Решад Гюнтекин - Ночь огня

• Название: Ночь огня
• Автор: Решад Гюнтекин
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-486-02663-8

Всего лишь за несколько часов стамбульский юноша Кемаль из студента превратился в заключённого. На следующий же день его отправляют в отдаленный вилайет на свободное поселение. Причём даже не объяснив, за что. Но, как ни странно, жизнь на чужбине пришлась Кемалю по вкусу. Ни материальные затруднения, ни страх, ни хлопоты не омрачали его существования. Но роковая встреча в Ночь огня полностью перевернула его представления о жизни. Кемаль понял, что до сих пор не мог избавиться от ощущения, что не достиг желаемого. Как человек, которому что-то пообещали. Но вот только — что?

---

— Кемаль-эфенди, идите в спальню и наденьте верхнюю одежду... а также соберите ваши вещи, — сказал он, почему-то не глядя мне в глаза.

Значит, меня выгоняют из училища. Да еще ночью, с полицией...

Нужно было немедленно что-то сказать, чтобы не выглядеть дураком.

Люстры кружились у меня над головой, а я, заикаясь, говорил:

— Господин директор... я совершил глупость. Это в первый раз, поверьте.

На этот раз директор поднял на меня глаза и спросил:

— Что в первый раз?

Еле слышно и подавленно я пробормотал:

— Списывал...

— Вы списывали? Очень плохо... От вас я такого не ожидал. Впрочем, это здесь ни при чем. Вы поедете с этими господами...

— Куда?

На этот раз пришел черед директора удивляться и заикаться.

— Нечего бояться, сынок... Разумеется, вы под защитой своего отца. Вот и эти господа точно так же.. Вы, конечно, видите, они чиновники... Так вот, сынок, вы поедете в одно место.

Масса вопросов вертелась у меня на языке: «Если все так просто, зачем мне собирать вещи? Куда меня повезут?» Но я не задал их. Что-то подсказывало мне, что ответов я не получу, а молчание еще больше напугает меня.

Рядом с директором в кресле сидел полный мужчина с коричневыми усами. На нем были очки в золотой оправе. Без сомнения, главная роль теперь отводилась ему.

Когда мы встретились взглядами, он вдруг поднялся и, стараясь говорить как можно мягче, произнес:

— С тобой, сынок, мы станем друзьями. — Должно быть, пытаясь внушить мне доверие, он солгал: — Ваш отец просил передать привет. Он вас целует и завтра утром приедет навестить.

Вот и все, что было сказано в кабинете директора. Я настолько потерял дар речи, что даже с уборщиком в спальне словом не перекинулся, когда пришел наверх, чтобы переодеться в новый костюм и быстро собрать вещи.

Наконец мы остановились перед темным каменным зданием и в свете фонаря, который висел над дверью, прошли между двух караульных с ружьями. На следующий день я узнал, что меня привезли в Министерство полиции.

В маленькой комнате, наполненной шкафами и бумагами, молодой офицер с перевязанным подбородком спросил мое имя и место рождения. Пока я диктовал ему, сидя перед столом, покрытым клеенкой, мои спутники исчезли и больше не появлялись.

Эту и следующую ночь я провел в одиночестве в комнате с высоким потолком и окнами, где не было ничего, кроме железной кровати, табуретки и деревянного шкафа. Кто-то забыл в ящике шкафа старый толстый роман «Путешествие под землей». Я беспрерывно читал, чтобы как-то занять себя. Несмотря на обещания человека в золотых очках, отец появился только на второй день ближе к обеду.

Как странно! Два года назад мой отец перенес небольшой инсульт и с тех пор так до конца и не оправился. А теперь он выглядел необычно бодрым и веселым.

Даже хромота на правую ногу и небольшой дефект речи будто исчезли.

Его слова напомнили мне детство, когда он еще носил черные усы на немецкий манер, блестящую форму и бряцал саблей, приходя из казармы.

— Дай тебе Аллах здоровья, юноша. Ну как ты? — спросил отец. Он трепал меня по щеке, улыбался, но не говорил, за какую провинность меня заточили здесь.

Рядом стоял тот самый офицер с перевязанным подбородком, который оформлял меня в ночь прибытия. Вместо того чтобы беседовать со мной, отец все время обращался к офицеру, называя его «сынок» и «боевой товарищ».

Тот отвечал крайне уважительно, стоял чуть ли не по стойке смирно и называл отца «полковник», но почему-то у меня защемило сердце от жалости к отцу. А он как будто ничего не замечал: офицер, видимо, недавно вернулся из Македонии, и отец задавал ему бессмысленные вопросы о стране. Потом он вдруг повернулся ко мне, как будто вспомнив что-то, и сказал:

— Кемаль, тебе предстоит небольшое путешествие. Недалеко, до Миласа[14]... Разумеется, ты знаешь это место. Милас лучший уголок в Измирском регионе... В молодости путешествовать приятно... Это приносит даже больше пользы, чем учеба. Я был примерно в твоем возрасте, когда меня, молодого лейтенанта, отправили в Эрзурум[15]... Ну, может, на пару лет постарше... Подумай, где Эрзурум, а где Милас...

В нашем доме запрещалось говорить о политике. Но из обрывков сплетен, носившихся в воздухе, молодые люди того времени составляли достаточно полное представление о действительности. Я понимал, что рядом с этим офицером нужно было о чём-то умалчивать, и, стараясь вторить отцу, я повторял:

— Конечно, папа... очень хорошо... Меня всегда интересовали путешествия...

— Через две-три недели мы с мамой приедем навестить тебя. Хотели поехать прямо сейчас, но появились некоторые неотложные дела.

— Папа, когда я еду?

— Сегодня, сынок... Через пару часов...

— Я что, не смогу увидеть маму и братьев?

— Мама хотела приехать, но у нее гости.

— А братья?

— Они не здесь, сынок... Твой брат Хайри получил назначение в Бингази и вчера уехал. Шукрю в Bai’- даде...

— А невестки?

— Разумеется, они уехали вместе с мужьями... Погоди, я забыл сообщить тебе хорошую новость. Шукрю теперь в звании колагасы[16].

— Я очень рад, папа...

Отец вновь повернулся к офицеру и, посмеиваясь, начал рассказывать:

— Как говорится, «просеяли муку, повесили сито на стену». Мы думали, что так и будет, но не вышло. Теперь мы, два старика, рука об руку станем сновать туда-сюда между Бингази и Миласом. Еще и Багдад, но туда ехать долго и дорого. Мы это направление всерьез не рассматриваем.

Тут появился сержант и ненадолго вызвал офицера куда-то, а когда их шаги стихли, отец внезапно понизил голос и быстро зашептал:

— Кемаль, когда я приеду в Милас, мы с тобой нормально поговорим. Пока я расскажу тебе вкратце. На самом деле ничего интересного!.. Ты ведь знаешь, что твоя невестка Сабиха — из приближенных наследника престола Решата-эфенди. Когда мы брали ее в семью, не поняли, что это противоречит воле султана. Очевидно, что меня, старика-инвалида, за человека не посчитали, но насчет вас, трех братьев, имеется высочайшее повеление: вы поедете туда, куда я сказал. Там вы будете совершенно свободны. Ты должен все это знать, но смотри, никому не рассказывай.

Ближе к вечеру я покидал Стамбул на пароме «Хаджи-Давуд», наполненном солдатами. Отец почему-то не пришел меня проводить, хотя и обещал.

V

Первые дни я не мог не жаловаться на жизнь. Меня никак не покидало ощущение, что отсюда я уже не вырвусь. По вечерам, когда темнело, меня терзали те же странные чувства, что и в первый вечер. Но, по правде говоря, все это длилось недолго. Привязанности к семье я не испытывал. Старшие братья были намного взрослее меня: они уже учились в школе-пансионе, когда я был еще младенцем. Оба женились, как только по лучили право носить сабли, и сразу разъехались.

Мать постоянно грустила и говорила об умерших. Если что-то ее смешило, а случалось это раз в тысячу лет, она сразу огорчалась, как будто сделала что-то постыдное. «Не знаю, над чем это мы смеемся?» — вздыхала она.

Что касается отца, он был настоящим воином, шумным и веселым. Но позже я понял, что мать не смогла привязать его к дому. Днем он пропадал в казарме, а ночью — в кофейнях нашего квартала. Когда же он изредка оставался дома, то был занят тем, что ухаживал за деревьями: прививал их, обрезал ветки. А после того, как он вышел в отставку и вскоре заболел, дом и вовсе погрузился в уныние.

Меня воспитывали довольно строго. Болтовня и шутки не встречали снисхождения: «Почему Кемаль непохож на старших братьев? Он такой легкомысленный, несерьезный», — частенько расстраивались родители. Выходить на улицу и играть с соседскими детьми мне запрещалось. Когда же я в возрасте примерно девяти лет дома произнес ругательство, которому меня научили друзья, отец забрал меня из школы и нанял мне домашнего учителя.

В каникулы я скрепя сердце вместе с отцом спускался в сад и, слушая веселые детские голоса, доносившиеся с улицы, помогал ему прививать деревья и резать ветки. Иногда отец заставлял меня собирать травы, цветы, листья и пытался рассказать о различных видах растений, с гордостью повторяя, что об этом нельзя узнать из школьных учебников. Но поскольку его собственные познания не были ни надежными, ни обширными, число видов, которые я выучил, не превышало пяти-шести.

Хотя я никогда не любил учиться, поступив в инженерное училище, я почувствовал такое облегчение, как будто вышел из тюрьмы.

Нынешняя ссылка расширяла эту свободу безгранично, возводя меня в ранг взрослого человека, за которым никто не присматривает и в жизнь которого никто не вмешивается. В детстве я очень любил с утра понежиться в постели. Отец же, как назло, мне в этом препятствовал. В ранний час он приходил в мою комнату и брызгал мне в лицо водой из графина, который стоял в изголовье.