Симона Бовуар - Мандарины

• Название: Мандарины
• Автор: Симона Бовуар
• Издательство: Наука
• Жанр: Проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-86218-452-Х

«Мандарины» — один из самых знаменитых романов XX в., вершина творчества Симоны де Бовуар, известной писательницы, философа, «исключительной женщины, наложившей отпечаток на все наше время» (Ф. Миттеран).

События, описанные в книге, так или иначе связаны с крушением рожденных в годы Сопротивления надежд французской интеллигенции. Чтобы более полно представить послевоенную эпоху, автор вводит в повествование множество персонажей, главные из которых — писатели левых взглядов Анри Перрон и Робер Дюбрей (их прототипами стали А. Камю и Ж.-П. Сартр). Хотя основную интригу составляет ссора, а затем примирение этих двух незаурядных личностей, важное место в сюжете отведено и Анне, жене Дюбрея — в этом образе легко угадываются черты самой Симоны де Бовуар. Многое из того, о чем писательница поведала в своем лучшем, удостоенном Гонкуровской премии произведении, находит объяснение в женской судьбе как таковой и связано с положением женщины в современном мире.

Роман, в течение нескольких десятилетий считавшийся настольной книгой западных интеллектуалов, становится наконец достоянием и русского читателя.

---

— Я горел желанием встретиться с вами, — сказал он. — Жерар столько рассказывал мне о вас! — На его лице появилось подобие улыбки, которую он тут же погасил. — Как вы молоды!

Для него Ламбер звался Жераром и был всего лишь мальчиком; это выглядело естественным и в то же время странным; они были не похожи друг на друга, но по той или иной причине казалось неудивительным, что они отец и сын.

— Ламбер, вот кто действительно молод, а вовсе не я, — с воодушевлением сказал Анри.

— Вы молоды для человека, о котором так много говорят. — Месье Ламбер сел. — Вы беседовали... Я не хотел бы мешать тебе, — сказал он, поворачиваясь к сыну, — но я закончил свои дела раньше, чем предполагал, и не знал, куда пойти; вот я и поднялся...

— И очень хорошо сделали! Хотите чего-нибудь выпить? Фруктового сока? Минеральной воды?

В предупредительности Ламбера чувствовалось явное замешательство, что еще более усугубляло неловкость Анри.

— Нет, спасибо; четыре этажа чересчур суровое испытание для моих старых костей; но здесь так покойно, — сказал он, с одобрением оглядываясь по сторонам.

— Да, Ламбер прекрасно устроился, — сказал Анри.

— Это фамильная традиция. Признаюсь, мне меньше нравятся его фантазии в одежде, — добавил месье Ламбер; голос звучал робко, но взгляд, который он остановил на черном свитере, был суров.

— У каждого свой вкус, — смущенно буркнул Ламбер. Воспользовавшись наступившим молчанием, Анри встал:

— Сожалею, но, когда вы позвонили, я как раз собирался уходить: у меня срочная работа.

— Очень жаль, — сказал месье Ламбер. — Я прочитал все, что вы написали, причем весьма внимательно, и хотелось бы обсудить с вами некоторые вещи. Боюсь только, что такой разговор интересен был бы лишь мне, — добавил он, снова пряча улыбку. В его ровном голосе, сдержанных улыбках и жестах ощущалось некое поблекшее очарование, которым, судя по всему, он отказывался пользоваться, и эта сдержанность придавала ему высокомерный и в то же время неуверенный вид.

— Нам обязательно представится случай побеседовать подольше, — сказал Анри.

— Вряд ли, — произнес старый человек.

Через несколько месяцев он несомненно окажется в тюрьме и, возможно, не выйдет оттуда живым. В свое время он был, верно, отъявленным негодяем, но теперь эта коллаборационистская шишка оказалась по другую сторону черты, из виновных месье Ламбер перешел в стан осужденных; на этот раз, пожимая ему руку, Анри улыбнулся без всякого усилия.

— Могу я встретиться с тобой завтра? — спросил Ламбер, провожая Анри в прихожую. — У меня появилась идея.

— Хорошая идея?

— Тебе судить. Но подожди на что-то решаться, пока я не поговорю с тобой. Если я зайду около десяти часов вечера, подойдет?

— Вполне. Но только не позже, у меня встреча со Скрясиным.

— Хорошо, — сказал Ламбер. — Вторую половину дня я обещал Надин, но жди меня около десяти.

В любом случае Анри не собирался ничего решать сегодня; ему даже не хотелось думать о том, что он будет делать, и еще меньше обсуждать это. Пришлось зайти в редакцию, чтобы закончить дела, но Люку он холодно объявил, что его встреча с Трарье отложена, и сразу углубился в редактирование почты. Поль он тоже ничего не станет рассказывать; поворачивая ключ в замочной скважине ее квартиры, он желал лишь одного, чтобы она уже спала: но в какое бы время он ни возвращался, она никогда не спала. Сидя на диване в своем переливчатом шелковом платье, свежеподкрашенная, она протянула ему губы, которых он едва коснулся.

— Хорошо провел день? — спросила она.

— Очень хорошо, а ты?

Ничего не ответив, она улыбнулась.

— Что сказал Трарье?

— Он согласен.

— Тебя это действительно не смущает? — спросила она с проникновенным видом.

— Что именно?

— Что придется принять его капиталы?

— Да нет, это давно решенный вопрос, — сухо произнес он. Поколебавшись, она так ничего и не сказала. Два дня уже она пребывала в

нерешительности. Анри знал, что она думает, но не хотел помогать ей высказаться; ее осторожность раздражала его. «Она щадит меня, не хочет задевать, ждет своего часа», — с неприязнью думал он. «Полгода назад, — говорил он себе, стараясь быть беспристрастным, — когда она была веселой и агрессивной, я упрекал ее за это». И тут же делал вывод: «По сути, меня раздражает то, что она умеет вести себя». Поль чувствовала себя в опасности и пыталась защищаться, это естественно, однако ее жалкие уловки делали из нее врага. Он не уговаривал ее больше петь; она разгадала его игру и упорно отказывалась от всех встреч, о которых он для нее договаривался; но тут она просчиталась: он сердился на нее за это упрямство и, чтобы избавиться от нее, решил теперь обойтись без ее помощи.

— Пришло письмо от Понселя, — сказала она, протягивая ему конверт.

— Полагаю, он отказывает, — молвил Анри. Пробежав глазами письмо, он передал его Поль. — Да, разумеется, он отказывает.

Дважды уже ему возвращали рукопись с испуганными комплиментами: очень значительное произведение, но скандальное, несвоевременное, невозможно брать на себя такой риск; позже, когда страсти улягутся. Разумеется, пьеса не нравилась всем тем, кому хотелось забыть прошлое, а также тем, кто желал исправить его на свой лад. Анри же очень хотел, чтобы ее поставили; ему она нравилась больше, чем любая другая его вещь. Роман перечитать нельзя, слова липнут к глазам; а вот диалог, который воплотится однажды в живые голоса, он слышал на расстоянии с отстраненным удовлетворением художника, который бросает на полотно понимающий взгляд.

— Надо, чтобы твою пьесу сыграли, — вдохновенным тоном сказала Поль.

— Я только об этом и мечтаю.

— Успеху я придаю не больше значения, чем ты, — продолжала она, — но чувствую, что ты не вернешься к своему роману до тех пор, пока не избавишься от этой пьесы.

— Что за мысль! — удивился Анри.

— Ты так и не взялся за роман?

— Нет, но пьеса тут совсем ни при чем.

— Тогда почему? — спросила она, внимательно глядя на Анри и всем своим видом давая понять, что ей многое известно.

— Скажем, из-за лени, — улыбнулся он.

— Ты никогда не знал, что такое лень, — важно заявила она и покачала головой: — Дело тут явно во внутреннем сопротивлении.

— Работа над романом не пошла, — сказал Анри. — У меня есть желание вернуться к нему, но я знаю, что это огромный труд: вот я и не тороплюсь, больше ничего.

Она опять покачала головой:

— Где это видано, чтобы ты отступал перед препятствием.

— Ну вот, на этот раз отступаю.

— Почему ты так и не показал мне свою рукопись? — спросила Поль. — Возможно, я смогла бы дать тебе совет.

— Я сто раз говорил тебе, что мои черновики абсолютно бесформенны.

— Да, ты так сказал, — с задумчивым видом произнесла она.

— Я показал тебе свою пьесу.

— Действительно, первые черновые наброски были бесформенны, но ты показывал их мне.

Анри не ответил; в этом наброске он слишком откровенно писал о себе, о ней; роман, который он попробует извлечь из этого в ближайшее время, будет не столь нескромен. Поль надо всего лишь подождать немного. Он зевнул.

— Я засыпаю на ходу. Завтра я сюда не приду, буду ночевать в гостинице: предвижу, что Скрясин не отпустит меня до рассвета.

— Не понимаю, в чем преимущество гостиницы, будь то рассвет или сумерки, но поступай как хочешь.

Он встал, она тоже встала; это был опасный момент; поцеловав ее наспех в висок, он отворачивался к стене, притворяясь, будто мгновенно погрузился в сон; но иногда она вцеплялась в него, начинала дрожать или бормотать, и единственным способом успокоить ее было переспать с ней; ему не каждый раз это удавалось и всегда с трудом; она не могла не знать этого и, чтобы компенсировать его холодность, не щадила своего пыла, что заставляло сомневаться в истинности ее наслаждения; еще более, чем ее самозабвенное бесстыдство, Анри ненавидел ее недобросовестность и смирение. К счастью, в ту ночь она вела себя спокойно, должно быть, почувствовала: что-то не так. Прислонившись щекой к прохладной подушке, Анри лежал с открытыми глазами и, перебирая минувший день, не испытывал больше гнева, а только печаль; виноват был не он, виноват Дюбрей, и эта вина, которую он не мог смягчить ни раскаянием, ни обещаниями, давила на сердце Анри тяжелее, чем если бы была его собственной.

Все бросить — такова была первая мысль Анри после пробуждения; он не позвонил Дюбрею, и в течение всего дня повторял про себя эти слова, подобно успокаивающему припеву. Обсуждать, идти на уступки, договариваться, тогда как газета была его неоспоримой вотчиной, — нет, такая перспектива вызывала у него отвращение. Анри безусловно предпочитал удалиться на лоно природы, снова вернуться к своему роману, к писательскому ремеслу: он не без интереса будет читать у камелька «Эспуар». Это был такой заманчивый проект, что, когда в десять часов вечера открылась дверь его кабинета, ему захотелось, чтобы идея, которую Ламбер пришел ему предложить, оказалась негодной.