Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT

• Название: ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT
• Автор: Кальман Миксат
• Жанр: Классическая проза

---

— Ну, ясно, теперь все мухи слетелись на мед, а ведь час назад, когда думали, что это отрава, порхали в других краях. Старик Ности окликнул Хомлоди:

— Ты не видел Фери?

— Он поджидает Мари Тоот, — шепнул ему на ухо Хомлоди.

— Рад, — заметил старик, так и искрясь от удовольствия, — наконец-то парень взялся за какое-то дело.

А Коперецкий принимал поздравления. Каждый был счастлив пожать ему руку и сказать комплимент. Ах, это было великолепно, превосходно, такого в комитате Бонто еще не случалось! Старик Ности тоже был в восторге.

— Теперь ты хозяин положения! Бонтоец брыкается, лягается, кусается, точно свирепый жеребец, но коли уж ты ухитрился вскочить ему на спину, он тут же смирится и затем покорно трусит под тобой.

— Но как пришла тебе в голову эта превосходная идея повторить речь Полтари! — восхищался Раганьош. — А ведь этим ты и одержал победу.

— Как? — оправдывался Коперецкий со свойственным ему легкомыслием. — Да проще некуда — ведь только одна эта речь и была заготовлена. Да и ту составил Малинка, как оно ведется. Сами знаете, голова секретаря прокладывает дорогу губернатору.

Обступившие его весело рассмеялись. И, разумеется, не поверили. Да и как мог сочинить Малинка речь, которая только что родилась! Замечание губернатора было воспринято как едкий намек на его предшественника, который и в самом дело заставлял секретаря писать речи. Однако ж как тонко он иронизирует. Ну и умница!

И пока губернатор, словно какой-нибудь князек, принимал своих придворных и складывал в карман льстивые словесные цветочки («Поверьте, ей-богу, не думал, что губернаторство такое легкое ремесло», — заметил он при этом грубовато и искренне), Палу Ности все не давала покоя нерасшифрованная правительственная депеша, и он вместе с Малинкой до тех пор копался в губернаторских чемоданах, пока не разыскал, наконец, среди официальных бумаг ключ к шифру. Размахивая бумагой, вошел он к Коперецкому:

— Вот он, ключ, вот он!

— Это ключ? — с любопытством глянул Коперецкий. — Подумать только, господа, какая глупость — наш официальный язык. Разве можно в здравом уме назвать это ключом? Скажем, простой народ называет якорь железной кошкой, и это очень умно, ибо он вцепляется во все, как кошка в мышь. И здесь не может быть никакого недоразумения, ибо настоящая кошка не железная. Но что сказали бы итальянцы, если б якорь назвали попросту кошкой, а кошку якорем? Вот если б министр окрестил эту свою шифровальную штуковину письменным ключом, я бы не возражал, а так выходит чепуха. Все одобрительно закивали.

— Истинный крест, правда. Его высокоблагородие отлично подметил! Вот, наконец, единственный губернатор, который не боится правительства. Да, этого бесхребетным не назовешь, и не только тогда, когда он с нижестоящими говорит, но и когда к вышестоящим обращается.

Какой необычайный успех! Час назад еще смеялись, глумились над ним, дескать, не знает даже, что такое ключ. Час назад его называли за это ослом, теперь все, что ни скажет — мудрость чистейшей воды, истина в последней инстанции. И ослом стал теперь министр. Впрочем, ему это проще снести, потому что он сильней, да и подальше отсюда.

Часы на башнях пробили полдень, и тотчас зазвонили колокола четырех церквей различных вероисповеданий.

— Ну вот, — весело воскликнул Коперецкий, — а как славно было бы сейчас пообедать! Но, говорят, из этого ничего не выйдет, не хотели вы быть моими гостями. Во всяком случае, вчера еще казалось, что обед не может состояться, вот его и исключили из программы. Поэтому я вместе с родней пообедаю сейчас у Раганьошей. Но для этого мне надо еще немцем переодеться. Вот что, вы оставайтесь здесь, угощайтесь поповской водкой, а я мигом оденусь. Все были возмущены, все ругали тех наглецов, кто повинен был в этой истории.

— А я не обижаюсь, — ответил Коперецкий, — вы дома еще лучше пообедаете, да и я лучше пообедаю у родичей, вот и дело с концом. А шампанское, что осталось, ужо выпьем через несколько недель, когда я привезу домой жену.

И это всем тоже понравилось, что жену он «домой» привезет. Как сердечно и просто сказано!

И Коперецкий скрылся во внутренних покоях, отдавшись в руки Бубеника, который ждал уже с крахмальной манишкой и фраком в руках — ведь все дамы семейства явятся в декольтированных туалетах, и тут без фрака не обойтись. Противовесом недостачи в чем-то одном всегда служит недостача в другом. Разница лишь в том, что у одного пола эта недостача обнаруживается в верхней части туалета, а у другого — в нижней. Ну, не чудачество ли это — считать признаком роскоши, когда от привычно сшитой одежды отхватывают какой-нибудь кусок!

— Ну, брачок слатки (милый братец), стяни-ка ты с меня эту шкуру. Видишь, старая жаба, как ты нужен мне здесь? Хоть с кем-то могу по-словацки поговорить, хоть немного язык походит «босиком» — да я за это и сто форинтов не пожалел бы! Такое разнообразие освежает, оно необходимо, поверь мне. Ведь ноге хорошо, когда после тесных сапог она попадает в свободные шлепанцы. Так был ты в зале собрания?

— Был. На хорах.

— Ну и что ты скажешь обо всем?

— Да никогда не поверил бы, ваше высокоблагородие.

— Стало быть, понимаем мы толк в делах? (Коперецкий гордо выпятил грудь и хитро улыбнулся.) Бубеник, а ведь наших словаков не так легко было бы обдурить. Как ты считаешь?

— А так, что давайте сюда и вторую ногу, а кроме того, когда много народу собирается вместе, они всегда глупее одного отдельно взятого человека, пускай он даже очень глуп.

— Гм! Тут ты, пожалуй, прав. Ты выслушал мою речь до конца?

— Да я уже и дома слушал ее, когда ваше высокоблагородие зубрили.

— Да, золотые запонки в сорочке?

— Уже всунул.

— Эх, Бубеник, если б те две драконши отдали ненароком и две последние жемчужины, вот было бы эффектно!

— Еще бы!

— А может, попроси я, они бы дали их — ну, хоть в этот единственный раз надеть?

— Не думаю, да и зачем?

— Чтоб поднять мой престиж. Бубеник равнодушно махнул рукой.

— Что с жемчугами, что с золотыми запонками, не в них дело. Я своим мужицким умом так соображаю: не пуговицы делают губернатора, а то, сам ли он их застегивает или другие за него.

— Что ты хочешь сказать этим, Бубеник? Подразнить меня вздумал?

— Ничего я не вздумал, просто хочу жилетку на вас надеть. Но вы будто малость похудели. Погодите-ка, давайте сзади пряжкой стяну.

— Вот как? Но что ты сказал давеча? Ах да, что ты уже и дома слышал мою речь?

— Только дома это была вовсе и не ваша речь, — осклабился Бубеник.

— Как так? — строго прикрикнул на него барон. — Что это. за дурацкое замечание, Бубеник?

— Эх! Да ведь вы, когда речь учили, на все корки ругая господина Малинку, зачем, дескать, такую длинную написал.

— Ах ты, иерихонский осел! Разве фрак не мой, хотя я, быть может, и ругаю портного, зачем таким длинным его сшил?

— Фрак? Ну да, фрак. Это верно, про фрак. (Аргумент Коперецкого чуточку смутил Бубеника.)

— Вот видишь, ничего ты не смыслишь в этом деле, только несешь невесть что. А ведь хорошо я ее произнес. Тут-то ты можешь ответить, это уж и твоему разумению доступно, вот что главное.

— Сказана была речь, безусловно, хорошо, всем понравилась, и дамы тоже нахваливали на хорах, вот только одно мне никак не лезет в башку.

— Что такое, старый плут?

— А то, как могла эта речь родить свою же мать.

— Чего, дурак ты этакий?

— Свою же мать, то есть другую речь, — ведь та, что произнес вице-губернатор, как две капли воды была похожа на эту. Коперецкий внимательно завязывал белый галстук перед зеркалом.

— Бубеник, ты же был когда-то бродячим актером, ну, не красней, напрасно скрываешь, я давно это знаю, только не хотел тебя позорить. Но теперь-то мы беседуем по душам. Так вот, говорю, был же ты актером, а поэтому легко можешь угадать, в чем дело. Гардероб у вас был никудышный. Один бархатный плащ, и все! Верно? В нем и Карл Моор красовался, и бан Банк[53] тоже. И ничего дурного в этом не было. А публике, я думаю, и так нравилось?

— Так-то оно так, — заметил Бубеник, — но Карл Моор и бан Банк никогда не появлялись вместе перед рампой, потому что тогда уж и не знаю, что было бы. Ведь самое-то чудо в очередности, с какой вы речь произносили. Вот если б сперва ваша милость произнесли речь, тогда б еще понятно, а как ее мог произнести сначала вице-губернатор, уму непостижимо!

— Что? А ты и не догадался? Какой же ты остолоп! Малинка отдал ему. Разве не ясно?

— И вы, ваше высокоблагородие, это одобряете?

— Одобряю ли? Я в восторге! Этим и обязаны мы успеху. Что за тактический ход! Феноменальная идея, достойная Наполеона, а не Малинки. Но мне все-таки приятнее, что она пришла в голову Малинке, а не Наполеону. Был бы я королем, дал бы ему «Золотое руно»!