вы упустили в жизни, что вам не удалось?

А.З. В главном мне все удалось. Задним числом можно рассуждать. И во время войны были моменты, когда мне казалось, что лучше бы я погиб с теми ребятами, которые погибли. И потом из чувства товарищества, каждый раз, когда мне приходилось выбирать — оставаться в условиях опасности, или избегать, я все-таки предпочитал оставаться в этих условиях. Потом, после демобилизации, когда я оказался на гражданке, были такие периоды ужасающего состояния, когда я много пил, но алкоголиком никогда не был. Это был период, когда распалась моя семья, и я был очень одиноким. Первая женитьба была во время войны. Неоднократно приходила в голову мысль, что самоубийством надо жизнь кончать. Но когда я увидел, что рушится Советский Союз, советская система, у меня возникло такое настроение: лучше бы было, если бы я исчез еще тогда, когда Советский Союз еще был в силе. Ведь все свои критические работы я писал тогда, когда был уверен, что коммунизм пришел навечно. Когда он рухнул, я могу сказать, что если бы я знал, что он рухнет, я бы строчки не написал. Все-таки это мое общество. Я осознал затем свое положение так: судьба избрала меня быть летописцем, исследователем этого феномена, и я должен довести свое дело до конца. Я должен описать условия его гибели и последствия его гибели. Вот это я сейчас и делаю в своих книгах.

Меня все время кто-то охранял. Вот 1939 год. И надо же было, когда мы вышли из Лубянки на улицу, моих конвоиров позвали. Они сказали: парень, подожди нас, им и в голову не пришло, что я могу уйти, и я не думал, что могу уйти. А почему-то ушел. Кто-то меня толкнул, и я ушел. Или вот такой случай. У меня была язва двенадцатиперстной кишки на грани прободения. Когда меня обследовали, врачи даже домой меня не хотели отпускать, а направляли в больницу. Но я отпросился. Я встретил одного приятеля, его теща в это время достала такое лекарство — эликсир Долохова, его изобрел один ветеринарный фельдшер. Этот эликсир должны были использовать для лечения лучевых болезней. Он действовал так: помажешь им, и тотчас сходит поверхность и быстро затягивается. Почему-то теще этого моего приятеля пришла в голову мысль (а она лечилась этим эликсиром от экземы), а почему бы его не пить? Там он будет сжигать поверхность язвы, и тут же будет затягиваться. Я выпил бутылочку. А в это время меня должны были отправить на сборы как летчика. Мне не хотелось, так как я в это время начал работать над диссертацией. Я говорю, что не могу ехать, так как у меня язва. Меня на комиссию: даже никаких следов язвы не было. Мне сказали, что я единственный, кто выжил. Эликсир, оказывается, использовали и другие, и все умерли.