Павел Нилин - Последняя кража

• Название: Последняя кража
• Автор: Павел Нилин
• Жанр: Русская классическая проза

---

Все эти вещи он заработал в тюрьме, впервые в жизни честным трудом, работая учетчиком в тюремных мастерских, а потом помощником бригадира.

В Москве стояла теплая, предосенняя погода, когда он вышел из поезда на Белорусском вокзале и деловито зашагал в толпе таких же, как он, приезжих людей. Он только не знал, как ему попасть на Тульскую улицу, какие идут туда трамваи. Милиционер посоветовал ему спуститься в метро. И даже откозырял ему.

На Тульской улице, в Замоскворечье, Буршин без труда отыскал небольшой деревянный дом, в котором жил когда-то, поднялся на ступеньки крыльца и позвонил осторожно.

Навстречу ему вышла высокая девушка, белокурая, стройная, в халате. Она спросила строго:

- Вам кого?

- Буршина Татьяна Федоровна, - сказал смущенно Буршин, - не проживает ли, простите за беспокойство, в этом доме?

- Проживает, - сказала девушка иронически и, улыбаясь, осмотрела его с ног до головы. - Войдите, пожалуйста.

Буршин вошел в полутемный коридор, в тишину старого своего жилища. Он вошел робкий, растерянный. Снял кепку и долго ненужно мял ее в руках.

Никогда в жизни он не был таким растерянным.

Высокий, красивый парень подозрительно посмотрел на него исподлобья. Это был тот самый парень, чей снимок Буршин видел в "Известиях".

- Я ваш папа, - сказал Буршин. И не узнал собственного голоса.

Парень еще более подозрительно посмотрел на него. А девушка, та, что открывала дверь, переспросила:

- Наш папа?

- Да, - сказал Буршин тихо и, увидев вешалку, повесил свою кепку на крюк.

Из комнаты вышла немолодая женщина. Она в нерешительности остановилась против посетителя, всматриваясь в него. Потом просто, как тысячу раз в повестях и романах, бросилась ему на шею и заплакала, тихо всхлипывая.

И этот плач мгновенно поставил все на свои места.

Буршин снял макинтош, повесил его рядом с кепкой и прошел в комнату. Он испытывал еще некоторую неловкость. Белокурую дочку, такую большую и незнакомую, неудобно было называть на "ты". Да и сын, этот крупный парень с уверенными, мужскими движениями, казался чужим, незнакомым.

В дом свой Буршин вошел, как в сон. Он сел в кресло и не знал, с чего начать разговор. Помолчав минуту, он все же начал и сразу рассказал все. Все, что придумал за это время, сидя в тюрьме. Он ничего не сказал о воровской своей профессии, о тюрьмах, о побоях, о побегах. Он сказал:

- Я работал бухгалтером... Просто работал бухгалтером в одной коммерческой фирме в Польше...

- В Польше? - удивился сын.

- Ну да, в Польше, - подтвердил отец, будто в этом не было ничего удивительного. - В Польше, в городе Варшаве, в небольшой торговой фирме.

- Н-да, - неопределенно произнес сын и еще более подозрительно посмотрел на отца.

- А где Яша? - вдруг спросил отец и оглянулся по сторонам.

- Яши давно нет, - подняла к глазам уголок передника жена. - Яша умер еще в двадцать пятом году. В феврале двадцать пятого года... От скарлатины...

- От скарлатины?

- А как же вы попали в Польшу? - спросила дочка, стоявшая у окна.

- Кто? Я? - повернулся к дочке Буршин, и лицо его порозовело то ли от внезапного волнения, то ли от лучей заходящего солнца. - Видишь ли, какая история, - проговорил он после долгой паузы, - в Польшу я попал случайно. Поехал, собственно говоря, в командировку. Я часто тогда ездил в командировки. Мать вот помнит... Ну и тут поехал ненадолго. А меня там вдруг задержали. Приняли, как я понял, за шпиона, хотели даже посадить в тюрьму. Даже почти что посадили. Потом разобрались, судить не стали, но из Польши не выпустили...

- А потом? - спросил сын.

- Что "потом"? - повернулся к сыну Буршин.

- А потом - выпустили?

- Не то что выпустили, Мне самому пришлось бежать, хотя я занимал там впоследствии уже вполне приличную должность. Я же говорю, я работал бухгалтером...

- Так, так, - сказал сын, невесело усмехнувшись, и непонятно было, верит он словам отца или в чем-то сомневается.

- Вот так, - усмехнулся и отец, пожав плечами. - Одним словом, принял я за эти годы, как говорится, казнь господню. И там поляки меня преследовали, и тут я сразу же ввалился в неприятность. На границе меня чуть не убили, да и потом пришлось отсидеть в тюрьме, пока разобрались у нас, что такое я из себя представляю. На старости лет, вот видите, пришлось отсидеть в тюрьме в своем же родном отечестве...

- А в какой тюрьме, в каком городе? - опять спросил сын, но уже без усмешки, сочувственно.

- В двух тюрьмах я сидел, - вздохнул отец. - Последние месяцы я находился в Минске, в минской тюрьме...

- В одиночной камере?

- Нет, зачем! - будто растерялся отец. - Я в общей сидел, со всеми. Да и не все время сидел. Днем-то мы работали в мастерских. Щетки делали, умывальники, замки. Всякую мелкую работу исполняли. Я-то, правда, и в тюремных мастерских работал бухгалтером. По старой своей специальности. Одним словом, занимался учетом. Учетная работа...

- Это еще хорошо, - сказал сын.

А дочка вздохнула. И жена вздохнула.

- А Яша, значит, умер? - сказал отец. - Жалко Яшу. Ему бы сейчас было...

Но Буршин так и не успел подсчитать, сколько сейчас было бы лет его сыну Якову.

В комнату, не постучавшись, твердым шагом вошел в макинтоше и в шляпе чернявый молодой человек.

Буршин заметно встревожился, увидев незнакомого. Но тут же сразу выяснилось, что это его зять, муж дочери. Они недавно поженились, на той неделе.

- Жалко, я опоздал на свадьбу! - уже развеселился Буршин, здороваясь с зятем.

Зятю наскоро пересказали печальную историю тестя, только что тут рассказанную. И зять присел на стул, готовясь слушать ее продолжение. Он внимательно и удивленно смотрел на тестя черными выпуклыми глазами.

Буршин должен был еще объяснить причину своего длительного молчания. И он объяснил:

- Вы понимаете, я написал вам три письма. Вы мне не ответили. Ну, я решил, что вы переехали. И больше не писал...

Это было наивное объяснение, но оно как будто удовлетворило семью.

Только зять сказал Буршину:

- А я так считал, что вас и в живых уже нет...

Буршин печально улыбнулся.

- Я сам не надеялся, что выживу. Но вот выжил. Теперь все хорошо...

И в самом деле все было хорошо.

У Буршина были правильные документы. Он мог быть спокоен, что его не пригласят теперь в уголовный розыск. Он свое отсидел. Он говорил, что вот-вот поступит на службу, только бы ему вылечиться от этой проклятой болезни, от этой... малярии.

Жена накрыла на стол.

Буршин увидел плоское блюдо с синими цветочками, высокий голубой молочник, чашку с лепными птичками - давно знакомую ему посуду, приобретенную еще перед свадьбой, и испытал приятное волнение, как при встрече с живыми существами.

"Посуду сберегла, - подумал он про жену и почувствовал к ней еще большую нежность. - Хозяйка!"

Он сидел за столом по-домашнему, в нижней рубашке, ел суп и поглядывал исподлобья то на жену, то на детей, то на зятя и опять на детей. Дети-то какие большие, видные! Неужели это его дети?

После обеда он прилег отдохнуть.

А когда проснулся, ни зятя, ни детей уже не было. Был вечер. В комнате было тихо. В углу, под лампой, сидела жена и починяла его толстовку.

Буршин спросил:

- В ребята где?

- Ушли, - сказала жена. - Ваня пошел на собрание, а Надя с мужем - в театр.

- Мужа-то ее как зовут?

- Анатолий. Он же тебе сразу сказал...

- Я что-то не расслышал... Значит, Анатолием его зовут? Это хорошо. А чем он занимается?

- Он в аптеке работает.

- В аптеке? Ну что же. Это тоже ничего...

Буршин встал, умылся и сел около жены.

Казалось, после стольких лет отсутствия он должен был найти какие-то особенные слова для разговора с женой. Но слов таких не было. Он говорил о своей болезни, этой - как ее - малярии, и ему было самому противно слушать себя.

Никогда он ничем не болел и не любил говорить о болезнях. А тут такой разговор... Будто поговорить больше не о чем! Однако оборвать разговор почему-то было трудно. Он тянулся никчемно и долго.

Наконец жена начала рассказывать, где она работает.

В это время пришел Иван и вскоре Надя с мужем. Они пришли оживленные, веселые. Поели что-то на кухне и сразу же легли спать.

А родители все сидели и беседовали ни о чем.

Было у них, у родителей, что-то очень важное, что-то главное, как казалось им самим, о чем следовало бы рассказать друг другу. Но это главное как-то не высказывалось.

Буршин думал о женщинах, встречавшихся ему в разное время на его длинном пути. И сейчас ему казалось, что жена думает о них же и, может быть, хочет спросить его о них, но только не решается.

А жена, пожилая женщина, испытывала неловкость, вспоминая сейчас завхоза овощного треста. Ведь завхоз в свое время и на службу ее устроил кассиршей в магазин. Она могла бы замуж за него выйти, если б не стеснялась в свое время детей. Ведь она была молодая женщина, а муж ее ушел неизвестно куда. Ну кто же знал, что он вернется, вот так, неожиданно?