Семён Клебанов - Спроси себя

• Название: Спроси себя
• Автор: Семён Клебанов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Классический детектив
• Год: 1987
• ISBN: 4702010200

Предлагаемые читателю роман и повести С. Клебанова построены по законам остросюжетного жанра. Они увлекают динамикой событий, остротой жизненных перипетий, достоверностью историй, положенных в основу сюжета.

---

— На фронте были?

— Воевал, — просто ответил Щербак.

— С какого времени?

— С первого дня войны.

— Имеете правительственные награды?

— Да.

— За что награждены?

— За выполнение боевых заданий командования.

— Какие имеете награды?

— Разные, — с раздражением ответил Щербак, не от злости, а от грустного сознания, что он вынужден безропотно отвечать на бесконечные вопросы.

— Уточните, пожалуйста.

— Два ордена Красного Знамени, ордена Отечественной войны и Красной Звезды. Медали — «За оборону Севастополя», «За оборону Кавказа» и «Партизану Отечественной войны».

— Значит, в партизанском отряде воевали?

— Не довелось.

— Вот как? — удивилась Градова, подумав о горестном времени, о войне, где она была солдатом. — Как же вас наградили партизанской медалью?

— За помощь партизанам.

— В чем она выразилась?

— Летал в партизанский отряд.

— Какой?

— Разве теперь вспомнишь…

— И района не помните?

Щербак молчал, поглаживая перекладину барьера теплыми ладонями. Потом встревоженная память подсказала ему:

— Кремневка. Да, по карте это был квадрат Кремневки. Садился по сигналу костров…

— Когда это было?

— Столько лет прошло…

— Постарайтесь вспомнить, пожалуйста.

Кремневка была памятна судье, забыть о ней она не могла никогда.

Интерес Градовой к его полету в партизанский отряд озадачил Алексея. Он не мог понять, чем, собственно, вызвано такое внимание к событию давних лет, не имеющему никакой связи с нынешним судебным следствием.

— В сорок третьем году. Холодно уже было. Выходит, осенью. Вывозил раненых.

— Куда вы их доставили?

— В Тамань.

— В Тамань? — повторила Градова. — Хорошо помните?

— Там был аэродром. Но мне кажется, это к делу не относится.

Градова подняла на него настороженный взгляд.

— Суду важно все, что связано с вашей биографией.

На столе перед ней лежали три пухлые папки, где по служебной необходимости были собраны все материалы, касающиеся аварии на запани. А за ними стояли люди, обвиняемые по определенной статье Уголовного кодекса и, как показало предварительное следствие, виновные в аварии, крупнейшей за последние сорок лет в их крае. Однако совершенно неожиданно рядом с официальными, строго пронумерованными страницами судебного дела возникли события, неразрывно связанные с жизнью самой судьи.

Память

Партизанский отряд, где Мария Градова была радисткой, едва отбил упорную атаку врага. Похоронив убитых, отряд в сумерках поздней крымской осени перенес тяжелораненых к своему аэродрому. Мария в полузабытьи лежала на окровавленной плащ-палатке.

Перед рассветом густо затуманило, но все же самолет к ним пробился. И Мария, скованная болью, услышала, как командир отряда упрашивал летчика:

— Возьми нашу радистку. Добром прошу тебя. Леший!.. Не выдержит долго она.

А летчик закричал ему:

— Сказал — и баста! Живых надо вывозить, а не покойников! И так перегрузил. Как бы с этими не гробануться…

Загремев винтом, машина разорвала туман и скрылась. И тогда у Марии промелькнула мысль, что она уже умирает, раз летчик отказался спасти ее на своем самолете.

От горя и чужой жестокости она хотела заплакать, но потеряла сознание…

Очнулась Мария в полдень.

Не открывая тяжелых век, она вслушивалась в хриплый грохот бомбовых ударов, гул валившихся деревьев и свист осколков мин, рвущихся где-то поблизости. Яркие круги плыли перед глазами, в ушах шумело. Неожиданно взметнулся новый белый взрыв, после которого стало так тихо и просторно, что захотелось, чтобы кто-нибудь поиграл на гармошке. Мария насторожилась, желая услышать шаги гармониста, но не дождалась.

Медленно возник свет сквозь дрожащие ресницы, освещая размытые очертания незнакомых предметов.

Казалось, ее недоверчивый взгляд заново рисовал потерянный мир, неясные формы и скупые краски которого она воспринимала, наслаждаясь забытыми звуками: скрипом кровати с никелированной спинкой и белыми подушками, шелестом мохнатого одеяла с затейливым рисунком.

Еще больше ее поразило акварельное небо. Как давно она не видела неба сквозь оконную раму!

И, только пережив возвращение к жизни, Мария поняла, что лежит в больничной палате.

От шеи до поясницы ее стягивал тугой панцирь белых бинтов.

Резкий запах йода заполнял комнату. На тумбочке теснились пузырьки с лекарствами. А в углу, резко выделяясь на фоне светлых стен, стояли костыли.

И сразу же страшное предчувствие завладело Марией. Ощутив на лбу холодный пот, она безмолвно протянула руки под одеяло, испуганно ощупала свои ноги, пошевелила пальцами. И улыбнулась от сознания, что ей не выпал жребий стать калекой.

Так начался ее второй день. Первого Мария не помнила — он растворился в белом взрыве.

В палату вошла медсестра и, остановившись у двери, пропустила молодого доктора. Он быстро подошел к Марии, сел на стул и посмотрел на часы.

— Проснулись? Вот и прекрасно. Как мы себя чувствуем, малышка?

Вчера он оперировал почти бездыханное тело ее, мало веря в удачу. Сегодня ночью в таком же состоянии привезли генерала-танкиста. Хоть доктор был молод, но руки у него были золотые. Назначая экстренную операцию, он надеялся на благополучный исход. Но генерал умер у него на столе.

— Как вас зовут?

Мария скорее догадалась, о чем спрашивал доктор, нежели услышала его вопрос. И молча показала рукой на ухо.

— Плохо слышите?

Она кивнула.

Доктор посмотрел на медсестру. Та быстро смочила ватку нашатырным спиртом и поднесла к носу Марии.

Она задохнулась от неприятного запаха и зажмурила глаза.

— Будьте смелее! — громко сказал доктор. — Как вас зовут?

— Мария.

— Красивое имя, — доктор вглядывался в глаза больной, которая еще вчера была обреченной, а сегодня смотрела на него потеплевшим взглядом. — Первый кризис позади, — добавил он. — Теперь все зависит от вас, Мария. Сопротивляйтесь, черт возьми! Слышите?

Она молча согласилась, довольная вниманием доктора.

— Между прочим, я еще никогда не оперировал партизан. Вы первая, — он поправил подушку и повернулся к медсестре: — Перевязки каждый день. Проследите за питанием… Очень слаб организм… Я буду вас часто навещать, Мария, — и, погладив ее руку, доктор первый раз улыбнулся.

Самочувствие Градовой улучшалось медленно. Высокая температура упорно держалась. Боль, растекавшаяся по телу, не хотела оставлять Марию.

Как-то вечером пришел доктор.

— А почему мы хмурые? И ужин стынет? — спросил он и шумно передвинул стул.

— Больно… Очень больно…

— Серьезная причина. Вам сколько лет?

— Двадцать.

Доктор прошелся по палате, вызвал медсестру и, показав на костыли, сказал:

— Унесите! — Закрыв за ней дверь, он подошел к постели. — Мария, ваш бой продолжается. И этот бой вы должны выиграть. Страшен не сам бой, а раздумье, колебание — продолжать его или отступить. Сегодня вы отступили, и это меня огорчает.

Он еще долго говорил с ней, и Мария поняла, что доктор ею недоволен. Она облизнула сухие губы и тихо спросила:

— Наверное, я пролежу здесь очень долго?

— Сделаем шестьдесят перевязок, и тогда гуд бай, — он улыбнулся. — Но помните: жизнь — сама цель.

Мария мало верила утешительным словам доктора. Ей казалось, что невыносимая боль никогда не покинет ее и всю жизнь она будет мучиться, прикованная к постели.

Размышляя об этом, Мария молча плакала, глядя красными глазами в окно на небо, чтобы отвлечься от своей беды.

Она готова была даже смириться с тяжелым недугом, но ловила себя на мысли, что дело-то не в ней самой, а в горе, которое разобьет сердце ее матери. И Мария снова услышала, как летчик Леший кричал: «Живых надо вывозить, а не покойников!»

И тогда вся боль лютой ненавистью обратилась против этого жестокого человека. Именно в эту минуту в сознании Марии возник реальный срок выздоровления. Доктор, требуя от нее ежеминутной борьбы с тяжелой болезнью, ясно обозначил путь к этому желанному времени: шестьдесят перевязок.

Каждый раз, когда в палату, наполненную утренним светом и свежим воздухом, торопившимся с моря, входила санитарка, толкая перед собой каталку, Мария запоминала, какая это по счету перевязка. А однажды, когда Марию привезли в палату, она скрутила марлю в жгутик и затянула семь узелков: осталось пятьдесят три перевязки. Родился ее собственный нехитрый календарь, порушивший в прах все сомнения и давший Марии силу для жизни, в которой ей предстояло биться со злом летчика Лешего и наперекор ему сражаться за добро для людей.

На четырнадцатый день Мария выпустила жгутик из рук, и он упал на пол. Она попробовала достать его — не получилось. Пришлось, позабыв про боль, передвинуться к краю кровати — и это не помогло. Но чем больше росло упрямое, дерзкое желание поднять жгутик, тем безрассудней становились ее решения.