Леонид Алаев - Такой я видел Индию

• Название: Такой я видел Индию
• Автор: Леонид Алаев
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1971

Основу книги составляют личные впечатления автора от двух длительных научных командировок (в 1963 и 1968 гг.). Побывав во всех частях страны, он видел города и деревни, величественные памятники древности и современные заводы, религиозные обряды и пр. Он рассказывает о людях, С которыми познакомился и подружился во время поездок. Специальность историка Индии и личные встречи дают автору богатый материал для освещения сложных проблем современного политического и социального строя страны, стремящейся вырваться из вековой отсталости.

---

Среди пыли, коров и полуодетых (полураздетых?) тел нередко попадается крахмальная рубашка и выглаженный костюм клерка — обуженный пиджак и брюки дудочкой. Казалось бы, он чужд всему! А приглядишься — он здесь свой. Он не сторонится окружающего мира. Он плывет по грязи с очаровательным достоинством. Главное же — его не сторонятся, европейский костюм не замечают. Все понимают, что не по доброй воле он в него влез. Такова униформа, хочешь работать — будь накрахмален. А дома он скинет с себя и костюм и европейские манеры.

(То, что пиджак стал в Индии символом социального статуса, я ясно понял на одной из свадеб, церемония которой проходила весьма традиционно. Жених, согласно обычаю, ехал на белой лошади, покрытой золотой попоной. Он был в золотой шапке, при сабле, но в черной суконной «тройке» с галстуком бабочкой.)

Картину делийской улицы следовало бы еще озвучить — пронзительные крики зазывал, гудки допотопных рожков с грушами, привешенных к такси, стук палок по деревянным спицам колясок (что-то вроде пулеметной дроби, заменяющей водителям гонг, звонок или гудок), переливчатые звонки велосипедистов и редкие тяжелые — велорикш. Все это на фоне глухого шума толпы, в которой никто не пытается говорить шепотом или понизив голос.

Если соединить вместе запахи, краски и звуки, быть может, удастся составить хотя бы приблизительное представление об атмосфере Чандни Чоука — сердца Старого Дели, улицы, начинающейся от Красного форта, проходящей мимо Джама Масджид, мимо Делийского муниципалитета и растворяющейся затем в сети улочек и переулков.

Но вот мы выбрались из толчеи, ступили на залитый нежарким вечерним солнцем пыльный плац, который должен служить, судя по торчащим кое-где прутикам, обнесенным кирпичной или железной оградой, общедоступным парком. Жители Старого Дели здесь отдыхают, гуляют, сидят, спят в пыли, закутав голову тряпкой. Есть карусель и «чертово колесо» — все до смешного миниатюрное, потому что приводится в действие человеческой мускульной силой.

Посреди плаца плотное кольцо правильной формы — люди на что-то смотрят. В центре круга зрителей — трое. На пыльной земле лежит человек, с головой закутанный грязным одеялом. Предполагается, что он мертв. Другой хлопочет около него, стараясь привести его в чувство серией анекдотов и острот. Ему помогает мальчик. Зрители хохочут самозабвенно, до слез.

— Нет, — говорит маг наконец, — он слишком давно умер. Обычные меры, которые я, великий врачеватель, применяю для оживления, не помогут. Придется прибегнуть к сильному средству. Прошу дать мне побольше мелочи. Можно и бумажки, но не крупнее, чем в две рупии.

Зрители снова покатываются — им нравится веселый маг, и они не прочь сделать вид, что поверили, будто деньги нужны для оживления.

Летят монеты и бумажки. Тут вступает в дело мальчик (до этого он стоял и смеялся со всеми, хотя был представлен зрителям как ассистент волшебника и мастер на все руки) — начинает проворно собирать деньги, передавать их магу. Тот с комическими заклинаниями сыплет их на неподвижное тело, что вызывает новый взрыв хохота. Кто-то бросает в круг бумажник, по видимости не пустой. Подстроенный или нет, этот факт вызывает гнев ведущего. Оказывается, нужны именно мелкие деньги, иначе волшебство не удастся. Уже все складки старенького одеяла заполнены медными и никелевыми монетками и рупийными бумажками, а тело неподвижно. Маг признает свое поражение в борьбе с темными силами смерти и вынимает огромный кривой нож.

— Ну, если уж ты, такой-сякой, не хочешь оживать, то хороший удар ножом тебе не повредит, — гневно обращается он к лежащему, замахиваясь кинжалом. Все замирают и... о, чудо! Из-под одеяла появляется смущенно улыбающаяся рожица молодого парня, моргающего от яркого света. Он поднимается с земли. Зрители радостно приветствуют ожившего, начинают расходиться. Маг раскланивается с грацией истинного вершителя судеб, а мальчишка проворно выбирает деньги из складок одеяла.

Это незамысловатое представление, конечно, не надувательство: никто всерьез не ждал воскрешения. Смысл его заключается в остротах ведущего, часто довольно соленых. Но оно не так уж беззубо и безобидно. В Индии, где вера в сверхъестественное распространена во всех слоях населения, где любимой темой разговора являются чудеса, будто бы совершенные разными святыми, пародирование чудес, демонстрирование их связи с «доброхотными подаяниями» и вместе с тем их совершенной независимости от этих подаяний, требует смелости. Оно обращено к здоровым, рационалистическим чувствам, очень сильным в народе.

Главное занятие старого города — торговля. Тот же Чандни Чоук с переулками — это один сплошной разветвляющийся базар. Но торговля ведется не так, как в Нью-Дели, особенно на Каннаут-плейсе. Здесь — маленькие лавчонки, тесно прижатые одна к другой и вызывающие ассоциацию с сотами или с тысячью составленных пеналов. Хозяин, сам или с помощниками, сидит на диванчике, поджав ноги. Покупатель — на таком же диванчике у противоположной стены. Прилавком служит чуть приподнятый пол, застланный ковром. Сюда искусным движением бросаются куски материи, преимущественно сари. Они с шелестом разворачиваются в воздухе, ложась к ногам покупателей небрежно-живописными складками.

Одно, второе, третье, десятое, двадцатое, сари — целая гора, переливающаяся всеми цветами радуги. Выбор так велик, а вопрос о цвете и рисунке так сложен, что не только можно, но и нужно часами перебирать блестящие материи, щупая, сминая и расправляя их. И сидят дородные матроны, неторопливо раздумывая, как бы не купить слишком дорогое или слишком уже простенькое сари, которое может оказаться хуже, чем у соседки или знакомой.

Тут неистово торгуются, ругают товар, божатся, горячо спорят. Тут нет безучастных. В спор включаются другие покупатели, разговор то ведется на высоких нотах, то утихает. Тут надо внимательно следить, чтобы не подсунули лежалый или грязный товар.

Столь же оживленно в лавках обувщиков и даже ювелиров. Но есть лавки, где царит благоговейная тишина, — парфюмерные. Хозяин, как изваяние, сидит, окруженный флаконами и приказчиками. Он руководит всем, не вставая с места.

— Вам что? Розовое масло? У нас два сорта. — Проволочка с ваткой опускается в один флакон. — Понюхайте. — Другая проволочка с ваткой опускается в другой флакон. — Понюхайте. — В этих лавках не признают не только метрических, но и английских мер. Употребляются традиционные индийские аптекарские и ювелирные меры — тола (около 210 гранов). Никакой торопливости здесь не потерпят. И торгуются здесь совершенно иначе — с расстановкой, серьезно, без взаимных оскорблений, с сознанием, что речь идет о важном, о чем и говорить-то много не надо. Выглядит это так:

Продавец: Двадцать рупий тола.

Недовольное покачивание головы покупателя. Очередное нюханье ватки.

Покупатель: Десять.

Недовольное покачивание головы хозяина. Пауза. Достается новый флакон и происходит церемония нюхания новой ватки.

Покупатель: Двенадцать.

Хозяин делает вид, что воздевает руки к небу. Так, намек. Снова идут в ход все смоченные до тех пор ватки.

Продавец: Пятнадцать.

Покупатель молчит. Сосредоточенно нюхает. Изрекает:

— Двенадцать и восемь.

Это означает двенадцать рупий с половиной. Когда-то рупия делилась на 16 анн. Теперь введена новая монета. Рупия делится на 100 пайс. Но в живой речи и когда торгуешься, лучше называть анны: показываешь этим свое знакомство со страной и свою бывалость.

Хозяин не отвечает на последнее предложение, но делает неуловимое движение бровями, и перед ним появляется еще один пузырек — пустой. Его при вас взвешивают, наполняют, снова взвешивают, закупоривают и приклеивают этикетку. И с поклоном вручают. Таинство окончилось.

Базар шумит до семи-восьми часов. Потом быстро спускается темнота, разгораются костры и таганы, все остальные запахи забивает запах кипящего масла — готовится ужин. Долго сидят у костров полуодетые люди, играя в карты и громко размышляя о событиях минувшего дня. Кое-кто идет спать в душные комнаты своих жилищ или на веранды и крыши. Большинство устраивается на улице — прямо на панели либо на деревянных кроватях с веревочными сетками, вытаскиваемых из разных углов. Старый город ненадолго успокаивается, готовится к новому красочному дню.

5. КАЛЬКУТТА

Сейчас воротами Калькутты служит аэропорт Дам-Дам. Путь в город через него — не самый радостный, но, безусловно, самый поучительный. Видишь, что Калькутта — это прежде всего город нищеты.

До недавнего времени связи с внешним миром осуществлялись по реке Хугли, а затем — по железной дороге, подходящей к реке с обратной, западной стороны. Там расположен пригород Хаура. Для пассажира поезда или парохода визитной карточкой города служил знаменитый Хаурский мост. Его ажурные конструкции, напоминающие Крымский мост в Москве, легко несут потоки машин и трамваев и гармонируют с пепельной водой и серо-голубым небом.