Симона Бовуар - Мандарины

• Название: Мандарины
• Автор: Симона Бовуар
• Издательство: Наука
• Жанр: Проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-86218-452-Х

«Мандарины» — один из самых знаменитых романов XX в., вершина творчества Симоны де Бовуар, известной писательницы, философа, «исключительной женщины, наложившей отпечаток на все наше время» (Ф. Миттеран).

События, описанные в книге, так или иначе связаны с крушением рожденных в годы Сопротивления надежд французской интеллигенции. Чтобы более полно представить послевоенную эпоху, автор вводит в повествование множество персонажей, главные из которых — писатели левых взглядов Анри Перрон и Робер Дюбрей (их прототипами стали А. Камю и Ж.-П. Сартр). Хотя основную интригу составляет ссора, а затем примирение этих двух незаурядных личностей, важное место в сюжете отведено и Анне, жене Дюбрея — в этом образе легко угадываются черты самой Симоны де Бовуар. Многое из того, о чем писательница поведала в своем лучшем, удостоенном Гонкуровской премии произведении, находит объяснение в женской судьбе как таковой и связано с положением женщины в современном мире.

Роман, в течение нескольких десятилетий считавшийся настольной книгой западных интеллектуалов, становится наконец достоянием и русского читателя.

---

— Вы извините меня, если я рассматриваю это дело в какой-то мере как свое личное, — с насмешкой заметил Трарье. — Я не собираюсь получать финансовую прибыль, однако решительно отказываюсь тратить миллионы впустую: я требую результатов; если Перрон откажется от вашего сотрудничества или вы ему в нем откажете, — обратился он к Самазеллю, — я все готов бросить. Никогда я не стану ввязываться в дело, если считаю его обреченным на провал. Такая точка зрения кажется мне здравой; и в любом случае ничто не заставит меня изменить ее, — сухо закончил он.

— Мне думается, бесполезно продолжать спор, пока вы не поговорили с Перроном, — сказал Самазелль. — Я убежден, что он пойдет на уступки. В конце концов, мы все заинтересованы в одном: в успехе движения.

— Да, Перрон наверняка поймет своевременность определенных уступок, в особенности если вы постараетесь заставить его понять это, — обратился Трарье к Роберу.

— На меня не рассчитывайте, — пожав плечами, ответил Робер.

Беседа тянулась еще какое-то время; когда через полчаса, спустившись с лестницы, мы оказались внизу, я сказала:

— Эта история дурно пахнет! Что в точности говорил вам Трарье в апреле?

— Мы обсуждали лишь политический аспект дела, — ответил Робер.

— А вы пообещали Анри другое? Вы зашли слишком далеко?

— Возможно, — сказал Робер. — Если бы я хоть чуточку усомнился, то не уговаривал бы его; так или иначе порой мы вынуждены заходить слишком далеко, без этого никогда ничего не удалось бы сделать!

— Почему сейчас вы не поставили Трарье перед выбором? — спросила я. — Либо он держит свои обещания без всяких условий, либо это разрыв и вы выгоняете его из СРЛ.

— И что дальше? — сказал Робер. — Представь себе, что он выбирает разрыв. В тот день, когда Анри понадобятся деньги, что с ним станется? — Мы молча продолжали шагать, и вдруг Робер сказал: — Если из-за меня Анри потеряет газету, я себе этого не прощу.

Мне вспомнилась улыбка Анри в ночь победы; я спросила его: «У вас не было желания ввязываться в это?» — «Безумного желания — нет, не было». Ему нелегко было подчинить «Эспуар» СРЛ; он любил газету, любил свою свободу и не любил Самазелля. Это отвратительно — то, что с ним случилось. Но у Робера был такой мрачный вид, что я оставила при себе свои замечания и только сказала:

— Не понимаю, почему вы поверили Трарье, он мне совсем не нравится.

— Я был неправ! — коротко ответил Робер. И задумался: — Я попрошу денег у Мована.

— Мован не даст вам денег, — сказала я.

— Я попрошу у других. Они существуют — люди, у которых есть деньги. Найдется же среди них хоть один, кто согласится.

— Мне кажется, чтобы согласиться на это, надо быть одновременно и миллиардером, и членом СРЛ, — заметила я. — А это, пожалуй, уникальное сочетание.

— Я поищу, — настаивал Робер. — И в то же время попробую воздействовать на Трарье через Самазелля. Самазелль не может пойти на то, чтобы его навязали.

— Похоже, его это не так уж смущает, — сказала я, пожав плечами. — Но все-таки попробуйте.

Робер встретился с Мованом на следующий день: Мован заинтересовался, но, разумеется, ничего не обещал. Робер встречался и с другими людьми, которых вовсе не удалось заинтересовать. Я очень беспокоилась, эта история не выходила у меня из ума; с Робером я ни о чем не говорила, потому что стараюсь, по мере возможности, не превращаться в одну из тех женщин, что приумножают заботы мужчины, разделяя их, но думала о случившемся постоянно. «Роберу не следовало так поступать, — говорила я себе. И добавила: — Раньше он так не поступил бы». Странная мысль: что она означала в действительности? Он говорил, что ощущает свою ответственность в более ограниченных временных пределах и считает ее более тяжкой, нежели раньше, ибо не может уже использовать будущее в качестве оправдания, вот почему он слишком торопился добиться результата и оттого был менее щепетильным. Подобная мысль мне не нравилась. Когда живешь в такой близости с человеком, как я с Робером, судить его — значит предавать.

Через несколько дней вернулись Надин с Ламбером; для меня их возвращение стало счастливым предлогом, чтобы отвлечься; они загорели, выглядели веселыми и смущенными, словно молодожены.

— Надин будет первоклассным репортером, — говорил Ламбер. — Проникнуть всюду и разговорить кого угодно — тут ей нет равных.

— Иногда это ремесло бывает забавным, — с важным видом соглашалась Надин.

Но главная ее гордость заключалась в том, что во время путешествия в тридцати километрах от Парижа она обнаружила загородный дом, о котором я тщетно мечтала вот уже несколько недель. Мне сразу же приглянулись неухоженные лужайки, желтый фасад с голубыми ставнями, маленький павильончик, дикие розы. Роберу тоже понравилось, и мы подписали арендный договор. Внутри все обветшало, дорожки заросли крапивой; но Надин заявила, что берется всюду навести порядок; внезапно она утратила интерес к секретарской должности, уступив ее еще на какое-то время своей заместительнице, и поселилась с Ламбером в павильоне: они занимались редактированием своей книги, садоводством и стенной росписью. Загорелый, с руками, натруженными за рулем мотоцикла, и волосами, которые Надин постоянно взъерошивала, Ламбер немного меньше, чем раньше, походил на денди и все-таки вовсе не похож был на работника физического труда; однако я вынуждена была оказать им доверие.

Время от времени Надин наведывалась в Париж, но лишь накануне нашего отъезда в Овернь разрешила нам приехать в Сен-Мартен. По телефону она торжественно пригласила нас на ужин:

— Скажи папе, что будет майонез, это фирменное блюдо Ламбера. Но Робер отклонил приглашение.

— Когда Ламбер встречается со мной, он считает своим долгом непременно нападать на меня; я вынужден отвечать ему, это докучает всем и в первую очередь мне, — с сожалением сказал Робер.

И верно, в его присутствии Ламбер всегда бывал агрессивен; редко встречались люди, которые не считали своим долгом придумать себе какую-то манеру поведения в присутствии Робера. «В сущности, он так одинок!» — подумала я. Разговаривали обычно не с ним, а с неким далеким, лишенным жизни, напыщенным персонажем, у которого, кроме имени, не было с Робером ничего общего. Прежде он так любил анонимную солидарность с толпой, а теперь не мог помешать тому, что его имя становилось преградой между ним и другими: ему все об этом безжалостно напоминали; зато человек во плоти, каковым в действительности был Робер, с его радостями, его нежностью и гневом, его бессонницей — никого не интересовал. Уже собравшись идти на автобус, я все-таки продолжала настаивать, чтобы он поехал со мной.

— Уверяю тебя, вечер будет не из приятных, — сказал в ответ Робер. — Заметь, что я не питаю антипатии к Ламберу.

— С Надин он явно добился успеха, — заметила я. — Впервые она соглашается работать вместе с кем-то.

Робер улыбнулся:

— Она так ненавидела литературу, а как возгордилась, увидев свое имя напечатанным!

— Тем лучше, — сказала я. — Это вдохновит ее на продолжение. Такая работа ей полностью подходит.

Робер положил руку мне на плечо:

— Теперь ты немного успокоилась насчет судьбы дочери?

— Да.

— Так чего же ты ждешь, чтобы написать Ромье? — с жаром сказал Робер. — У тебя больше нет никаких причин для колебаний.

— До января много чего может случиться, — поспешно ответила я. Ромье во что бы то ни стало требовал ответа, но меня страшило окончательное решение.

— Послушай, ты же видишь, что Надин отлично справляется без тебя, — сказал Робер. — Впрочем, ты мне часто говорила, что для нее самое лучшее — это научиться обходиться без нас.

— Верно, — без восторга согласилась я. Робер в замешательстве посмотрел на меня.

— В конце концов, ты хочешь совершить это путешествие или нет?

— Конечно! — ответила я. И тотчас меня охватила паника: — Но я не хочу уезжать из Парижа. Я не хочу покидать вас.

— До чего же ты глупа, ну просто глупа, — с нежностью сказал он. — Покидая меня, ты обретаешь меня потом точно таким же. Ты даже призналась мне как-то, что не скучала без меня, — со смехом добавил он.

— То было раньше, — возразила я. — Но теперь, со всеми свалившимися на вас заботами, меня это тревожит.

Робер с серьезным видом взглянул на меня:

— Ты слишком часто волнуешься; вчера — по поводу Надин, сегодня — из-за меня. Это становится манией, а?

— Возможно, — ответила я.

— Наверняка! У тебя тоже наблюдается небольшой невроз мирного времени. Раньше ты никогда такой не была!

Улыбка Робера была нежной; однако мысль, что мое отсутствие может омрачить его существование, казалась ему измышлением больного разума; он прекрасно обойдется без меня в течение трех месяцев, самое малое трех месяцев. Одиночество, на которое обрекали его имя, возраст, поведение людей, я могла только разделить, но не устранить: оно отяготит его ни больше ни меньше, даже если я не разделю его.