Джефф Николсон - Бедлам в огне

• Название: Бедлам в огне
• Автор: Джефф Николсон
• Издательство: Фантом Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-86471-322-8

Майк Смит, выпускник Кембриджа с внешностью кинозвезды, живет в Лондоне, торгует книжными раритетами и тяготится своим унылым существованием. Но все меняется, когда бывший однокашник, простоватый и неказистый с виду Грегори Коллинз, обращается к Майку с просьбой позаимствовать его привлекательное лицо для обложки своего полубезумного романа. Так, совершенно неожиданно для себя, Майк становится “писателем”, и вскоре его приглашают в странноватую психиатрическую клинику – учить сумасшедших писательскому мастерству. Замкнутый, сюрреалистический мир дурдома, где трудно понять, кто истинный псих, а кто лишь притворяется, заставляет Майка решать загадку за загадкой, даже секс становится для него шарадой, граничащей с безумием.

Мистификации и сумасшествие всегда были излюбленными темами английских писателей. Джефф Николсон – один из наиболее интересных британских авторов – в своем плутовском романе посмеивается над нравами литературной богемы, психиатрией, поисками истины и своего “я”. “Бедлам в огне” – книга о писательском ремесле, о душевном здоровье, о том, как сохранить рассудок в этом мире, так похожем на бедлам.

---

– Твое лицо… – Она осеклась.

Она не знала, что сказать о моем лице. Я привык к такой реакции.

Написав, что Грегори поджег библиотеку, клинику Линсейда и меня, я немного преувеличил. Он весьма энергично попытался поджечь книги, но не очень в этом преуспел. По-настоящему библиотека не загорелась, и клиника практически не получила повреждений, чего нельзя сказать обо мне. Грегори ткнул пылающим факелом мне прямо в лицо, и загорелся нейлоновый мешок, который он натянул мне на голову. Руки у меня были связаны смирительной рубашкой. Я ничего не мог поделать, а горящий нейлон, поверьте, замечательно прилипает к человеческой коже. Можно спорить о том, находился ли Грегори в здравом уме и насколько он отвечал за свои действия, но я в подобных дискуссиях участвовать не хочу. Мне повезло, что мешок сгорел довольно быстро, но нейлон прилип к левой щеке и довел эту часть моего лица до состояния поджаренной свинины.

Я смутно помню дальнейшие события. Линсейд понял, что в клинике что-то происходит. Вбежал в библиотеку, увидел, в каком я состоянии, как-то справился с Грегори и оказал мне первую помощь. Затем – наверняка нехотя – вызвал “скорую”. Меня в шоковом состоянии доставили в ожоговое отделение брайтонской больницы, где со мной проделали много чего, хотя тогда мне показалось, что на удивление мало. Мне сказали, что все могло выйти гораздо, гораздо хуже, но, наверное, так говорят всем пациентам – и, скорее всего, не без оснований.

По счастью, у меня сохранились лишь туманные воспоминания о лечении. Помню, как мое лицо беспрестанно обмывали и перевязывали, но мне все это казалось явно недостаточным. В конце концов сделали и операцию – врачи называли ее эксцизией, затем была пересадка кожи – с ягодиц брали лоскуты и переносили на щеку. Да, могло быть гораздо хуже. В некоторых случаях кожу заимствуют у свиней и трупов.

Иногда казалось, что врачи, в отличие от меня, не считают мои ожоги столь уж тяжелыми. Вообще-то ожоги были третьей степени, то есть тяжелые по любым меркам, но они занимали небольшую площадь, лишь часть лица, так что жизни не угрожали. У меня сложилось впечатление, что как только врачи понимают, что ты не умрешь прямо здесь, в больнице, они тут же теряют к тебе интерес. Я-то думал, им захочется узнать, как это случилось. Думал, пригласят полицию, но нет – никто не проявил ко мне никакого интереса, помимо профессионального. Я был заурядным и не самым тяжелым случаем.

Лечение заняло много времени, но его объявили успешным. На лице остались шрамы и рубцовое сморщивание – все совершенно нормально, как сказали врачи. Кожа на левой стороне лица была натянута как барабан, вся в узорах багрового, розового с прожилками и фиолетового цвета, словно картина второстепенного представителя абстрактного экспрессионизма, хоть я и затрудняюсь сказать, к чей манере она ближе – явно не Ротко и точно не Поллок. Из-за натянутой кожи левый глаз грустно оттянулся вниз, а уголок рта, наоборот, подтянулся вверх, в результате получилась клоунская, кривая улыбка. Вполне уместная, на мой взгляд.

Я не хочу ни преувеличивать, ни преуменьшать размеры шрамов. Я отнюдь не “Призрак Оперы”. Люди не останавливаются как вкопанные и не закрывают глаза детям, но иногда они с нездоровой зачарованностью смотрят на меня, а порой, напротив, прячут глаза. Если вы из тех, у кого шрамы вызывают тревогу, тогда можно сказать, что я выгляжу опасным типом – но лишь с одного боку. Время от времени какой-нибудь идиот, преисполненный благих намерений, спрашивает, не стоит ли мне сделать пластическую операцию и исправить лицо. И тогда мне хочется закричать: “Я уже сделал пластическую операцию, кретин! Как, по-твоему, я бы выглядел без нее?” Но ничего такого не кричу. Разъяренные и ожесточившиеся жертвы ожогов – малосимпатичное зрелище.

В больнице меня навещали родители, однако “настоящий” посетитель пришел только однажды. И это была не Алисия. А Никола. Она приехала на один день из Лондона, навестила меня в больнице, навестила Грегори, своего бывшего жениха, который все еще находился в клинике Линсейда, хотя долго он там не пробыл. А затем – и ее можно понять – Никола бежала от всего этого прочь. В тот раз она поведала мне еще одну версию истории о несостоявшейся свадьбе. По ее словам, в церковь не пришли они оба: независимо друг от друга приняли одинаковое решение и оба струсили, но к тому времени мне уже было неинтересно допытываться, чей рассказ ближе к правде.

В конце концов меня отпустили домой, и я вернулся к родителям. Больше мне было некуда податься. Мы называли это выздоровлением, но на самом деле я просто прятался. Я боялся показать свое лицо. Мне предлагали лечение групповой психотерапией, предлагали психологическую помощь, чтобы я побыстрее справился с душевной травмой, но все предложения я отверг. Я был по горло сыт психологией. Я сидел в своей комнате и смотрел телевизор: старые черно-белые фильмы, скачки, крикет, детские передачи о природе. Судя по всему, помогло. Я перестал думать и чувствовать, а именно это и требовалось.

Лишь через несколько месяцев я осмелился выйти в люди и первым делом отправился в Брайтон, в клинику Линсейда. Я понятия не имел, что меня там ждет. Ни один человек из клиники не дал о себе знать. Когда в Брайтоне я сошел с поезда, опять моросил дождь, и мне почудилось, что история повторяется – скоро я снова буду топтаться у ворот клиники, промокший до нитки, тщетно пытаясь сообщить о своем приезде.

Я взял такси и сказал водителю, куда ехать. Он был из тех, кто предпочитает отводить взгляд от моего лица.

– Не стоит туда ехать, – сказал он. – Они закрылись.

– Когда?

– Некоторое время назад.

– Кто закрыл клинику?

– Не знаю. Власти, наверное.

– Куда делись больные?

– Не знаю. Я же простой таксист.

Я все равно попросил отвезти меня туда. Мне хотелось самому все посмотреть, хотя, понятное дело, смотреть было почти не на что: высокая стена, запертые ворота, силуэт основного здания с плотно закрытыми дверями и темными окнами. Я даже не удосужился выйти из машины.

– Вы там кого-нибудь знали? – спросил таксист.

– Я много кого там знал.

– Печально слышать, – сказал он.

Он отвез меня назад в Брайтон, где я прошелся по городу, чувствуя себя лишним и потерянным, чувствуя, что люди смотрят на мое изувеченное лицо, – и некоторые из них, несомненно, смотрели. Но случайно – или мне только показалось, что случайно, – я обнаружил, что шагаю мимо книжного магазина Рут Харрис. Я уже собирался проскочить мимо, но Рут увидела меня в окно и выбежала навстречу.

– Вот это да! Что с вами стряслось? – накинулась она на меня с бодрящей непосредственностью.

Выражение ее лица меня не удивило, но, похоже, отвращения Рут не испытывала. Она, как обычно, излучала доброжелательность, а я давно перестал ждать от людей такого отношения.

– Несчастный случай, жгли книги, – сказал я.

Рут вполне удовлетворилась столь куцым объяснением. Если я не желал вдаваться в подробности, то она не собиралась допытываться.

– Иногда я думаю, что именно так можно решить все мои проблемы, – сказала она. – Поджечь этот дом. Сжечь все и получить страховку.

– Желаю удачи, – отозвался я.

– Вам ничего не нужно? – спросила Рут.

Ответа у меня не было. Я понимал, что потребностей у меня хватает, но вряд ли мог облечь их в слова. К тому же у меня и мысли не возникло, что Рут Харрис способна их удовлетворить. Как оказалось, я ошибался. Я ответил, что не прочь выпить, Рут откупорила бутылку дешевого красного вина, и мы немного выпили.

– Если хотите знать, – сказала она, – то вы и сейчас привлекательны для многих женщин. Может, по-другому, но привлекательны.

Я заплакал. До сих пор я не осмеливался поделиться с кем-нибудь своими страхами перед будущим, своей боязнью, что обезображенное лицо не позволит людям любить и желать меня. Но после этих слов Рут я дал волю слезам.

Мы с Рут Харрис занимались сексом в дальней комнатке ее магазина, в пыльной и хлипкой клетушке, где я некогда выступал. Секс был дружеским, спокойным и до странности бесстрастным, но он принес мне огромную пользу. Рут была такой крупной, такой мягкой, такой щедрой, я был ей благодарен.

Позже я обнаружил, что она права. Немного обезображенное лицо – не помеха для секса. Некоторые женщины, увидев шрамы на моем лице, преисполнялись материнской заботы. Другие находили меня порочным искателем приключений. Третьи наверняка спали со мной из жалости, поскольку считали, что никто другой со мной не ляжет. А кое-кто, наверное, полагал, что это так экстравагантно – завалиться в койку с уродом. Самые лучшие из женщин замечали не только шрамы, которые со временем становились в их глазах лишь мелкой деталью, но даже им сначала приходилось учиться смотреть на шрамы, не отводя взгляда, и только потом они могли разглядеть под шрамами человека. И таких оказалось на удивление много.