Ежи Эдигей - По ходу пьесы

• Название: По ходу пьесы
• Автор: Ежи Эдигей
• Издательство: Радуга
• Жанр: Полицейский детектив
• Год: 1987

Ежи Эдигей — популярный в Польше и за рубежом автор увлекательных и остросюжетных романов и повестей.

Писатель не ограничивается разработкой занимательного сюжета, его интересуют социальные корни преступления. Тонко и ненавязчиво писатель проводит мысль, что любое преступление будет раскрыто, не может пройти безнаказанно, подчеркивает отвагу и мужество сотрудников народной милиции, самоотверженно защищающих социалистическую законность и саму жизнь людей.

---

У меня нету свидетелей, и никто мне не поверит, но в этот день Мариан заговорил со мной перед началом спектакля. Я имею в виду двадцать пятое сентября. Заремба играл, а Висняк был свободен. Мариан извинился передо мной за поведение Барбары. Утверждал, что между ним и моей женой ничего не было и что он не знает, как это Басе такое взбрело в голову, что они до обеда сидели якобы в Доме актера на Уяздовских аллеях. Он выразился буквально так: «Баська рехнулась».

Я ни слову не поверил, но сделал вид, что услышанное принял за чистую монету. Но по тому уже, что он обратился ко мне и признал выходку Барбары неуместной, я заключаю: Заремба хотел загладить случившееся. Во всяком случае, он в отличие от моей жены не стремился к ситуации, из которой единственным выходом была бы его женитьба на Барбаре.

Я не могу представить свидетелей разговора. Никто не слышал того, что сказал мне Заремба, а он, увы, не может подтвердить моих показаний. Мы разговаривали тогда в левой кулисе. Не там, где столик для реквизита, а на противоположной стороне сцены. Но если нас кто и видел, то слов наверняка не разобрал. Через три дня наступило трагическое двадцать восьмое сентября».

Глава IV. Допрос у прокурора

Обитатель 38-й камеры сидел на табурете и читал. А может, просто задумался с книгой на коленях и не слышал, как в конце коридора, где железная решетка отделяет эту часть тюрьмы от лестничной клетки, кто-то прокричал: «Ежи Павельский — в канцелярию». Только поворот ключа в замке и открывающаяся дверь обратили на себя его внимание.

— Вас требуют в канцелярию, — сказал надзиратель. — Выходите.

Арестант закрыл книгу, встал и вышел в коридор.

Пришлось задержаться у решетки, где ждал уже другой тюремный служащий. Приоткрылась небольшая дверца, и в сопровождении нового конвоира Ежи Павельский спустился по лестнице. Еще одна решетка — и они вышли наружу, а затем направились в стоявшее рядом большое здание. Здесь размещались тюремная канцелярия и мастерские, где работали заключенные, уже получившие срок или те, у кого на дверях не было красной таблички с буквой «И».

Конвоир ввел арестованного в одну из комнат, перекинулся парой слов с находившимся там служащим и сказал Павельскому:

— Пошли дальше.

Они поднялись на второй этаж. Решеток между этажами и коридорами в этом здании не было. Направились в ту часть здания, где было множество дверей. Конвоир объяснил Павельскому, что это в комнаты, где адвокаты встречаются с клиентами или происходят свидания «без решеток».

— У меня же нет адвоката, — удивился помреж.

— Когда прокуроры приезжают в тюрьму, чтобы допросить кого-нибудь из подследственных, они тоже этими комнатами пользуются. Я веду вас к прокурору Ясёле.

— Это тот, что меня два раза допрашивал?

— Откуда мне знать, кто вас допрашивал?

— Такой чернявый, высокий. С маленькими усиками.

— Тот самый. Прокурор Ришард Ясёла.

Конвоир остановился у номера 112 и постучал. Услышав в ответ «войдите», открыл дверь, пропустил вперед арестанта и вошел сам. Доложил, как полагается по инструкции:

— Пан прокурор, докладывает охранник Каминский. Заключенный Ежи Павельский, согласно приказу, доставлен. Отделение десятое, камера тридцать восьмая.

— Спасибо, когда надо будет отправить арестованного в камеру, я вас вызову. Можете идти.

Конвоир щелкнул каблуками и вышел.

— Садитесь, пожалуйста. — Прокурор показал на стоявший напротив единственный стул. Пододвинул пачку сигарет и спички. — Может быть, закурите?

— Спасибо, не курю. Еще с тех времен, когда у меня был голос. — Павельский сел на указанное ему место.

Прокурор вынул из кожаного портфеля серую папку с делом. Арестант успел прочесть надпись:

«Дело Ежи Павельского. Статья 225 пункт 1 уголовного кодекса».

Папка была объемистая. Прокурор перелистал бумаги и выбрал несколько рукописных листов. Павельский узнал свой почерк. Это он писал в камере по указанию прокурора.

— Я прочитал ваше сочинение, — сказал прокурор. — И сразу же должен разъяснить одно недоразумение.

— Слушаю, пан прокурор.

— Из этого документа следует, что милиция и прокурор предубеждены против вас, держат под арестом, располагая самыми пустячными уликами. Вы даже перечислили эти улики и насчитали их четыре. И все, по вашему мнению, не имеют значения.

Арестованный молчал.

— Милиция и прокуратура вовсе не ставят целью губить людей или держать их за решеткой. Ни я, ни капитан Лапинский из Варшавского управления милиции, который вел ваше дело, ничего против вас не имеем. Я вовсе не заинтересован в том, чтобы вам вынесли смертный приговор. Совершено убийство. Вероломное убийство. Преступник не решился выстрелить сам. Для убийства использовал другое лицо, женщину, которая была в близких отношениях с убитым. Уже это говорит о изощренном коварстве преступника. Такому нет места в обществе. Задача милиции и моя — тщательно расследовать дело и передать в суд. Мы готовы вас выслушать. Изучим все детали, которые могут навести на след… Если же есть какие-либо смягчающие обстоятельства, прошу о них сообщить…

— Я не убивал! Коварство преступника не только в том, что Зарембу сразила пуля, выпущенная его любовницей. Оно еще и в том, что я, невиновный, сижу в тюрьме и мне грозит смертная казнь.

Оставив без ответа слова Павельского, прокурор продолжал:

— Я внимательно прочел то, что вы написали. Надо признать, пережитая вами после потери голоса трагедия, разлад в семье — все это до некоторой степени смягчающие обстоятельства. Составляя обвинительный акт, я приобщу ваши письма к делу, чтобы ознакомить с ними суд. Если б еще во время ссоры, выйдя из себя, вы посягнули на жизнь жены. Это было б убийство в состоянии аффекта. Но понимаете ли вы, что лишили жизни человека, который, как видно из вашего письма, был абсолютно невиновен? Для этого поступка я, увы, не нахожу смягчающих вину обстоятельств.

— Выходит, раз я не в ладах с женой, то и Зарембу убил, — с сарказмом заметил Павельский. — Убил с умыслом, потому что сразу вызвал «скорую помощь» и милицию. Это я слышал еще на допросах в милиции. Капитан Лапинский времени не пожалел. Подробно разъяснил мне двести двадцать пятую статью уголовного кодекса и сообщил, что смертная казнь совершается в Польше через повешение. Спасибо, пан прокурор. Заранее знаю, что вы скажете. Я невиновен, но доказать не могу и потому мне придется висеть. Во славу правосудия, прокуратуры и милиции.

— Будьте любезны, успокойтесь, — сухо перебил прокурор. — На меня такие штучки не действуют. Они для меня не новость. Я приехал в тюрьму, чтобы дать вам еще один шанс. Отрицая свою вину, вы себя окончательно губите. Повторяю, против вас столько улик, что составить обвинительное заключение и передать дело в суд труда не составляет. Если есть хоть что-нибудь в вашу пользу, я хочу об этом знать.

— Вы по-прежнему не верите в мою невиновность.

— Конечно, не верю. Никто здравомыслящий в это не поверит.

— И все-таки я невиновен.

— Вы вправе защищать себя, как считаете нужным. Можете лгать, отказаться от показаний, обвинять других. Короче говоря, подозреваемому в убийстве все дозволяется. Но вы же интеллигентный человек. У вас было время подумать о своем положении. Довольно этого бессмысленного запирательства.

— Вы хотите, чтобы я сознался в преступлении, которого не совершал?

— Вы писали о четырех, как полагаете, «доводах» милиции против вас. Это улики еще не самые серьезные. Если б только они, я не посчитал бы дело законченным. Как знать, может, всерьез засомневался бы. подписывая ордер на арест. Но есть куда более тяжкие улики.

— Какие? — удивился арестованный.

— Мы изучили всю жизнь Мариана Зарембы. Не переоцениваем значения всякого рода мелочей и против вас отнюдь не предубеждены. Биография Зарембы, которая у меня в деле, куда подробнее рассказанной вами. Убитый — это молодой и симпатичный актер. Врагов у него не было. Не было даже тех, кто б ему завидовал, хотя в актерской профессии, как, впрочем, и в других, такое нередко случается. Считался хорошим товарищем, как говорится, своим парнем. Зарабатывал недурно. Была у него житейская смекалка, умел себя подать и славу оборачивать в деньги. Можно считать это достоинством, а можно и недостатком. Все зависит от того, как к этому относиться. Но нельзя упрекать его в скупости или недружелюбии к коллегам. Если кто из приятелей-актеров нуждался, то на Зарембу всегда мог рассчитывать. Этот молодой человек был хорошим сыном. Родом он, как вы, конечно, знаете, из деревни. Где-то из-под Остроленки. До сих пор там живет и ведет хозяйство его мать. Сын выстроил ей новый дом. Помог Мариан стать на ноги и своему брату. И еще одна вещь говорит в пользу убитого. Он не стыдился своего происхождения, матери, простой крестьянки, и брата, который хозяйничает на нескольких гектарах. Не раз приезжал к ним. И в этом году, в начале августа, пробыл там две недели, помогал в косовицу. Привозил мать и брата в Варшаву, бывал с ними на людях. И делал это не для рекламы, хотя, как полагается киноактеру, заботился о популярности. О том, как он в поле работал, никто из журналистов, любящих сенсации, и не знал. А сами понимаете: популярный актер — и косит рожь, это же великолепная реклама.