Симона Бовуар - Мандарины

• Название: Мандарины
• Автор: Симона Бовуар
• Издательство: Наука
• Жанр: Проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-86218-452-Х

«Мандарины» — один из самых знаменитых романов XX в., вершина творчества Симоны де Бовуар, известной писательницы, философа, «исключительной женщины, наложившей отпечаток на все наше время» (Ф. Миттеран).

События, описанные в книге, так или иначе связаны с крушением рожденных в годы Сопротивления надежд французской интеллигенции. Чтобы более полно представить послевоенную эпоху, автор вводит в повествование множество персонажей, главные из которых — писатели левых взглядов Анри Перрон и Робер Дюбрей (их прототипами стали А. Камю и Ж.-П. Сартр). Хотя основную интригу составляет ссора, а затем примирение этих двух незаурядных личностей, важное место в сюжете отведено и Анне, жене Дюбрея — в этом образе легко угадываются черты самой Симоны де Бовуар. Многое из того, о чем писательница поведала в своем лучшем, удостоенном Гонкуровской премии произведении, находит объяснение в женской судьбе как таковой и связано с положением женщины в современном мире.

Роман, в течение нескольких десятилетий считавшийся настольной книгой западных интеллектуалов, становится наконец достоянием и русского читателя.

---

Позволим себе небольшое отступление. Если идеология[35] устаревает, общество отбрасывает ее подобно тому, как змея во время линьки сбрасывает кожу: сначала эта кожа лопается у нее на голове, потом рептилия, томимая невыносимым зудом, трется о неровности рельефа, чтобы побыстрее от нее избавиться, — и вот уже, освобожденная, она влажно поблескивает на солнце новыми яркими узорами. Интеллектуал-маргинал — тот, кто начинает подспудно вырабатывать эту будущую радужную прелесть задолго до того, как змеиная кожа превратится в выползок. В гордом одиночестве подготавливает он неповторимый рисунок бытия. Но есть другие одиночки, и сотканные их воображением узоры способны создать иное расположение цветовых пятен[36]. Интеллектуалы-маргиналы предстают перед нами как «ересиархи» любой господствующей идеологии, они, по словам Сартра, «вечные отщепенцы», ремесло которых — критиковать, протестовать и изобличать, ибо «политик, предоставленный самому себе, всегда выбирает самое удобное средство, иначе говоря, скатывается по наклонной плоскости» (Сартр 2000: 246). Совсем другую позицию по отношению к миру занимают интеллектуалы-«праведники». В одной из лекций о современной французской литературе писатель Жюльен Грак построил примечательную антитезу литературы по Клоделю и литературы по Сартру, которую уместно будет вспомнить. Известного писателя-католика Поля Клоделя отличает, по его мнению, не столько католицизм, сколько «определенное основательное отношение к миру», которое Грак называет ощущением принятия — глобальным «да» — без колебаний, почти ненасытным по отношению к Творению, взятому во всей его целостности. Здесь нет места для выбора, и, как замечает Грак, Клод ель соглашается со всем — и с благородным, и с недостойным; он соглашается с Богом, с Творением, с Папой, с обществом, Францией, Петеном, де Голлем, деньгами, хорошо обеспеченной карьерой, с потомством патриарха, с крепким домом, на котором, как он говорит, он женился в присутствии нотариуса. У Сартра, утверждает Грак, все как раз наоборот. Его отношение — это инстинктивное «нет». Нет природе, нет другим, нет существующему обществу, нет сексуальности, нет даже литературной славе (об этом см.: Gracq 1961: 92—93).

Подобная позиция отрицания может быть оправдана, ибо реальность становится жертвой ситуации, как только обретает окончательные формы. Современная философия учит: все, что заполнено, недоступно для творчества. Превратившись в нечто организованное, непроницаемое и жесткое, реальность выступает как тормоз. Прежде всего, данное предупреждение важно в политическом отношении: развитию реальности всегда препятствует избыток полноты, упорядоченной и насыщенной всякого рода запретами, которые, получая дальнейшее развитие, в конце концов тормозят развитие общества и исключают любую эволюцию в нем[37]. Вот почему реальность надо очистить от всех запретов и предписаний, вводя пустоту как основу для дальнейшего развития. Снятие кодификации — а любая кодификация есть не что иное, как паралич реальности — открывает простор для инициативы (об этом см.: Жюльен 1999: 136).

Дело интеллектуала-маргинала — продумывать возможности[38], и только история выносит окончательное суждение относительно того, какая из них будет реализована и какие формы изберет для себя переменчивый дух времени. Вот она, боль маргиналов: а ну как их жизнь пройдет на обочине истории, вдруг люди никогда не признают правоты их суждений, навсегда определив им незавидный удел лжепророков? В романе «Мандарины» на эту тему размышляет Анна: «Робер твердо придерживался определенных идей, и до войны мы были уверены, что когда-нибудь они воплотятся, станут реальностью; он не жалел сил, чтобы обогатить их и претворить в жизнь: а если предположить, что это никогда не произойдет?» (с. 44 наст. изд.).

«Разве можно любить интеллектуала! — сетует Надин, дочь Дюбрея. — У вас вместо сердца весы и крохотный мозг на кончике хвоста» (с. 149 наст. изд.). У девушки злой язычок, но суть она уловила верно: интеллектуал-маргинал — довольно редкий («специфический», по выражению де Бовуар) вид в человеческой фауне, он может быть очаровательным и безобидным, но может быть и весьма неприятным; для одних его ценность сомнительна, для других — безусловна, и они настаивают на необходимости его защищать. И этот фантастический зверь способен принимать разные обличья. В одном из них явлен в романе Скрясин, примечательный тем, что «любит компанию людей, которых не любит» (с. 237 наст. изд.). Его позволительно ненавидеть, но нельзя изменить: созидая себя, он «воспользовался своими пороками и недостатками; его можно разрушить, но не вылечить» (с. 64 наст. изд.). Для Симоны де Бовуар маргинальность — одна из отличительных черт истинного интеллектуала.

Получившее широкое распространение в эпоху постмодерна понятие «маргинальность» используют в социальной философии и социологии для анализа пограничного, накладывающего определенный отпечаток на психику и образ жизни положения личности по отношению к какой-либо социальной общности. Для французского философа-постструктуралиста Ролана Барта маргинальность синонимична стремлению к новому на пути отрицания самых разных культурных стереотипов и запретов, которые унифицируют власть всеобщности и «безразличия» над единичностью и уникальностью. Интеллектуалу-маргиналу свойственно воспринимать господствующую идеологию как нечто сковывающее и остро чувствовать ее ограниченность. Маргиналы отказываются принимать современную им господствующую парадигму мышления; нередко это помогает им обнаруживать реальные противоречия и парадоксы магистрального направления развития культуры. Маргинальный субъект и маргинальное существование возникают в «просвете», «зазоре» между структурами, обнаруживая свою пограничную природу при любом изменении, сдвиге или взаимопереходе структур. Однако в постмодернистском искусстве понятие господствующей, доминирующей, «высокой» культуры исчезает, а потому влияние маргинальных течений усиливается.

Для маргиналов главным способом освобождения от пут господствующей идеологии может выступать «ускользание» от определенностей любого рода — определенностей как негативных, так и позитивных. «Ускользание революционно», — настаивали французские философы, создатели шизоанализа, Жиль Делез и Феликс Гватари (см.: НФС 1998: 817). Интеллектуал обязан делать выбор в пользу шизофрении, искусства и науки, то есть в пользу индивидуального поведения, ориентированного на процесс и производство, а не на цель и выражение.

Как мы видим, за годы, прошедшие со времени создания «Мандаринов», интерес французских интеллектуалов к политике не утихал. Они продолжали судить о ней (без этого они не могут), но делали это иначе, чем ангажированные интеллектуалы сартровской закалки. Так, интеллектуалы 80-х годов утратили всякий вкус к участию в деле революции. Это приводит французского философа В. Декомба к весьма пессимистичным выводам: «Сегодня, после всего лицемерия ангажированного интеллектуала, проблематичным должно ощущаться именно понятие "политики" для философов, я хочу сказать — политики, строго ограниченной оценкой Причины, не принимая во внимание почтенность ее представителей и политическую своевременность принятых инициатив, своевременность, о которой следует судить только с позиции тех, кто испытывает на себе ее последствия» (Декомб 2000: 212). По его мнению, само понятие «политика интеллектуалов» хотя и обладало смыслом, подлежавшим обсуждению, но требовало своего исследования, коль скоро интеллектуалов связывали с какой-либо высокозначимой целостностью. Интеллектуалы либо способны образовать духовную власть — и в этом случае они составляют часть целого, объединяющего в себе власть преходящую и власть духовную, которую можно представить себе как земное приближение идеального Государства духа, — либо представляют собой авангард — в этом случае они, по сути, часть великой армии, работающей над созданием мирового Государства свободных трудящихся. При этом интеллектуал, как пытался доказать в своих работах Мишель Фуко, не признает значения никакой целостности — ни идеальной, ни реально существующей.

Если вернуться на грешную Землю и вглядеться в идеальный образ общества, предлагаемый нам современными «праведниками», мы увидим такую картину. Сдвиг в идеологии, произошедший за последние полвека, очевиден: «Антитеза демократии и тоталитаризма сегодня принимается большинством людей, тогда как какие-то двадцать лет назад она отбрасывалась как американское изобретение. И точно так же лозунг "Вся власть трудящимся!" отныне заменен лозунгом "прав человека"» (Декомб 2000: 212). Но так же очевидно и то, что упрямые контр-эксперты («ересиархи») без устали созидают в тиши своих кабинетов небывалые определения реальности. И вчерне подобные определения уже готовы, ведь не случайно все чаще и громче звучат голоса тех, кто утверждает, что демократия полностью исчерпала себя и в третьем тысячелетии грядет переустройство общества на принципах меритократии. Конечно, в своем романе «Мандарины» Симона де Бовуар не предложила определения той реальности, которая ожидает нас в будущем. Однако она показала (и показала психологически убедительно), каким трудом, какими борениями, ценой каких болезненных компромиссов и мучительных потерь разрушают старое и творят новое в образуемой идеологиями области символических значений: в той области, которая невидима глазу и чье воздействие узнают только по результатам. Спасибо де Бовуар за это.